Реминисценции в сознании сверхчувственного столкновения внутренней и внешней воли, происходящего в обонянии, и побудили Шопенгауэра, как замечает Рудольф Штайнер, основать философию воли. В действительности Шопенгауэр имел право сказать следующее: мир, постигаемый в обонянии, есть воля и образ (а не представление).
Обонянием кончается ряд пяти внутренних чувств. Благодаря им мы переживаем нашу жизнь как собственную, а нашим "я" осознаем, какова его экзистенциальная основа, опираясь на которую оно может затем проникать во внешний мир.
В чувстве вкуса "я" вступает в саму вещественность чувственного мира. Во вкусе и обонянии внешний и внутренний миры встречаются как подобные, действия же органов чувств проявляются как противоположные. Вкус — это вывернутое наизнанку обоняние, как его характеризует Рудольф Штайнер. В обонянии наше "я", идя навстречу натиску внешнего вещества, увлекает с собой наше внутреннее вещество, но взаимодействия между ними не происходит. Вызывая это внутреннее, "я" теряет некую часть своего содержания, а оставшееся переживает переформированным столкновением с внешним натиском. Это, собственно, и дано ему как переживание запаха. В чувстве вкуса переформирование "я" идет на шаг дальше благодаря тому, что внутреннее вещество не просто сталкивается с внешним, но и вступает с ним во взаимодействие: слюна растворяет пробуемое вещество. Рудольф Штайнер поясняет: "...обоняние — это восприятие веществом самого себя, чувство же вкуса — это оживление веществом самого себя" (45; с. 84). Так в обонянии вместо самопереживания "я" возникает вторжение внешнего вещества в я-переживание. В чувстве вкуса, как и в обонянии, "я" замыкается от действия внешнего мира, но, как говорит Рудольф Штайнер, лишь взяв внутрь себя внешнее и неся его далее в себе как часть собственного внутреннего существа. И тогда "обоняние находящегося внутри тела вещества пробуется" (45; с.92). У процесса, говоря языком имагинативной логики, появляется индивидуальный носитель; столкновение внутреннего и внешнего всецело переносится внутрь субъекта. Об этом можно сказать еще так: внешнее обоняние становится внутренним в переживании вкуса, внешнее уподобляется внутреннему, а переживание восприятия меняется на противоположное: то, что в обонянии несло "я" его же собственный опыт, модифицированный внутренним движением вещества, порождая тем образ внешнего, — в чувстве вкуса этим внутренним становится внешнее, вступившее во взаимодействие с внутренним и изменившее его своими внешними свойствами. Благодаря этому свойства внешнего мира (а не одни лишь изменения внутреннего) достигают я-переживания, что мы и называем вкусом.
Вкусовые ощущения возникли на древнем Сатурне в тот период, когда ему стала присуща внутренняя жизнь. Взаимодействовали с ними Ангелы, или Сыны Жизни, развившие благодаря этому в своих эфирных телах деятельность, напоминающую обмен веществ. Ее, как внутреннюю жизнь, они вносили в человеческие монады. Для самих монад она была лишь кажущейся жизнью, но принцип действия вкусовых ощущений уже тогда был подобен земному, лишь протекал он на более духовном уровне.
Представим себе, как обособляется древний Сатурн, становится самостоятельным космическим телом, беря в себя часть космических субстанций. В нем уже есть своя тепловая субстанция, а в ней действует Я Духов Личности. Теплота является их внутренней жизнью. И вот в этой теплоте возникает световая игра. Возникает она оттого, что на тепловую субстанцию Сатурна начинают оказывать действие Архангелы. (Мы минуем действие более высоких Иерархий, чтобы выявить лишь суть рассматриваемого феномена.) В монадах в виде тонких эфирных зачатков возникают праобразы органов чувств — плод деятельности астрального тела Архангелов, Духов Огня. Эти зачатки образуют границу между внутренним и внешним монад. Световая игра проникает внутрь тепло-эфирных монад, изменяя их, и там ее "пробуют" Ангелы, образующие по отношению к Духам Личности аналог отношения "я" и Я.
Далее процесс развития на древнем Сатурне еще более "овнутряется", монады обособляются настолько, что уже не вбирают в себя внешних субстанций, а только соприкасаются с ними, что ведет к возникновению аналога современного обоняния. И поскольку на Сатурне идет процесс творения, а не восприятия, то столкновение существа Ангела с внешней субстанцией проявляется вовне как машинообразная воля. На какое-то время внутри монад возникает имагинативный образ произошедшего взаимодействия — запах. Порядок возникновения праобразов чувств был тогда обратным по сравнению с земным, ибо человек творился действием, шедшим извне.
Итак, осязание и вкус — это ступени, по которым я-ощущение из внутреннего переходит во внешний мир. Обоняние, находясь между ними, образует некую промежуточную ступень.
В чувстве зрения мы делаем еще шаг вглубь вещественного мира. В цвете, согласно Духовной науке, предмет открывает свое внутреннее, свою суть, которая бесцветному солнечному свету является то как красная, то как синяя и т. д. С помощью зрения мы воспринимаем больше свойств внешнего мира, чем с помощью обоняния и вкуса. В обонянии мы остаемся совершенно пассивны, в чувстве вкуса мы переживаем деяния внешних субстанций, которые возбуждают ответное действие в нас. В переживании цвета и света "я" также берет в себя часть внешнего, но его же и противопоставляет иному внешнему. Ясно, что в таком случае прежде воспринятое извне приобретает уже некоторые свойства внутреннего.
Внешнее сталкивается с внешним, но в одном из них уже есть опыт "я". Как и в предыдущих чувствах, "я" отдает в зрении часть себя, но отдает столько же, сколько получает.
В понимании природы восприятий чувств значительную трудность создает то обстоятельство, что по мере их выхода вовне все большую роль начинает играть единый проходящий сквозь всю их двенадцатеричность принцип метаморфозы, принцип обращения внутреннего во внешнее, пространственный, по сути говоря, принцип. Он придает метаморфозе (временному) характер некоего рода "вечного возвращения", не позволяет бытию возвыситься путем метаморфоз к духу. Но благодаря его действию человек находит отношение к трехмерному пространству, т. е. становится многочленным существом. (Эту взаимосвязь более полно можно осмыслить, лишь прочтя главу V.)
Как ряд метаморфоз воплощающегося индивидуального духа, чувства начинают как бы выворачиваться по отношению друг к другу по мере перехода из внутреннего во внешнее. Так, чувство вкуса оказывается обратным чувству обоняния, поскольку ощущаемую в обонянии внешнюю сторону вещей поворачивает вовнутрь. Обоняние предполагает наличие вещества вовне, вкус — внутри. Чтобы возникло чувство зрения, деятельность, направленная на образование чувства вкуса, должна быть преобразована так, чтобы воспринятое вовнутрь могло быть снова обращено вовне. В я-переживании чувства зрения внешний мир, по сути, имеет дело уже с самим собой. Сначала он как бы высылает в человека часть своего существа, а затем этой части напечатлевает свои свойства. По этой причине чувство зрения объективнее, чем чувство вкуса.
В ходе земного развития чувство зрения претерпело большие изменения. Вначале орган зрения был чисто внутренним органом восприятия, обращенным на сверхчувственный мир. Человек тогда не обладал индивидуальным сознанием, но зато непосредственно созерцал мир мыслесуществ. Суть и явление окружающего мира переживались человеком в одном лишь акте сверхчувственного восприятия. Если, скажем, к человеку' приближалось дружественное существо, то он созерцал суждение об этом, явленное сверхчувственным обликом этого существа. Но с формированием физических глаз, происходившим под действием выделившегося из Земли Солнца, внутреннее созерцание стало гаснуть, внешнему же созерцанию идеальный ингредиент объектов восприятия не был дан. Процесс перехода к физическому зрению был продолжительным. Еще греки сквозь завесу чувств прозревали нечто от мира идей, поэтому их чувственному зрению окружающий мир представал лишенным сине-фиолетовой части спектра. Процесс зрения в то время еще не был тесно связан с умиранием нервной системы. Сине-фиолетовые цвета присущи процессам разложения. Во внешнем мире они совершались и в эпоху древней Греции, но их не было в той части нервной системы, которая служила зрению, в зрительном центре, расположенном за сферой переднего мозга, который, как уже говорилось, есть видоизмененный орган обоняния. Чтобы овладеть комбинаторным мышлением, человек переработал сферу обоняния. Но "если бы, — говорит Рудольф Штайнер. — он, воспользовавшись непосредственно сферой зрения, смог бы выключить свой передний мозг... и мыслить непосредственно четыреххолмной частью там, где она входит в мозг, то он имел бы имагинации" (180; 30.ХII). Он имел бы вместо абстрактных мыслей созерцаемые идеи. С перенесением же точки опоры сознания на физический мозг в нервной системе началось умирание (а потому и отражение, отталкивание). Тогда внешний мир смог в процессе зрения напечатлевать человеческому внутреннему также и свой процесс умирания — сине-фиолетовую гамму цветов.
Чувство зрения — седьмое от начала, и в нем можно видеть нечто, завершающее цикл метаморфоз, через которые проходят первые семь органов чувств, однако в силу другой тенденции, о которой мы уже говорили, зрение вписывается в круг двенадцати восприятий чувств. Открываемое нам предметами через чувство зрения хотя и говорит об их внутреннем, но лишь в той мере, в какой оно заявляет о себе на их поверхности. Значительно интимнее вводит нас в подосновы вещей чувство тепла. Когда мы осязаем предмет, то оказываемое им сопротивление мы переживаем в себе; пробуя что-то, мы также более заняты тем, что происходит в нас, а не вовне. Но взяв в руки горячий или холодный предмет, мы переживаем нечто от его сути. В чувстве зрения от внешнего существа нашим "я" что-то берется вовнутрь и противопоставляется далее остальному, тому, что приходит в данной связи извне. В чувстве тепла посланное внешним внутрь человека заполняет в нем все я-переживание. При этом все внутреннее приобретает свойство внешнего, оставаясь тем не менее внутренним переживанием, в чем, несомненно, можно видеть восхождение предыдущей седмицы чувств к октаве.