Все, что мы можем узнать о ребенке, обязательно содержит часть информации о его объектах. Это особенно касается новорожденного, существование которого полностью зависит от его первичного объекта, от матери. Новорожденные, собственно, еще не имеют представления о собственном "Я", которое отличается от "Не-Я", т.е. "Ты": Младенец не знает, где он "начинается" и где "кончается". Трехнедельному ребенку грудь матери намного ближе собственных ног и, если ему повезло, то она всегда здесь, как и руки, которые его держат, голос, который успокаивает, и кожа, которая пахнет так, как она должна пахнуть для того, чтобы все было в порядке. Таким образом, к первому "Я" младенца относится не только тело матери, но весь мир, который кажется соответствующим его потребностям и настроениям и в зависимости от них изменяется и исчезает. Это галлюцинационное двуединство создает нечто, что психоанализ обозначает как ранний симбиоз матери и ребенка. Он охватывает период от трех до четырех месяцев. Матери приходится и дальше "принимать участие в игре" — в иллюзии ребенка о своей божественной роли во вселенной. Это переживание, названное Эриксоном "изначальным доверием", образует ядро (продолжающегося всю жизнь) чувства ребенка, что он живет в добром, невраждебном и изменяющемся в зависимости от его запросов мире. Для того, чтобы исполнить это полное значения задание развития при нормальных обстоятельствах, матери не надо делать ничего особенного, это происходит "само собой": ребенок почти все время спит, так что, когда он бодрствует, ей действительно ничего не стоит постоянно находиться "здесь"; потребности ребенка пока еще не слишком дифференцированы, поэтому их не так-то сложно распознать и удовлетворить. Но прежде всего мать в высокой степени "идентифицирована" (ср. с. 57) с ребенком, воспринимает его (сознательно или подсознательно) как часть самой себя и собственными (симбиотическими) чувствами и фантазиями "подтверждает" симбиотические чувства малыша. Этот далеко идущий симбиоз между матерью и ребенком постепенно растворяется и переходит в напряженный, конфликтный процесс освобождения, который через несколько этапов в трехлетнем возрасте достигает своей (преходящей) высшей точки. К этому времени, по Малер, происходит "психическое рождение" ребенка, т.е. он начинает воспринимать себя в качестве субъекта, существующего независимо от матери. Этот процесс освобождения или процесс индивидуализации начинается с того, что младенец различает границы собственного тела и собственной власти. Он начинает различать, что относится к нему и что не к нему, какие ощущения находятся "внутри" и какие "снаружи", что мир, по мере того как повышаются его запросы, а он дольше бодрствует и ему нравится двигаться (отдаляться), более не таков, как ему хотелось бы, что существует еще что-то, "объекты", которые имеют собственную волю, но в которых он тем не менее нуждается для того, чтобы получить удовлетворение, и он учится отношениям с ними.
Эти первые объекты так называемой фазы дифференцирования не являются пока еще целыми персонами, а только "партиальными объектами", т.е. тактовыми, визуальными и акустическими впечатлениями, которые имеют исключительно то общее, что все они "Не-Я". Между шестым и восьмым месяцами грудь матери, ее лицо, ее голос, ее запах и определенное поведение вырастают в образ одной персоны, матери, первого (любовного) объекта. По отношению к окружающим этот значительный шаг развития выражается так называемым отчуждением*. Данный период является идеальным моментом для отлучения ребенка от груди. Радость по поводу нового (полного) объекта и захватывающего покорения мира, которая объединяется с прыжком в развитии моторики, может легко возместить такое изменение, если оно совершается осмотрительно. (Позднее кормление грудью становится составной частью любовных отношений и поэтому отлучение от груди переживается как потеря материнской любви.} Между годом и полутора, в так называе-
К "отчуждению" ср. с. 115 и далее; к параллельному развитию объекта-отношения к отцу ср. гл. 5.
мой фазе упражнений, ребенок учится ходить и говорить первые слова и таким образом постигает новое измерение самостоятельности: вещи не должны больше служить, они могут быть завоеваны, окружение влечет быть обследованным и "экспериментально" проверенным, и то, что невозможно получить самому, можно назвать (словами), представить и потребовать (у взрослых). Если ребенок смог развить изначально довольно доверительные отношения с обоими родителями (ср. гл. 5.1), то он ничего не боится, едва ли испытывает боль, когда падает или на что-то натыкается, и он все больше предпочитает новые приключения привычному физическому контакту с матерью. Тем не менее, за этим опьянением кажущейся безграничностью собственных возможностей вскоре следует протрезвление. И в той мере, собственно, в которой молниеносно растущие моторные возможности помогают преодолеть старые ограничения, окружение начинает устанавливать (новые) запрещающие таблички: перед открытыми окнами, перед горячей плитой, перед улицей, перед стереоустановкой, перед супом на ковре, перед цветными карандашами на обоях, перед любимыми сандалиями зимой, перед грязью на полу, перед бодрствованием вечером и т.д. Это все равно, как если бы мы выиграли автомобиль, но не имели права на нем ездить. Это приводит к тому, что ребенок усиливает свое стремление к автономии, пытается оказывать сопротивление любому "нет" и порой начинает бороться с родителями за власть. Но ребенок наталкивается и на другой вид ограничений — на свои собственные переоцененные возможности. Ботинки не зашнуровываются, дверь не открывается, игрушечные часы не заводятся, и когда он убегает, то не может найти дорогу назад. Полуторагодовалый ребенок понимает собственную зависимость, ему ясно, что он проявил чрезмерную смелость, отказавшись от объекта (прежде всего от матери), и снова усиленно ищет его близости.
Следующая за этим (приблизительно после 18-го месяца) и продолжающаяся до полутора лет фаза нового приближения характеризуется усилением новой зависимости, которая, проявляясь чаще всего в непрерывной форме, но иногда и в приступах, длящихся дни или недели, сменяется стремлением к самостоятельности. Это, как если бы ребенок говорил матери: "Пока я был с тобой одно целое, я мог все. Сейчас я замечаю, что я оторвался и без тебя беспомощен. Но я не хочу также терять мою драгоценную, таким трудом завоеванную автономию и менять ее на старый симбиоз, делающий меня абсолютно зависимым. Однако ты должна оставаться рядом и следить за мной, быть здесь, когда ты мне понадобишься, помогать мне, давать силу и делить со мной мои переживания..."
То, что это легче сказать, чем сделать, объясняется предамбивалентным и амбивалентотенденциозным восприятием объекта ребенком этого возраста. Хотя ребенок и знает мать как определенную персону, но тем не менее зависит по-прежнему от иллюзии, что она может/должна исполнять все его ожидания и желания, и в изменившихся условиях его автономии точно так же удовлетворяющие, как и в "симбиозном раю". Если она этого не делает, то теряет свою материнскую суть или, иначе говоря, превращается из совсем "доброй" в совсем "злую" мать. В это время подобное происходит довольно часто: всегда, когда ребенок наталкивается на ограничения собственных возможностей, на запреты, установленные средой (матерью), и, наконец, что нередко случается, когда в ребенке временно сталкиваются автономные и регрессивные потребности. Проекция и расслоение, которые мы знаем у взрослых (и старших детей) как механизмы обороны (экскурс на с. 43 и далее), для двухлетнего ребенка являются нормальным повседневным модусом объектоотношений: собственное разочарование приписывается объекту, тот в свою очередь кажется (совсем) злым и чем больше гнев и злость у ребенка, тем злее кажется ему объект. Это снова активирует агрессии и отчаянное стремление ребенка получить обратно свою "добрую", все исполняющую маму и т.д. В это время мир ребенка соответствует восприятию мира психотиками. Границы между ними и объектом размываются (кто же зол — я или мать?), и объекты, которые в настоящий момент не содержат ничего хорошего, превращаются в опасных врагов и чудовищ. Но со временем ребенок начинает понимать, что он не будет поглощен или уничтожен "злой матерью", что она, даже если все еще и выглядит угрожающе, но может быть одновременно любящей, доброй и утешающей, что существует разница между собственными аффектами и аффектами или поведением объекта. Если все хорошо, то ребенок примерно к трем годам приобретает такую способность к переживаниям, которую психоанализ называет эмоциональной константой объекта: знание о (константном) разделении себя и объекта; это значит, что ребенку стало ясно, что при всей продолжающейся зависимости он и мать являются самостоятельными существами; он способен различать, что в его чувствах и аффектах относится к нему и что воспринимается от объекта; и, наконец, он приобрел уверенность, что мать остается любящей и оберегающей матерью даже тогда, когда она что-то запрещает или отчитывает его и что она по причине своей "принципиальной доброты" снова вернется, если даже в настоящее время отсутствует. С этого момента ребенок приобретает способность к амбивалентным объектоотношениям, как говорится, он способен распознавать, что один и тот же объект обладает и удовлетворяющими, и разочаровывающими сторонами, что он сам любит объект и (иногда) ненавидит, и это не означает, что он должен сразу же из-за собственного разочарования или гнева испытывать страх перед потерей объекта (или считать, что уже его потерял). Константа объекта относится таким образом к завоеваниям, необходимым для здорового психического развития. Но нельзя между тем не отметить помехи, которые могут привести к изломам и задержкам в развитии константы объекта. Трагическая ошибка, совершаемая родителями в фазе нового приближения, заключается в том, что они воспринимают колебания между потребностью в автономии и зависимостью в качестве "настроения", а отчаянно агрессивную борьбу за власть, за удовлетворение пустячных потребностей и отвечают на них борьбой ("мы еще посмотрим, кто из нас сильнее!"). Каждая массивная агресивная ссора активирует механизмы проекции и расслоения, и они задерживают и нарушают психическое разделение между собой и объектом и срастание амбивалентотенденциозных представлений и амбивалентной объекторепрезентации. О некоторых дальнейших трудностях последнего этапа процесса индивидуализации я буду говорить в главе пятой.