В начале так называемого послеразводного кризиса стоит потеря отца. Как я уже пытался показать, это затрагивает и оправдывает переживания большинства детей; часто пространственное отдаление от отца, даже если контакт с ним и сохраняется, характеризуется как потеря. Душевные перегрузки членов семьи после развода приводят, среди прочего, к — часто драматическому — накалу агрессивной стороны отношений "мать—ребенок". В высшей точке кризиса образ матери теряет для ребенка добрую часть своих черт, которые являются специфически материнскими, и выражают суть образа матери. Если посмотреть с этой точки зрения, то такие дети являются, по сути, сиротами развода. Что все это значит для душевной динамики последующего;
развития ребенка, нам хотелось бы показать на примере Стефании. Стефании было пять лет, когда родители развелись. На это событие реагировала она обычным образом страхом за мать и гневом на нее, потому что девочка обвиняла мать в том, что любимый папа нашел себе подругу. "Ты вечно ругалась!" — бросила Стефания укор матери. "При этом я только защищалась от невыносимого давления со стороны мужа", — рассказывает мать. — Он вел себя также не терпимо и отвратительно по отношению к Стефании, а она, оказывается, этого даже не замечала!" Мать была глубоко ранена упреками дочери и отсутствием солидарности с ее стороны и не в состоянии была справиться ни с ее агрессивностью, ни с собственной злостью по отношению к дочери которая питала себя разочарованием. Многие дети обращают свои агрессии или концентрируют их на том из родителей, который оказывается "под рукой", и на котором в повседневных конфликтах представляется возможным реализовать эту агрессивность51. Стефания в зените своей "эдиповой
51 Но это необязательно (ср.гл. 10.2). Подобный механизм "размещения» агрессий встречаем мы также и у матерей (с. 90).
98
влюбленности" в отца всю вину за столь тяжело переносимое сознание того, что она покинута им, возлагала на мать. Отношения между Стефанией и матерью с характерной агрессивностью обострились в послеразводной фазе. Разочарование и злость мешали матери понять потребности ребенка в контроле за ней (возникающие от чувства страха потерять мать) и его зависимость, она встречала дочь примерно такими словами: "А, теперь ты пришла... но сейчас я не хочу с тобой быть!" Или: "Сейчас ты хочешь, чтобы я была добра к тебе, но тебе не мешало бы раньше об этом подумать!" К тому же ребенок должен был оставаться в детском саду целый день, а не всего лишь три часа, как раньше, так как мать работала.
Психическое состояние девочки после развода заметно ухудшалось. Опасение, что она совсем потеряет отца, подтверждалось: он до сих пор не появлялся, из чего Стефания сделала заключение, что виновата опять мама. В ее представлении мать вполне могла играть эту роль, поскольку она ее больше не любит, как прежде. Может быть, потому что папа любит Стефанию больше, чем маму. Предположение, что мать больше не будет любить ее, как раньше, подтверждалось в глазах ребенка ежедневными агрессивными ссорами, отчего возрастал страх навсегда остаться со "злой матерью". Вместе со страхом росло и чувство вины из-за своей ярости и любви к отцу. Опасение ребенка, что мама отомстит ей, сделает однажды выводы и оставит ее одну, делало девочку все зависимее и нетерпеливее. Доходило до рыданий и крика, когда мать уходила по делам или когда она приводила ее каждое утро в детский сад. Стефания не верила больше, что мама обязательно вернется.
Страхи Стефании, вызванные разводом, аккумулировались в угрозе для ее жизни. Уже через полгода мир, казалось девочке, перевернулся, так же, как казалось Манфреду и Катарине, но не в результате описанных выше переживаний развода, а в результате кризиса отношений между матерью и ребенком. И точно так же, как у Манфреда и Катарины, ее система обороны стала раскачиваться, но только медленнее. К моменту развода Стефания производила впечатление нормального, по возрасту развитого ребенка—и даже более того, — в ней можно было отметить то, что мы в психоанализе называем "психическим структурированием": девочка за первые три года жизни научилась интегрировать хорошие и плохие стороны, амбивалентные репрезентации объекта, т.е. она понимала, что ее родители имеют хорошие и плохие свойства, но тем не менее она была уверена в их любви и защите. С помощью живых представлений, рисунков и игр Стефания одерживала все новые и новые победы над (по причине приобретенного сознания константности объекта) не особенно грозными конфликтами влечений, которые смягчались также благодаря способности Стефании в триангулярной системе отношений в конфликтных ситуациях переходить от матери к отцу и наоборот. Таким образом, в развитии ребенка представлялась возможность сдерживать в определенных рамках возникновение массивных страхов, которые могут вызвать к жизни патогенные процессы обороны. Поскольку здесь речь идет о внутрипсихических процессах и приобретениях, такое психическое равновесие у маленьких детей в большой степени зависит от определенного развития внешних обстоятельств. Долгая разлука, которая обманывает доверчивое ожидание новой встречи и веру в сохранение любовной привязанности, может сотрясти константу объекта, при этом "злая" мать, которая становится все более "злой", и ошибка "третьего объекта" ведут к обострению внутренних конфликтов. Стефания больше не могла при помощи обычного механизма обороны совладать с возрастающим страхом.
Изложенная здесь зависимость ребенка и его потребность контролировать куда мать уходит, — это только одна из сторон усиливающейся регрессии. Отказ обороны заставил Стефанию активировать такие примитивные механизмы обороны, как проекция и разделение. Она проектировала свою (по ее опасениям разрушительную) ярость на мать, в результате чего та казалась ей еще "опаснее" и "злее". Проекция и реальная агрессивность отношений "мать-ребенок" привели в конце концов к разделению в материнской репрезентации объекта на "совсем хорошую" и "совсем злую", причем добрая мать все чаще и чаще была недосягаема для ребенка, а рядом оставалась только злая. К этому разделению объекта Стефания относится так, как обычно относятся к врагу: она кричит на мать, ругает ее, кидается на нее или убегает и закрывается. Итак, послеразводный кризис привел Стефанию к изменению общей психической организации. Стефания не просто реагировала на развод, через два месяца после развода она стала неузнаваема. То, что случилось с Манфредом, Катариной и Стефанией, мы можем охарактеризовать как срыв системы обороны, причем у Стефании речь идет не столько о внезапном сломе, сколько о постепенном опустошении, замене системы обороны механизмами психических преодолений конфликтов, которые относились к давно пройденным фазам развития. В итоге через несколько месяцев после развода мы видим, как шестилетняя девочка пытается преодолеть свои страхи и свое напряжение психическими методами двухлетнего ребенка" ("возраст упрямства").
2.6. Неудавшаяся регрессия
Частичные регрессии относятся к репертуару каждого человека в трудных ситуациях. Ежедневные поводы для них — усталость, переживания или болезни. Перед потребностями тела меркнет взрослый мир планов, внимания и ответственности и появляется желание, чтобы тебя побаловали, хочется услышать доброе слово, лечь в свежую постель, испытать счастливое чувство защищенности — все то, что, как правило, предназначено детям. Мы можем также "по-детски" реагировать на людей, которые нас обижают или доставляют нам неприятности, что выражается в радости причинять вред, мстить, интриговать или возмущаться, несмотря на то что мы прекрасно понимаем, что это "ничего не дает". И мы можем — хочется надеяться — радоваться как дети, если напряжение проходит и наши желания исполняются. Мы празднуем Рождество, дни рождения и наши успехи, потому что поздравления, подарки и чувство, что тебя балуют, дают нам ощущение любви, ощущение того, что ты не забыт — две вещи, которые нам так нужны, чтобы выстоять под натиском требований, предъявляемых взрослым миром.
Более выразительны частичные регрессии у детей, которые обычно по несколько раз в день меняют свой психический возраст. Семилетняя Эльвира не желает чистить зубы, сопротивляется и ведет себя, как двухлетняя. Спустя мгновение она уже помогает матери ухаживать за ее маленьким братом, как большая девочка. К тому же минимум раз в день она требует от матери, чтобы та взяла ее на руки и покачала, как младенца, а потом строгим голосом делает замечания своим родителям, что те выбрасывают банку из-под огурцов в мусор, а не в контейнер для стекла. И конечно, вечером мама или папа должны сидеть у ее кроватки, рассказывать ей сказку, пока она не заснет, прижав к груди игрушечного мишку, которому она хранит верность с первого дня своего рождения. Похоже на то, что девочка, удерживаясь над пропастью на трудной и скользкой дороге социального приспособления и формирования самостоятельности, время от времени должна убеждаться в присутствии надежной, готовой придти на помощь руки, в присутствии — на всякий случай — растянутой внизу "спасательной сети" для того, чтобы быть способной и далее балансировать.