Афинянин говорил иначе, он говорил: мы живем благодаря Солнцу и когда это Солнце побуждает нас к движению, тогда мы хотим двигаться; если же Солнца нет, то нам не хочется двигаться. Так говорил афинянин, и поэтому у афинян обращали внимание на внешнее солнечное тепло. У спартанцев обращали внимание на внутреннее солнечное тепло, на солнечное тепло, которое человек уже переработал; у афинян же внимание обращали на внешнее Солнце, которое так прекрасно освещало кожу — кожу они не натирали песком, по крайней мере так много, как спартанцы, но их кожу должно было обрабатывать Солнце. Вот в чем состояла разница. И если сегодня в школьных учебниках идет речь о различиях между афинянами и спартанцами, то возникает впечатление, что по какому-то чудесному стечению обстоятельств у спартанцев речь была спокойной, размеренной, кроме того, они были очень закаленными людьми, тогда как афиняне развили искусство красноречия, которое затем нашло свое дальнейшее продолжение у римлян. В настоящее время люди не могут одновременно заниматься историей и естественной наукой. История говорит свое, а естествознание — свое. Если же я скажу вам: спартанцы натирали своих мальчишек маслом и песком, и те в любую погоду упражнялись в своем спартанском искусстве, а афиняне не натирали так усиленно своих мальчиков песком и маслом, а развивали на основе внутренней пластики искусство речи — то тогда вы будете знать, как на основе природных явлений обусловливалась эта разница между соседствующими между собой спартанцами и афинянами.
Допустим, что тут (изображается на рисунке) находится Земля, а здесь — Солнце; если смотрят на Солнце, как оно светит — а вот тут находится афинянин, — то и возникнет афинянин; если же меньше обращают внимания на Солнце, а ориентируются на то, что Солнце уже сделало в человеке, ориентируются на внутреннее тепло, то в результате возникает спартанец. Видите, здесь история и естествознание сочетаются вместе. Вот как обстоит дело.
Мы могли бы, следовательно, сказать: если человек обращает внимание на то, чтобы развить внутри себя много тепла, то его речь становится краткой и размеренной. Почему? Потому, что он всеми своими мыслями, умом, больше обращен ко Вселенной. Но если человек дает Солнцу светить на себя как афинянин, то он мысленно, всем своим умом меньше обращен ко Вселенной, тогда его ум больше обращен вовнутрь, а тепло обращено наружу; у спартанца же тепло обращено вовнутрь, а ум обращен наружу. Посредством рассудка спартанец учится языку Вселенной; этот язык мудр, он вырабатывается в нем. Афинянин не учился речи Вселенной, но лишь движению во Вселенной, поскольку он занимался гимнастикой в солнечном тепле.
Если сегодня мы рассматриваем то, что еще осталось от спартанцев, то мы скажем: О, эти спартанцы в своих кратких изречениях воспроизводили мудрость мира. Афиняне же в большей степени начинали в прекрасных словосочетаниях выдавать из себя вовне то, чем человек обладает внутренне посредством рассудка, ума. То, что имели в своей речи спартанцы, было по большей мере утрачено человечеством, это исчезло в Греции вместе со спартанцами. С речью Вселенной человек сегодня уже не может жить. Но то, чем начинают заниматься афиняне — красивые обороты речи, — это затем получило широкое распространение в Риме как риторика. Римляне, по крайней мере, еще прекрасно говорили. В средние века также еще учились красиво говорить. Но сегодня люди произносят ужасные фразы. Это можно заметить хотя бы на следующем примере: можно было бы привести в пример и другой город, но именно в Вене уже неделю проходят выборы; красиво там не говорят, но изливается ужасающий поток речей, отнюдь не прекрасных. Вот во что постепенно превратилось то, что еще у афинян культивировалось как нечто прекрасное. Это исходит от человека. Ведь космос не произносит предвыборных речей, не правда ли, это делают люди! Спартанцы предвыборных речей не произносили; в своих лаконичных изречениях они выражали то, что говорила Вселенная. Они смотрели вверх на звезды и думали: человек снует по всему миру, он всего лишь деляга, непоседа. Звезда не торопится, движется то медленно, то быстро, но всегда приходит своевременно. Тогда возникла поговорка, оставшаяся на все времена: торопись медленно — и так далее. Звезда приходит к своей цели! Так спартанец очень многое изучал из того, что находится вовне, во Вселенной.
А теперь мы можем перейти к тому, на что я уже обращал здесь ваше внимание, мы можем перейти от тепла к свету. О тепле я хотел бы сказать только следующее: подумайте о том, что если человеку необходимо развивать достаточно много тепла, он должен стать сильным человеком. Если же обстоятельства дают возможность человеку достаточно много находиться на солнце, он должен из-за этого стать многословным человеком. Вам надо лишь немного заглянуть в географию: если вы отправитесь в Италию, где люди больше подвергаются солнцу, то вы увидите, какой это разговорчивый народ! Если же вы отправитесь на Север, где люди более подвержены холоду, то вы, может быть, придете в отчаяние, так как люди не говорят, поскольку если человеку приходится всегда развивать внутреннее тепло, то внутренняя потребность говорить изгоняется. Здесь у нас возникает почти комическая ситуация, когда какой-нибудь человек приезжает с Севера; он собирается сказать речь, затем он встает и ничего не говорит. Не правда ли, если итальянский агитатор взбирается на трибуну, то он начинает говорить еще до того, как влез на нее. И продолжает говорить, когда он уже внизу. Он и дальше идет, продолжая сыпать словами! Когда же приходится говорить северному человеку, который должен вырабатывать много тепла, поскольку внешнего тепла там нет, то этот северный человек, желая представиться, может привести в отчаяние: он даже не начинает говорить, он хочет кое-что сказать, но не начинает. Тут дело обстоит так: внутреннее тепло изгоняет желание говорить; внешнее тепло возбуждает желание говорить, что получает свое оформление благодаря искусству. Для развития спокойной речи спартанцы не получали побуждения из внешнего мира, они получали его благодаря своему собственному расовому характеру, они, несмотря на свое соседство с афинянами, получали это побуждение потому, что сильно смешивались с приходящими с Севера людьми. Среди афинян было, например, очень много людей, которые принадлежали к расам жарких областей и смешивались с афинянами; вот почему эти последние развивали целый поток красноречия. Итак, мы видим здесь, как словоохотливый человек связан с Солнцем и теплом. Теперь перейдем к свету.
Тут нам придется, однако, вспомнить то, что я вам уже говорил. Подумайте о млекопитающих. Млекопитающее животное развивает внутри себя зародыш нового млекопитающего. Зародыш этот вынашивается внутри материнского организма; все происходит внутри.
Теперь рассмотрим нечто противоположное — бабочку. Я говорил вам: бабочка откладывает яйцо, из яйца выползает гусеница, гусеница заплетает себя в кокон и из кокона солнечный свет образует бабочку, окрашенную в разные цвета. Вы видите здесь нечто противоположное — млекопитающее (изображается на рисунке), это млекопитающее в своей матке совершенно скрытым образом развивает новое животное. Тут мы снова имеем две противоположности, удивительные противоположности. Вы только посмотрите: яйцо не скрыто, если выползет гусеница, она сразу попадает на свет. Гусеница — я говорил вам — идет на свет, она в соответствии со светом выпрядает свой кокон, оболочку, чтобы стать куколкой и опять-таки свет создает бабочку. Свет не пребывает в покое, он дает бабочке ее окраску. Окраска возникает благодаря свету, свет созидает бабочку.
Если же, напротив, взять корову, собаку, то к эмбриону, находящемуся внутри в материнской утробы, в материнском чреве, свет не имеет доступа, эмбрион совершенно замкнут от внешнего мира и находится в темноте. Итак, он должен развиваться внутри, в темноте.
Однако в темноте не может развиться ничто живое. Это просто бессмыслица, когда верят, что в темноте может что-то развиться. Но что же происходит здесь? Я хочу привести вам одно сравнение: можно надеяться, что когда на Земле станет слишком мало угля, для нагревания можно будет использовать прямой солнечный свет, несколько преобразованный. Сегодня речь еще не идет о том, чтобы солнечный свет использовать непосредственно для отопления. Такое положение продлится, возможно, не очень долго, и найдут способ, как это делать: сегодня же мы используем, например, каменный уголь. Но, господа, уголь есть ни что иное, как солнечное тепло, но только такое солнечное тепло, которое много, много тысяч лет назад струилось на Землю, переходило в дерево и сохранилось как уголь. При сжигании мы извлекаем из угля солнечное тепло, тысячи и тысячи лет назад струившееся на Землю.
Не верьте, что только уголь ведет себя по отношению к Солнцу так, как я только что описал! Так, как я только что описал, ведут себя по отношению к Солнцу и другие существа, а именно все живые существа. Взглянув на млекопитающее, вы можете сказать: у каждого маленького, молодого животного есть материнское животное, оно, в свою очередь, тоже имеет материнское животное и так далее. Они всегда вбирали солнечное тепло; оно еще находится внутри самого животного, оно передается по наследству. И подобно тому, как мы извлекаем из угля солнечное тепло, маленький детеныш берет в материнском чреве тот солнечный свет, который был запасен там: он берет его теперь изнутри. Теперь вы знаете различие между тем, что возникает в собаке или в корове, и тем, что возникает в случае бабочки. Бабочка со своим яйцом сразу же попадает на внешний солнечный свет, дает возможность яйцу полностью находиться под влиянием внешнего солнечного света, пока оно не превратится в пеструю бабочку. Собака или корова изнутри тоже выглядят пестро, но этого не видят. Как в угле нельзя воспринять солнечное тепло — надо сперва извлечь его наружу — так и при высшем созерцании надо сперва извлечь из собаки или коровы то, что заключено в них как уловленный ими свет. Тут внутри находится накопленный свет! Бабочка является пестрой благодаря наружному воздействию: тут солнечный свет поработал снаружи. А у собаки или коровы внутри повсюду находится внутренний, я бы сказал невидимый, свет. То, что я вам тут описывал, люди могли бы сегодня установить с помощью наших совершенных приборов, проведя исследования в лабораториях, если бы они захотели. Только им следовало бы установить в лаборатории полное, тотальное затемнение, и затем они могли бы провести сравнительный анализ отложенного яйца и зародыша коровы или собаки в его раннем состоянии; тогда благодаря затемнению в помещении вполне могла бы обнаружиться та разница, о которой я говорю. И если бы сфотографировать то, что не увидеть глазами — глаза для этого недостаточно чувствительны, — можно было бы доказать, что яйцо бабочки на фотографии имеет желтый спектр, а зародышевое яйцо собаки или коровы — синий. Те вещи, которые можно созерцать духовно —причем если их созерцают духовно, то внешние устройства не нужны, — их наличие можно также доказать с помощью совершенных инструментов.