Смекни!
smekni.com

Для широкого круга заинтересованных читателей (стр. 93 из 140)

Большое значение в связи с целями данной работы при­обретает вопрос о том, нельзя ли растущую тенденцию к насилию хотя бы частично объяснить с помощью гипоте­зы о квазиаутистской или легкой хронической форме ши­зофрении. Пока что мы находимся на стадии чистых до­мыслов, и необходимы еще многочисленные исследования. Безусловно, в аутизме есть довольно много деструктивных моментов, однако мы еще не знаем, совместимы ли эти категории. Когда речь идет о явлениях шизофрении, то еще 50 лет назад ответ был однозначным. Тогда все еди­нодушно считали, что шизофреники агрессивны, опасны, и поэтому их необходимо держать под надзором и взапер­ти. Опыт работы с хроническими шизофрениками, кото­рые жили в условиях своего домашнего окружения или в экспериментально созданных условиях крестьянского тру­да[261], не оставил никаких сомнений, что шизофреник очень редко бывает агрессивным, если его не трогать[262].

Однако обычно человека с легкой ("нормальной") фор­мой шизофрении никогда не оставляют в покое, он просто не бывает один. Его постоянно задевают, в его жизнь вме­шиваются по несколько раз в день, это ранит его чувстви­тельную душу, так что и впрямь неудивительно, что та­кая "нормальная патология" у многих людей вдруг пере­растает в агрессию и деструктивность[263]. И это происходит реже у тех, кто социально адаптировался, и чаще — у тех, кто слабо приспособлен к социальной системе, кто не получил признания и не нашел своей цели и места в соци­альной структуре.

Придется оставить все эти размышления о связи шизоид­ных и аутистских элементов с некрофилией. Мы не в состо­янии решить данную проблему, а потому ограничимся лишь тем, что констатируем, что социальный климат, способст­вующий развитию некрофилии в обществе, по очень многим критериям напоминает атмосферу в семьях, которые оказа­лись "шизогенным" фактором для кого-то из своих членов. Как бы там ни было, а разработка целей, которые смогут обеспечить развитие и благосостояние общества и его членов, происходит не на уровне чисто церебральных процессов. Для формулирования таких целей нужен разум, а разум — это значительно больше» чем управляемый интеллект. Разум — это объединение усилий мозга и сердца, труд души; такое происходит тогда, когда и чувства, и мышление объединены и работают разумно (рационально) и синхронно.

Если мы здесь поставили бы точку, то картина была бы неполной и односторонней (недиалектичной). На са­мом деле параллельно с ростом некрофильских элементов формируется и набирает силу противоположная тенден­ция — сила любви к жизни. Она находит выражение во многих формах, но прежде всего в том, что люди из самых разных социальных и возрастных групп (особенно моло­дежь) протестуют против уничтожения жизни. Растет дви­жение за мир и против загрязнения окружающей среды. Вселяет надежду растущий интерес к проблеме качества жизни. Это когда молодые представители разных профес­сий предпочитают интересную работу высоким доходам и престижу, когда люди стремятся к приобретению духов­ных ценностей, как бы наивно и смешно это ни казалось людям с прагматической ориентацией. Такого рода про­тест в искаженном виде проявляется в тяге молодежи к наркотикам (хотя здесь речь идет о попытке повысить жизненный тонус искусственными средствами общества по­требления). Антинекрофильские тенденции пробивают себе дорогу и во многих политических переменах (например, в связи с войной во Вьетнаме). Такого рода факты свиде­тельствуют о том, что корни жизнелюбия очень глубоки и могут прорастать, а прорастает только то, что не умерло. Любовь к жизни — настолько сильная, биологически обусловленная способность человека, что можно предпо­ложить, что (за минимальным исключением) она будет вновь и вновь пробиваться и давать о себе знать (разуме­ется, по-разному, в зависимости от личных и историче­ских нюансов). Наличие и даже некоторый рост антинек­рофильских тенденций дает нам единственный шанс наде­яться, что великий эксперимент под названием Homo sapiens не потерпит провала. Я полагаю, что нет более подходя­щего места на земле, где было бы больше шансов на новое утверждение жизни, чем высокоразвитая техническая Аме­рика (США). Для тех американцев, которые уже получи­ли возможность отведать плодов нового "рая", надежда на прогресс, несущий счастье, обернулась иллюзией. Кто зна­ет, возможны ли здесь фундаментальные перемены? Такие огромные силы противятся им, что для оптимизма мало оснований. Однако я думаю, что для отчаяния тоже нет причин. Будем надеяться.

Гипотеза об инцесте и Эдиповом комплексе

У нас еще очень мало знаний о причинах и условиях раз­вития некрофилии; чтобы внести ясность в эту проблему, нужны специальные исследования. Однако с увереннос­тью можно утверждать, что гнетущая, лишенная радости мрачная атмосфера в семье часто способствует возникно­вению элементов некрофилии (как и развитию шизофре­нии). Так же и в обществе: отсутствие интереса к жизни, стимулов, стремлений и надежд, а также дух разрушения в социальной реальности в целом определенно вносят се­рьезный вклад в укрепление некрофильских тенденций. Не исключено, что некоторую роль играют и генетические факторы, я считаю это весьма вероятным.

Сейчас я хочу обосновать свою гипотезу о глубинных корнях некрофилии. Эту гипотезу пока можно считать умо­зрительной, хотя она основана на многочисленных на­блюдениях, а многие случаи подкрепляются анализом об­ширного материала из области мифологии и религии. Я считаю свою гипотезу достаточно серьезной, тем более что ее содержание вызывает однозначно актуальные ассоциа­ции и параллели с современностью.

Эта гипотеза выводит нас на феномен, который на пер­вый взгляд не имеет ничего общего с некрофилией: я имею в виду феномен инцеста (кровосмешения), который нам хорошо известен в связи с фрейдовским понятием Эдипова комплекса. Прежде всего напомню суть фрейдовской кон­цепции.

С позиций классического психоанализа мальчик в возра­сте пяти-шести лет выбирает свою мать в качестве первого объекта своих сексуальных (фаллических) влечений ("фал­лическая фаза"). Согласно существующей семейной ситу­ации, отец превращается для ребенка в соперника (прав­да, ортодоксальные психоаналитики сильно преувеличи­ли ненависть сына к отцу). Ведь выражение типа "когда папа умрет, я женюсь на маме" вовсе не следует понимать буквально и утверждать, что "ребенок желает смерти отца", ибо в раннем возрасте еще нет понимания реальной смерти, она скорее представляется просто как "отсутствие". Кроме того, главная причина глубокой враждебности маль­чика к отцу не в соперничестве с ним, а в бунте против репрессивного патриархального авторитета. Мне кажет­ся, что доля собственно "Эдиповой ненависти" в деструк­тивном характере личности сравнительно невелика. По­скольку сын не может устранить отца, он начинает его бояться, а конкретно его мучит страх, что отец его каст­рирует из сопернических мотивов. Этот "страх кастрации" вынуждает мальчика отбросить свои сексуальные помыс­лы в отношении матери.

При нормальном развитии сын способен направить свой интерес на других женщин, особенно по достижении поло­вой зрелости. Он преодолевает и чувство соперничества с отцом тем, что соглашается с ним, с его приказами и запретами. Сын усваивает отцовские нормы, и они стано­вятся для него его собственным "сверх-Я". Но в аномальных случаях, при патологиях в развитии ребенка, конф­ликт с отцом решается иначе. Тогда сын не отказывается от сексуальных уз с матерью и в дальнейшей жизни чув­ствует влечение к таким женщинам, которые по отноше­нию к нему выполняют именно ту функцию, которую рань­ше выполняла мать. Вследствие этого он неспособен влю­биться в свою сверстницу, а страх перед отцом (или ли­цом, его заменяющим) сохраняется навсегда. От женщин (которые ему заменяют мать) он обычно ждет тех же про­явлений, которые он видел в детстве: безусловной любви, защиты, восхищения и надежности.

Этот тип мужчины (с тягой к материнскому началу) широко известен. Он обычно довольно нежен, в опреде­ленном смысле "любвеобилен", хотя и достаточно само­влюблен. Понимание того, что он для матери важнее, чем отец, создает у него ощущение, что он достоин вос­хищения. А когда он уже сам становится "отцом", ему кажется совершенно не нужным стараться доказывать кому-то свои достоинства на деле; он чувствует себя дос­тойным восхищения, ибо мать (или ее замена) любит только его, любит слепо, безоговорочно и безусловно. Следствием этого становится то, что такие люди страш­но ревнивы (им хочется сохранить свое исключительное положение) и одновременно они очень неуверенны в себе и тревожны, когда необходимо решить конкретную зада­чу. И хотя не всегда они обязательно терпят крах, но размер успеха никогда не равен самомнению нарцисса, который откровенно заявляет о своем превосходстве над всеми (хотя испытывает неосознанное чувство подчинен­ности). Мы описали здесь крайний случай проявления данного типа. Однако есть много мужчин с фиксацией на матери, но менее "зацикленных": у них нарциссизм в оценке своих достижений не затмевает полностью чув­ство реальности.

Фрейд считал, что сущность материнских уз заключа­ется в том, что мальчик в детстве чувствует сексуальное влечение к матери, вследствие чего возникает его нена­висть к отцу. Мои многолетние наблюдения укрепили уве­ренность в том, что причина сильной эмоциональной при­вязанности к матери кроется не в сексуальном тяготе­нии. Недостаток места не позволяет мне подробно изложить мои аргументы, но некоторые соображения я все же приведу для внесения ясности.