В то время, когда граф Блудов находил возможным отрицать за русским народом способность добросовестно исполнять судейские обязанности потому, что у него существует представление "о несчастном",- картины, вроде нарисованной Ровинским, в разных видоизменениях были еще явлением, которое считалось обыкновенным и вполне целесообразным,- были отправляемым с полною публичностью проявлением деятельности карательного механизма... Если все это могло лишь закреплять в народе его трогательное отношение к "несчастному", а нисколько не доказывать, что народу чужда идея справедливого суда за преступление, то, с другой стороны, господство в нашей карательной системе телесных наказаний поселяло во многих мыслящих и сердечных людях отвращение к этому способу возмездия и страстное желание поскорее увидеть его уничтожение. К таким людям надо отнести, прежде всего, русского посланника в Брюсселе князя Н. А. Орлова, которому принадлежит почин возбуждения в официальных сферах в 1861 году вопроса об отмене телесных наказаний. Его благородное имя не должно - не будет забыто русской историей! К таким же людям принадлежал и Ровинский. Отмена телесных наказаний сделалась своего рода "ceterum censeo" *(187) всех его работ по поводу судебного преобразования. В записке об улучшениях по следственной части он настаивал на необходимости вступления суда на новый путь, свободный от необходимости подписывать приговоры о применении этого позорного наказания; в записке об отмене телесного наказания он указывал практические способы замены этого наказания другими, даже без ломки существовавшей лестницы наказаний. Он как бы вперед отвечал тем робким и бездушным, кто, опираясь на черствый и безжизненный консерватизм в законодательстве, стал бы говорить о невозможности уничтожения телесного наказания без пересмотра всего Уложения о наказаниях, что в свою очередь не может не представляться делом весьма сложным и притом едва ли своевременным и т. д. и т. д. Тюрьмы переполнены арестантами, сидящими по годам за справками о звании: "Отмените телесное наказание, и собрание сведений о звании будет излишне, ибо всем привилегированным и непривилегированным будет грозить одинаковое наказание",- писал он за 35 лет до появления проекта нового уголовного Уложения, который, наконец, уничтожает это нелепое по отношению к преступлению и наказанию различие. "Уничтожьте телесные наказания как прибавку к нормальному наказанию, указанному в 19, 21 и 22 статьях Уложения 1857 года,- пишет он далее,упраздните арестантские роты и рабочие дома, этот рассадник тунеядцев, живущих на земский счет и вырабатывающих от 4 до 5 рублей в год на человека, организуйте переселения ныне приговариваемых к содержанию в них прямо в Сибирь и отдаленные губернии - и наказание сделается средством упрочить общественную безопасность и предупреждать преступления, давая виновному возможность исправиться и сделаться полезным в новой для него среде, а не обрекая его на вынужденное бездействие в растлевающей и развращающей тюремной среде".
Отвращение Ровинского к телесным наказаниям и к орудиям их производства выразилось, между прочим, следующим оригинальным образом: в приемной комнате губернского тюремного замка, на стене были вывешены образцовые плети, розги, кандалы и т. п.; вступив в должность прокурора, Ровинский потребовал их к себе "для осмотра" - и, несмотря на напоминания, никогда их не возвратил назад. Он, так сказать, "зачитал" эти предметы, как зачитывают книги - и избавил, таким образом, приходящих в тюремный замок от зрелища этого непристойного украшения приемной в нем комнаты.
Когда совершилась в 1863 году с тревожною надеждою жданная им отмена телесных наказаний, Ровинский с жаром приветствовал ее и до конца дней с любовью вспоминал об этом времени своей общественной жизни. Уже в 1881 году, когда и другая его мечта - о суде присяжных - была давно осуществлена, он, описав в "Народных картинках" виды и способы выполнения наказаний "на теле", говорит: "С полным спокойствием можем мы смотреть на это кровавое время, ушедшее от нас безвозвратно, и говорить и о жестоких пытках, и о татарском кнуте, и о немецких шпицрутенах: народу дан суд присяжных, при котором следователю незачем добиваться от обвиняемого "чистосердечного признания",- сознавайся не сознавайся, а если виноват, обвинен все-таки будешь,- а затем нет надобности прибегать ни к пыткам, ни к пристрастным допросам. Отменен кнут, уничтожены шпицрутены, несмотря на то, что кнутофилы 1863 года, точно так же, как и собраты их в 1767 году, вопили нестройным голосом прежнюю песню, "что теперь-де никто, ложась спать вечером, не может поручиться, жив ли встанет поутру, и что ни дома, ни в постели не будет безопасности от злодеев", и что к этим вопителям прибавились еще другие, которым померещилось, что-де всякая дисциплина с уничтожением шпицрутенов рушится... "Всуе смятошася и вотще прорекоша!" - Мир и тишина остались и в доме и в постели; спать даже стали больше и крепче прежнего; дисциплина тоже не пострадала. Кнут, шпицрутены и даже розги исчезли из военного и судебного мира, а с ними и замаскированная смертная казнь, в самом гнусном ее виде... И не забудет русский народ этого кровного дела, и никакое время не изгладит из народной памяти святое имя его Деятеля!" - прибавляет он в благодарном воспоминании о том, кого в "Словаре гравированных портретов" (I, 231; IV, 417) называет величайшим и человечнейшим из царей русских *(188).
Солидарный с народом во взглядах, Ровинский относился, подобно ему, скептически и к содержанию в тюрьмах, хотя бы и устроенных с разнообразными современными улучшениями. Русская жизнь подтвердила его слова 35 лет назад, подтверждает их, к сожалению, и теперь для всякого, кто, минуя образцовые тюрьмы столиц, взглянет немного в сторону от торного пути.
"Беспорядки в наших тюрьмах происходят, между прочим, оттого,- писал он в 1863 году,- что все ждут чего-то нового, общих преобразований по тюремной части, и в ожидании их не предпринимают никаких улучшений в настоящем порядке вещей, а составляют обширные планы на возведение новых тюрем в целые миллионы рублей. Отовсюду слышатся разнообразные требования: одни требуют и при нынешних средствах европейской чистоты и воздушной вентиляции, забывая, что народ наш ест постоянно кислое, квас, хлеб, капусту; что у нас почти восемь месяцев зимы, в продолжение которых заключенные прикрыты одними полушерстяными халатами, и что при таких условиях устройство усиленной вентиляции в их камерах может повести к печальным последствиям для здоровья содержащихся; другие весьма справедливо жалуются на то, что в тюрьмах можно достать вино, но предлагают для отвращения этого зла усиление надзора и разные стеснительные для арестантов меры, забывая, что именно лицами, приставленными для надзора, и приносится обыкновенно вино для продажи арестантам; третьи хотят заграничных зал и заведения мастерских в больших размерах; четвертые требуют полного уединения арестантов во время дня и ночи, забывая, что в нашем суровом климате содержание арестанта в одиночной камере обойдется не менее 300 рублей..." В 1881 году он возвращается в "Народных картинках" к вопросу о тюрьмах - и о "несчастном". Весь Ровинский с его теплотою, оригинальностью и близостью к простому русскому человеку - на странице 329 IV тома этого издания. "С новым судопроизводством дела пошли скорее, и сроки тюремного сидения стали короче,- говорит он,- и, кажется, все убедились, что тюрьма человека не правит, а портит, и что годится она только в виде исправительно-устрашительной меры за мелкие проступки. Важного преступника необходимо удалить из того общества, где он потерял доверие и где его все боятся: ну, возьмете ли к себе в услужение человека с волчьим паспортом? Только одно выселение в новую среду может поставить его на ноги; но не бросайте его там на произвол судьбы: дайте ему возможность трудиться на новом месте, стать снова человеком и завестись семьей, без которой нельзя привязаться к месту; он сторицею заплатит вам за ваше добро. В проступках средней важности лучшая исправительная школа - военная служба; так, по крайней мере, говорит народ. Помещение провинившегося собрата, на особых, конечно, условиях, в среду общесословного воинства нисколько не уронит чести и достоинства сего последнего,- спросите об этом бравых солдат наших,- ни один из них не решится бросить в наказанного фарисейский камень: ведь только человек, испорченный до мозга костей, видит в каждом провинившемся опасного преступника и придумывает для него такие исправительные меры, которые не лучше смертной казни..." "А сколько здорового, сильного и разумного материала,- продолжает он, защищая свое оригинальное мнение, в котором, быть может, жизненная правда звучит в ущерб теоретической последовательности,- материала, пропадающего даром, прибавится и армии и пойдет в дело. Дайте же провинившемуся собрату настоящую возможность исправиться, поставьте его в новую среду, дайте ему трудом загладить прошедшее, а не стройте для него ваши грозные тюрьмы, в которых, как вы сами уверены в этом, никто еще не исправился и которые лягут новым тяжелым гнетом на бедный народ и в денежном, и в нравственном отношениях. Да еще в иной тюрьме, выстроенной с новыми усовершенствованиями, говорят, умирает в год от 27 до 30 процентов не привыкшего к этим усовершенствованиям народа..." "Много сделано хорошего в судебном деле,заключил Ровинский, как бы возобновляя старый спор с Блудовым,- но многое еще остается сделать, чтобы народ не вправе был смотреть на заключенного, как на несчастного!"