* Первое и, насколько мне известно, до сих пор единственное сообщение об этом открытии дано в статье «Osterreichischer Beobachter» от 11 марта (№ 71), которое дословно гласит: «Известный английский естествоиспытатель Фарадей открыл, что магнит способен вызывать действия, которые до сих пор можно было получить только посредством электричества, и тем самым фактически доказал наличие в магните электрического тока. Если до сих пор в магните были известны только притяжение и отталкивание, причем и они распространялись в достаточно заметной степени лишь на некоторые тела, то после этого открытия оказалось возможным вызывать подергивания членов недавно умерших животных, искры и другие свойственные электрическому току действия. Нет сомнения в том, что это даст огромный толчок развитию естествознания. До сих пор Фарадей обнародовал результаты своих опытов лишь в общей форме, составленное им сообщение еще не появилось в печати, но итальянские физики Л. Нобили 13 и В. Антинори, исходя только из сообщения об открытии Фарадея, успешно повторили большинство связанных с этим открытием опытов, а отсюда более точные известия пришли в Вену. В здешнем университете эти опыты уже произведены с хорошим результатом».
567
тых животных искры и другие свойственные только электрическому току действия.
После предшествующего изложения было бы излишним объяснять, что только этим опытом полностью завершен ряд великих открытий Галъвани, Вольты и Эрстеда *.
* Ближайшим нашим намерением было, собственно говоря (что высказано в непосредственно следующем за этими словами месте), сразу же, пользуясь торжественным событием, сообщить о ставшем только что известным открытии Фарадея. Для тех, кто в силу своей профессии или по внутренней склонности следил за успехами, последовавшими за первым открытием Гальвани, не было, правда, необходимости в предшествующем историческом объяснении ни для того, чтобы понять суть новейшего открытия, ни для того, чтобы получить представление о его важности. Однако нетрудно понять, что доклады, которые читаются на открытых заседаниях нашей академии, обращены не столько к специалистам, сколько к широкой публике, приглашаемой на эти заседания и присутствующей здесь в большом количестве. Среди этих приглашенных всегда есть люди, обладающие достаточно глубоким пониманием и живым интересом ко всему достойному знания, которые хотели бы узнать о ходе и последовательности научных открытий, уже вызвавших вследствие своей важности всеобщее внимание, и обрести ясное, вводящее в курс научного развития, хотя и не содержащее ничего нового для специалистов, представление о них. Да будет мне дозволено добавить, что я к тому же принадлежу именно к наиболее старым из оставшихся ныне в живых, которые с жаром — в более ранние годы и посредством самостоятельного исследования — участвовали в открытиях Гальвани. Да будет мне поэтому дозволено при первой же возможности высказать мою радость по поводу новейшего, по моему убеждению, решающего все вопросы открытия в той академии, девизом которой с давних пор было познавать не только вещи, но и причины вещей.
Rerum cognoscere causas.
Намерением докладчика было, далее, не перечислить просто в историческом порядке приведенные здесь открытия или представить их как дар следующих друг за другом счастливых случайностей, а, напротив, показать их необходимую связь и тем самым пояснить, что, после того как в начале удача и случайность в самом деле сыграли известную роль, в дальнейшем ходе открытий влияние слепых сил все более ограничивалось, открытия вытекали с известной последовательностью друг из друга и в большей или меньшей степени предвиделись мыслящими естествоиспытателями. Обозревая эту достойную внимания последовательность, можно было бы, пожалуй, с известным патриотическим сожалением заметить, что ни одно из решающих открытий не принадлежит немецким ученым. С другой стороны, следует радоваться, видя в этом факте большой опыт, который доказывает, что в том случае, если только дух и мысль одни ничего не могут достигнуть в эмпирических науках (да и где они способны вообще к чему-либо без помощи опыта?), это неоспоримое свидетельство не следует вместе с тем понимать так, как это понимали некоторые немцы, едва ли не единственные, задававшие в течение последних двадцати лет тон в физике, а именно будто истинное спасение следует искать в по возможности свободной от духа и мысли эмпирии. Тот, кто в своей философии химии высказал смелые общие основоположения, которыми немец вызвал бы у себя на родине лишь противоречие и насмешки, тот, чье интересное литературное наследие
568
Мне представлялось, что наиболее достойным введением к сегодняшнему празднованию основания нашей академии может служить сообщение о подобном открытии, являющемся триумфом науки, событием, которое будет запечатлено в ее анналах и, кроме того, по крайней мере как мне представляется, будет самым радостным из всего того, что за долгое время произошло в области науки. Ибо и феномен Эрстеда еще не дал своего истинного результата, поскольку трудно преодолеваемое предпочтение ко всему, что является массой, и нечто подобное инстинктивному неприятию всего, что есть дух, все еще отказывалось признать то, что данное явление высказывало столь отчетливо, столь очевидно. Новому открытию удастся преодолеть и это последнее препятствие. Великий феномен, над окончательным развитием которого работали в течение последних сорока лет, вновь победоносно выступит из мрака и, как все озаряющее солнце, взойдет над всей областью учения о природе *.
Правда, это открытие относится только к области одной, как принято говорить, специальной науки. Однако невозможно допустить, чтобы эгоистическое мышление, которое рассматривает углубление какой-либо одной науки только как счастье для этой науки, господствовало в объединении ученых, обязанном своим происхождением именно взаимосвязи всех наук, или в данном высоком собрании тех людей, которые своим присутствием на этом
свидетельствует к тому же о глубоком философском духе (Дэви), этот человек разложил щелочи, открыл перемещение весомых материалов от одного полюса к другому и преобразовал всю химию. Тех же, кто в ряду великих физических открытий последнего времени, да и в самих явлениях природы, видит лишь случайность и уже в течение трех десятилетий дискредитирует, более того, преследует каждое намерение постигнуть явления научно и в их взаимосвязи, — тех следовало бы наконец спросить, каким сколько-нибудь значительным открытием наука обязана им?
* Открытие Эрстеда частично также прослеживалось в таком детальном исследовании, в котором постепенно исчезал всякий след мысли; новые сомнения возникали по поводу общих, как будто уже победоносно установленных Дэви определений. Эксперимент Фарадея полностью разрешит эти сомнения, и, подобно тому как в царстве духа одна великая светлая мысль делает ненужными и подвергает заслуженному забвению целый ряд мелких, скудных и мучительных мысленных построений, вызывающих восхищение узких умов, так и открытие магнитного электричества освободит науку от множества незначительных, не оказывающих никакого влияния на решение вопроса экспериментов. Вместе с тем, если я полностью не заблуждаюсь в методе и характере установления данного феномена, этот опыт позволит перейти к совсем новым, частично даже ведущим в более высокую область комбинациям.
569
праздновании доказывают, что им не чуждо то общее, объединяющее все науки, которое только потому, что оно истинно всеобщее, достойно быть высказано перед людьми всестороннего образования.
Каждая наука содержит, как бы это сказать, нечто жизненное (для общего естествознания оно заключено именно в том процессе, который мы только что пытались изобразить в различии его форм и в единстве его сущности); это именно то живое в каждой науке, что в каждом самом по себе хорошо организованном духе вызывает чувство и отклик.
Если когда-либо между разделенными науками возникает более тесная связь, то именно это послужит знаком того, что каждая из них достигла истинной жизни, т. е. что каждая сама по себе проникла в то жизненное, которого, подобно некоему общему сенсорному центру, нельзя коснуться, не возбудив общее чувство, соответствующее движение во всех остальных. Если в этой собственно жизненной точке науки появляется препятствие или задержка, то ее испытывают вместе с ней и все остальные; если же, напротив, эта жизненная точка достигает освобождения, то все остальные науки также чувствуют себя распространившимися и возвеличенными.
Одно из самых радостных наблюдений, к которым дает повод развитие наук в настоящее время, состоит в том, что, невзирая на противодействие всех тех, кому приятнее диффузное, распадающееся и кто как будто опасается того, что науки, чья бесформенная масса уже теперь с трудом поддается управлению, еще больше сожмутся, что, невзирая на подобное противодействие, науки в самом деле все теснее примыкают друг к другу. С другой стороны, невозможно отрицать, что раньше участие в научных открытиях было более всеобщим. Некоторые из нас помнят еще то время, когда впервые стал известен гальванизм, и то живое участие не только естествоиспытателей, но и ученых, вообще людей всех сословий, которое вызвало это открытие; его ощущали как некое общее счастье, его приветствовали как предвестника, возвещающего неопределенное разъяснение глубочайших тайн природы.
Что заняло теперь место этой невинной радости по поводу расширения человеческого знания, нам всем известно. Тем в большей степени все те, кому настроение настоящего времени не представляется достаточно благоприятным, должны испытывать радость по поводу каждого увеличения человеческого познания, которое позволяет на-