и) Триангулирование и развитие сексуальной идентичности: для построения триангулярного образца отношений время между четвертым и седьмым годами жизни, итак, эдипова фаза, имеет решающее значение. В этот период поиск ребенком своей сексуальной идентичности начинает играть особенно большую роль. Оба процесса тесно сплетены друг с другом и определяют образование конфликтов данного времени (ср. гл. 6). Мы уже представили, какие последствия в развития влечет за собой отсутствие в эти
310
годы отца, который любит ребенка и мать (гл. 6.1). Но хочется посмотреть, какое значение должно приобрести разделение объектоотношений в тех условиях, когда ребенок уже совершил эти шаги развития и в ходе переживаний развода не познал основательного срыва своих структурных достижений (ср. к этому гл. 6.2). Если в психоанализе речь идет о том, что идентификация с однополым родителем кончается эдиповым комплексом, то это не следует, конечно, понимать так, что при идентификации речь идет о пунктуальном процессе. Идентификации должны постоянно предприниматься и обновляться. Чем меньше возможностей в приобретении "реального" опыта общения с отцом имеют мальчики, тем больше вероятность идентификации с искаженным образом отца, который может содержать в себе как его идеализацию, так и пренебрежение к нему, но при лишении возможности корректировки этих искажений путем повседневного опыта. Оба варианта, идентификация с пренебрегаемым или идеализируемым объектом, являются исходным пунктом для мучительных переживаний. В одном случае по той причине, что мальчик впитывает часть этой идентификации, но она (к примеру, в мире, доминируемом матерью) "не действует", в другом — потому что он стремится к идеалу, который в реальности (при определенных обстоятельствах на протяжении всей жизни) остается недостижимым. К этому добавляется и то, что при идентификации (с точки зрения психологического восприятия) речь идет об иллюзии. Это означает, однако, что шестисемилетний ребенок только так долго может бесконфликтно вынашивать свое представление о том, что он "мужчина, как папа", пока он в состоянии в действительности исполнять задания как "настоящий мужчина": удовлетворять мать (прежде всего, сексуально), защищать семью, иметь успех и т.д. Если отец исполняет эти задания, то ребенок в состоянии как бы принимать в этом участие, отец, в известной степени,
311
"магическим" образом приходит на помощь мужским иллюзиям своего сына130. Без этой помощи реальность грозит сорвать такую мужскую идентификацию. Столь тяжело переживаемое ущемление самочувствия образует мощный импульс для усиленного вида идентификации с достижимым сильным объектом: с матерью.
Кажется, что девочкам в этом отношении лучше. Отсутствие отца не влияет на столь важную для развития их личности идентификацию с матерью. Но сексуальная идентичность развивается также и из опыта с разнополым любовным объектом. И здесь маленькой девочке, как и мальчику, приходится бороться с идеализацией или пренебрежением к отсутствующему отцу, но только для девочки это идеализация/пренебрежение к отцовско-мужскому объекту, что охватывает пространство от никчемного презираемого мужчины (отца) до представления о "настоящем мужчине" (отце), которого она будет (иногда всю жизнь) напрасно искать. Вторая проблема девочки заключается в том, что любовное отношение к отцу также имеет функцией компенсацию ранних женских комплексов неполноценности (ср. экскурс с. 150 и далее). Быть "без отца" может приобрести подсознательное значение быть "неполноценной" ("без пениса"). К этому еще может добавиться, что девочка переживает внешний мир, по сравнению с матерью, слабыми и недостаточно богатыми успехами, и это может привести к заметным деформациям представлений об образе женщины: быть женщиной означает быть неполноценной, ущемленной, беспомощной, ненужной и несчастной.
Вопрос заключается в том, всегда ли бывает именно так или хорошо функционирующая разведенная семья все же несет в себе возможности руководства основными влия-
130 На совершенно таком же механизме "магической помощи" базируется также симбиотическая иллюзия новорожденных (ср. экскурс с. 119 и далее).
312
ниями на развитие сексуальной идентификации. Я думаю, что эти возможности имеются, если к простому "хорошему функционированию", как это дефинировалось выше (с. 299), добавляются три признака: во-первых, к отношениям детей с разведенным отцом должна добавляться известная повседневность для того, чтобы затруднить (столь далекую от реальности) идеализацию (пренебрежение). "Кирпичами" интеграции в повседневность отсутствующего отца являются неформальные и телефонные контакты131, информирование отца (прежде всего о том, что переживают дети в промежутках между посещениями), информирование детей о том, что делает отец, атмосфера, которая позволила бы говорить с матерью об отце, в известной степени общая ответственность за воспитание, что касается также того, чтобы отец вмешивался в повседневные педагогические задания (ср., напр., с. 259, 273), и, наконец, возможность время от времени проводить с отцом более или менее длительное время в повседневных контактах (например, короткие отпуска) . Во-вторых, было бы желательно для детей (как уже говорилось выше, ср. с. 304), чтобы мать хорошо себя чувствовала и вела внесемейную социальную жизнь. Мальчики тогда будут меньше обременены той проблемой, что их для матери (как мужчины) недостаточно; у девочки же появится сильный и удовлетворяющий объект идентификации. Наконец — и это действительно для проблем, о которых говорилось в предыдущем отрывке (ж), — разведенные и одинокие матери должны стараться интенсифицировать контакты детей с мужскими доверенными персонами (например, с дедушкой, дядей, воспитателями в лагере). Тем более что сегодня так обстоят дела, что детям вне дома также приходится в основном общаться со взрослыми женщинами:
нянями, воспитательницами, учительницами, женщинами-
131 Ср., однако, с. 299 сноску 123.
313
психологами и даже в доминирующе мужской медицине детских врачей-женщин уже гораздо больше.
Представленное здесь сравнение было бы полным, если не задавать себе вопроса, а не должна ли именно родительская функция серьезнее восприниматься родителями, живущими в разводе. Многие матери говорят, что после развода они могут проводить с детьми намного больше времени, больше себя им посвящать, что позиция детей оценивается выше, они имеют больше права голоса в семейной повседневности, больше ответственности и их самостоятельность таким образом возрастает. Это, конечно, в большинстве случаев так. Я даже верю, что не только эти родители, но и многие дети наслаждаются таким подъемом в семейной иерархии. Подобные преимущества развода могут также являться важным опытом, который в какой-то степени способен утешить детей в выстраданных потерях, принесенных разводом. Но мы должны задать себе вопрос, а не имеется ли у этих преимуществ оборотной стороны — недостатков, которые могут лечь тяжелым грузом на дальнейшее психическое развитие ребенка. В свете изложенных выше (в пунктах а — з) соображений с психоаналитической точки зрения напрашиваются некоторые возражения против слишком быстрой позитивной оценки названных преимуществ. Но они должны рассматриваться не как противоречие, а лишь как толчок к критическому раздумью.
Тот факт, что некоторые матери после развода больше располагают временем столько для детей, имеет свою теневую сторону. Прежде всего единственный ребенок, становясь единственным партнером матери, воспринимает как большую проблему, если та не проводит с ним всего своего свободного времени. Раньше он ревновал, если мама с папой разговаривали друг с другом или что-то делали, исключая его. Но он поборол свои эдиповы бури и, наконец, понял, что имеется отношение родителей не только к нему,
314
но их любовные отношения друг с другом. Также путем идентификации он сумел принять участие в этой любви, даже если он и был из нее исключен. Намного меньше может ребенок понять, что мать время от времени предпочитает почитать книгу, посмотреть телевизор, встретиться с подругой вместо того, чтобы поиграть с ним. Больше времени и большая интимность в отношениях разведенной матери с ребенком при таких обстоятельствах означают для последнего, что мать теперь целиком предоставлена ему и он может ею владеть безраздельно. Если вступают ограничения для того, чтобы гарантировать себе часть взрослой свободы, то это переживается ребенком как тяжелая обида. Но также и для матери в этой ситуации заключается соблазн "педаго-гизирования" своего отношения к ребенку, принесения женщины в себе в жертву матери и превращения ребенка в первейший источник своего жизненного счастья. И наоборот, ребенку такая тесная связь затрудняет пути отступления, отнимает у него (тоже столь важный) опыт радостного одиночества, возможности заниматься чем-либо самостоятельно. Остается спросить, не является ли этот "шанс" исключительных отношений матери и ребенка также и опасностью; не было бы лучше, чтобы место, освобожденное отцом — когда большая боль ребенка уже позади, — хотя бы частично использовать для собственных интересов и потребностей.