И при всем при этом всех нас с 1945 года стараются уверить в том, что колоссальное время на раздумья, предоставленное Гитлеру, последний использовал лишь для того, чтобы решать, что лучше – застрелиться или отравиться ядом, но так, вроде бы, и не остановился на окончательном решении до самого последнего момента!
Да одной этой истории с уничтожением и унижением Геринга достаточно для того, чтобы понять, что все, происходившее в те дни, было просто развлечением для Гитлера, полночь для которого не маячила даже в перспективном удалении!
Никто не будет так развлекаться ни без четверти, ни без пяти двенадцать, ни в пять минут первого своей собственной жизни!
Понятно, что Гитлер имел совершенно законное право побеспокоиться о своей жизни и здоровье чуть больше, чем это делали непосредственные руководители государств антигитлеровской коалиции вместе со всеми их многочисленными советниками и профессиональными убийцами, столь трогательно заботившимися о Гитлере вплоть до самого конца войны!
Гитлер и побеспокоился – об этом свидетельствовал известный персонаж, прославившийся своими запутанными и противоречивыми признаниями и показаниями, зубной техник Фриц Эхтман.
В мае-июне 1945 году он «опознал» «труп Гитлера» по якобы изготовленным им самим зубным протезам[573], которых он на самом деле не мог изготавливать – они были сделаны и установлены за несколько лет до его появления в окружении Гитлера[574].
Затем к лету 1947 года Эхтману уже основательно надоело сидеть в советской тюрьме, и он начал осторожно, но очень прозрачно намекать на то, что еще в январе 1945 года получил четкое задание на изготовление дубликатов искусственных зубов Гитлера для последующей их установки его двойнику[575].
Но политическая конъюнктура складывалась так, что никто в этих откровениях Эхтмана тогда не нуждался, и пришлось ему посидеть еще немало лет, а потом, позднее, возник спрос на совсем другие его показания – и уж он постарался не подкачать, снова доказывая, что в 1945 году опознал труп подлинного Гитлера, а потом вновь стал сеять в этом сомнения[576]!..
Что сделаешь, если жизнь прирожденных или воспитанных лжесвидетелей обычно далека от безмятежности, покоя и комфорта и, главное, от последовательности!..
Так что Гитлеру – в отличие от повешенных по приговору трибунала Кейтеля, Йодля, Риббентропа, обманутого и отравленного Геринга, забитого насмерть англичанами Гиммлера, убитых Мюллером и его головорезами Геббельса, Бормана, Кребса, Бургдорфа и многих других, включая жену и детей Геббельса[577], более десятка лет гноившившихся в тюрьмах и лагерях Шпеера, Шернера, Деница и других – практически ничего не грозило, хотя для спасения жизни ему и пришлось основательно покрутиться в 1945 году.
При этом он имел возможность не забывать о развлечениях в лучшем стиле, усвоенном им еще во времена его детства!
Чего стоит одно только откровенное признание, совершенное Шпеером 23 апреля якобы перед Гитлером, которое было, вполне возможно, истинной кульминацией жизни этого незаурядного человека, профессионального, но примитивного архитектора, в то же время – гениального строителя, руководителя и администратора, и одновременно при этом гибкого оппортуниста, приспособленца и карьериста. Это трагическое выступление оказалось лишь пустым славословием перед случайным посторонним персонажем, совершенно чужим и не более ответственным, чем ресторанный швейцар!
Как же над этим должен был потешаться фюрер всей германской нации, выслушивая весь этот монолог из тайника или прослушивая практически сразу после его завершения магнитофонную запись! Так и слышится хохот гиены, мысленно издаваемый Гитлером при этом прослушивании!..
А в это же время здесь же, в нескольких километрах и даже в нескольких метрах, но над поверхностью бомбоубежища, продолжали разрываться бомбы и снаряды и гибнуть люди!
Какое же чувство юмора было необходимо для такого поведения?
Но какое-никакое, оно действительно имелось у Адольфа Гитлера!
Выглядит достаточно очевидным, что изящный спектакль по смещению Геринга, в котором все действовавшие лица послушно исполняли предписанные им роли, даже не подозревая об этом, должен был доставить Гитлеру истинное удовольствие. Ему всегда доставляло радость неловкое и тягостное положение, в которое ему удавалось поставить других. Происходило это, например, так:
«С большим удовольствием Гитлер насмехался над своими подчиненными. /.../
В 1942 году Адольф Гитлер подстроил веселую шутку во время визита финской делегации. „Через широкую канаву, разделяющую полосу автобана[578] и штабную машину Маннергейма, была переброшена доска, которая была неустойчива и раскачивалась. Гитлер первым прошел по доске, спокойно и с чувством собственного достоинства. Вслед за ним это же без проблем проделал Маннейргейм“» – шуточка явно рассчитывалась на то, чтобы поставить в затруднительное положение 75-летнего финского фельдмаршала, нескладного на вид и высочайшего роста, но абсолютно не удалась в этом отношении.
Зато: «Всеобщий смех вызвал Кейтель, „под весьма солидным весом которого доска начала раскачиваться. Дойдя до середины, он начал балансировать как канатоходец, а под конец понесся по ней галопом“.
/.../ Гитлер еще более жестоко разыграл своего эконома Канненберга. Зимой 1939 года он отправил ему повестку о призыве в химические войска. К большому удовольствию фюрера, который внимательно следил за тем, что происходило в его окружении, Канненберг впал в страшную панику. По прошествии нескольких дней эконом наконец-то собрал все мужество и спросил у Гитлера, не мог бы он освободить его от призыва. Однако фюрер решил повеселиться еще немного и со строгим видом ответил, что в народном государстве ни для кого не может быть исключений. Канненберг ушел от него в слезах. В конце концов Гитлер вызвал эконома и смеясь разорвал повестку у него на глазах»[579].
Во всех описанных эпизодах – и 1939, и 1942, и 1945 годов – мы видим, конечно, все того же мальчишку-хулигана, каким Гитлер был с самого начала ХХ века и оставался таковым до конца жизни.
Вот смысл шуток и их практическая значимость менялись, конечно, в широчайших диапазонах.
Поражают жестокость и цинизм, с которым великие политики ХХ столетия относились к собственным верным приспешникам.
Ленин явно не наигрался в собственную власть, к которой стремился всю жизнь, достиг ее лишь в возрасте 47 лет – и очень ненадолго. Откуда взялись его комплексы – в этом никто и не стремился всерьез разбираться.
В семье Ульяновых, во всяком случае, революционеров не воспитывали – и юные годы Ильича прошли в безмятежной и обеспеченной провинциальной атмосфере. Но его старший брат, успевший уже на студенческой скамье включиться в серьезную научно-исследовательскую работу (в области биологического изучения каких-то червей) совершенно неожиданно для себя самого оказался в гуще политического заговора – и немедленно, со всей его энергией и честолюбием, стал играть в нем заметную роль.
Это была чрезвычайно трагическая история: группу петербургских студентов – русских и поляков – втянули в сложнейшую международную политическую интригу, подставив под неизбежное разоблачение и расправу. Интрига блестяще удалась, а смысл ее заключался в том, чтобы разрушить восстанавливавшийся и укреплявший союз между Россией и Германией: уже упоминавшегося царя Александра III уверили в том, что заказчиком якобы готовившегося в 1887 году цареубийства был не кто-нибудь, а сам Бисмарк[580]!..
Успех этой интриги сыграл колоссальную роль в истории всего последующего ХХ века!
Казненный старший брат был, конечно, не лучшей характеристикой для последующей карьеры Владимира Ульянова. Но царская Россия вовсе не славилась таким людоедством в отношении политических ослушников, как Советский Союз: многие видные деятели царской России имели не только родственников революционеров, но и сами прошли через революционную юность – тот же Витте, например, близко друживший в молодости с цареубийцей Андреем Желябовым.
Владимир Ульянов успешно закончил гимназию в Симбирске и учился в Казанском университере. Но вот там-то к нему все-таки стало придираться начальство – в связи с революционными настроениями студентов и этого университета. Хотя он закончил университет уже экстерном, но и дальнейшая карьера особых успехов не имела и не сулила. И, как множество других молодых экстремистов, Ильич махнул рукой на возможную долгую и нелегкую государственную службу (знакомый сюжет?) и сразу, в возрасте 23 лет, занял выдающееся положение в российском революционном движении.
Оно-то и поставило его спустя долгие годы во главе России, к чему он, конечно, совершенно не был готов ни по своей квалификации, ни по менталитету: ведь Ленин и его соратники десятилетиями до революции не покидали замкнутого мирка политических экстремистов, не способных по существу к общественно полезной созидательной деятельности!
В 1904 году с Лениным в Женеве познакомилась Ариадна Тыркова – младшая сестра одного из непосредственных участников убийства Александра II 1 марта 1881 года и близкая гимназическая подруга Надежды Крупской – жены Ленина. Тыркова была среди органицаторов кадетской партии (Партии народной свободы) и была затем членом ЦК этого конгломерата российских либералов.
Ленину тогда было 34 года.
Тыркова так вспоминала об этом знакомстве: любезно провожая гостью своей жены до ближайшей трамвайной остановки, Ленин, завершая совместные беседы, «неожиданно /.../, глядя мне прямо в глаза, с кривой усмешкой сказал:
– Вот погодите, таких, как вы, мы будем на фонарях вешать.
Я засмеялась. Тогда это звучало как нелепая шутка.