Все это мы находим грандиозным образом задуманным и исполненным в романах Кастанеды. В них мир, на первый взгляд, приобретает даже целостный образ, но в виде некоего универсального "нечто", во всех своих частях пронизанного безысходным — иначе и не скажешь — релятивизмом. И, казалось бы, под такой мир можно подвести любую доктрину, но — нет, в точном соответствии с методом Юнга Кастанеда, несмотря на всю неопределенность и неопределимость своих опытов, в основу их, как нечто несомненное, кладет "материально-энергетический" принцип.
Отвечающий духу нашей эпохи оккультизм, утверждая я-сознание как универсальную и автономную основу человеческого бытия, признает за человеком право, и даже видит в том его долг, спрашивать обо всем: что оно означает по сути. Времена, когда ученик в Саисе безмолвствовал перед покрывалом Изиды, миновали. Парсифаль, не решаясь спрашивать о происходящем в замке Грааля, совершает чуть ли не роковую ошибку, которую ему удается исправить лишь с большим трудом. Все это, видимо, знает Кастанеда, и потому без конца спрашивает, но он задает псевдовопросы и получает на них псевдоответы, которые расшатывают не столько вредные закоренелые привычки мышления, сколько само мышление. Делается это следующим образом. Что с материалистическими представлениями невозможно войти в духовные миры — это аксиома всякого здорового оккультизма. Поэтому первоначально замысел Дона Хуана в отношении своего незадачливого ученика кажется естественным и понятным. Однако постепенно — через несколько романов! — обнаруживается, что никаких различий во взглядах между учителем и учеником не было, они просто пользовались разной терминологией [* Для читателей круг чтения растянулся на многие годы. Чтение Кастанеды превратилось в некого рода школу, в длительный воспитательный процесс, в котором на его нынешнем этапе можно делать любые акценты, выводы, давать любые интерпретации.]. Теперь невыясненными остались лишь частности, но уже заложены все необходимые предпосылки и для их материалистически-энергетического истолкования. Не вульгарного, нет! — ибо хотя и показано, что ничего, кроме материи, в мире нет, но позволено при этом саму материю принимать за сон о сне.
Следует еще отметить,что общий замысел романов Кастанеды не вполне оригинален. Первый его набросок мы находим в повести Ричарда Баха "Иллюзии". Бах в свое время привлек к себе внимание спиритуально тонкой повестью "Чайка по имени Джонатан Ливингстон". Другая его повесть представляет собой нечто совсем иное. Написана она в чисто хэмингуэевском стиле, но автор ставит в ней проблему духовного ученичества в условиях западной цивилизации, т. е. берет явно не хэмингуэевский сюжет, и благодаря стилю основательно её приземляет. Фигурирующий в повести учитель — сам Мессия (его зовут Дон (Дональд) Шимода (Химода); у Кастанеды — Дон Хуан), который работает автомехаником(!) и параллельно совершает разные чудеса. Мессией, как утверждает Бах, может стать любой; все дело заключается лишь в наших психических установках; таким же образом обстояло дело и в Палестине. Весьма симптоматично, что в самиздатском переводе повести на русский язык кто-то в весьма удачной стилизации дополнил ее еще двумя главами, где, продолжая фигурирующую в ней "книгу учителя" (своего рода евангелие, которое, якобы, также может написать любой), сформулировал — несомненно вытекающий из духа повести — такой тезис: "Мысль есть такая же форма, как и все, что нас окружает. Если ты веришь, что все вокруг тебя материально, то и мысль такова же".
Что касается связи учения Дона Хуана с индейским оккультизмом, то такая связь, несомненно, имеется. Но она дана опосредованно, сквозь призму старого европейского оккультизма. В одной из лекций Рудольфа Штайнера имеется интересное высказывание: "Американские индейцы ...имели интенсивное сверхчувственное знание, и это знание они приобретали с помощью тех методов, которым позже от них научились англо-американцы и в несколько окультуренном, но благодаря этому и декадентском виде затем сберегали" (192; 20.VII). Такая "окультуренность" и сказывается в том, что в книгах Кастанеды можно обнаружить отзвуки взглядов Канта, Гуссерля, Сартра, Юнга и др. По этой же причине в учении индейца отсутствует какая-либо связь с религиозными и культурными традициями древних американцев. Ни единым словом не обмолвился он ни о добром божестве Тецкатлипока, ни о зловещем Таотле и др., но зато свободно оперирует понятиями кантовской философии, психоанализа, рассуждает о "модальности времени" и т. д. и т. п.
Этого весельчака и добряка ни в малой степени не волнует судьба его соплеменников в настоящее время. Кастанеда объясняет такое поведение тем, что Дон Хуан посвященный и потому стоит по ту сторону добра и зла, где малозначащими оказываются даже различия между белой и черной магией. Что ж, при установках на максимальный релятивизм можно все знаки поменять на противоположные, тогда все одно: любить ли людей или причинять им страдания.
Как в малом, так и в большом, все у Кастанеды условно и относительно. Человек — это некий "сгусток энергии", Мироздание — "эманации", проистекающие из некоего центра, который чисто условно называется "орлом", поскольку Кастанеда категорически против любой персонификации, ибо "нет никакого объективного мира, а есть только вселенная энергетических полей, которые видящие называют эманациями Орла" [* Здесь и далее цитаты взяты из книги "Огонь изнутри". Этот "орел" весьма симптоматичен, если вспомнить сообщение Р. Штайнера об искушающем западную цивилизацию "зове орла" (230; 19. 20. X).]. Из таких "эманации" и состоят все люди — "пузыри люминисцентной энергии". Почему люминисцентной? — Неизвестно. Возникает человек в результате "слияния двух частей свечения восприятий, по одной от каждого партнера" (т.е. родителей. — Авт.). И живет человек целиком по материалистическому катехизису. "Жизнь моего отца, — говорит Дон Хуан, — и его смерть ровным счетом ни к чему не привели ...мои отец и мать жили и умерли только для того, чтобы родить меня". Иное дело — сам Дон Хуан. Вступая на путь магии, он не более и не менее, как в своем материальном теле (в одежде и ботинках, разумеется!), влезает в некое иное измерение и там обретает бессмертие.
Будь Кастанеда русским, он, вероятно, не решился бы дать такой рискованный сюжет, ибо он уже есть у Достоевского в легенде о Великом инквизиторе, который говорит, что все люди, подобно траве, живут и умрут, и ничего от них не останется. И лишь избранным суждено бессмертие. Подобного рода концепции необычайно льстят честолюбию обывателей от оккультизма, которым присуща одна диковинная черта. Их моральные представления как бы отодвинуты в дохристианскую эпоху, когда господствовали оккультные теократии и право сильного мага принималось за основной закон.
Согласно Кастанеде, как человек рождается, так и умирает: без смысла, подобно растению или животному. На его "кокон" "люминисцентной энергии" налетает "накатывающая сила", и он сворачивается, как истлевающий лист. И лишь полученные им в жизни восприятия вбираются энергетическими полями (вспомним "перманентный атом" Циолковского), которые лишь ради этого и создают "коконы", называемые людьми. Зачем им это нужно? — Неизвестно. Почему "создают", если все — одни только поля? — неизвестно. Подобные откровения подаются нам на основе иных, не доступных простым людям восприятий. Но не следует спешить называть их сверхчувственными. Для этого, согласно Кастанеде, никаких оснований нет, а значит, и вопрос о противоположности материи и духа является праздным, надуманным. Нет ни духа, ни материи. Все это лишь наименования. Существуют только энергии (т.е. материя!).
Кастанеда вопрошает Дона Хуана, как быть с тем фактом, что существуют радиоволны, ультразвук, а мы их не воспринимаем? Тот отвечает, что мы пользуемся лишь малой частью наших способностей. В нашем "коконе" имеется некая "точка сборки", двигая которую (наподобие ручки реостата или конденсатора переменной емкости) мы можем, кроме нашего, "собрать" еще семь миров и таких, которые не хуже и не лучше того, в котором мы живем. Но что значит "собрать"? — спросим мы. — Означает ли это, что миры создаются наподобие компьютерного моделирования, они не реальны? — И да, и нет. Определенного ответа на такой вопрос Дон Хуан не дает. В одном месте он говорит Кастанеде: Ты "склонен верить, что все происходит в твоем воображении"; а в другом: "То особое соответствие, которое мы ощущаем как мир, является производным особого места, в котором располагается наша точка сборки на коконе".