Это свидетельство подрывает основу общепринятой легенды о тщетной суете с поисками бензина для сожжения тел Гитлера и его жены, что, якобы, не обеспечило конечного успеха – уничтожения трупов до полной неузнаваемости. На самом же деле, конечно, тела целенаправленно были оставлены в состоянии, позволявшем провести процедуру опознания, на которую все это и было рассчитано. Об этом, впрочем, в будущих наших публикациях.
Понятно, что Мюллер (или, повторяем, не Мюллер, а его имитатор) мог рассчитывать, что американцы не знали в 1948 году таких подробностей, но что-то упорно заставляет его усиливать доводы в пользу того, что Фегелейн не был убит. Хотя очевидно, что никто из русских и не собирался искать тело Фегелейна в мае 1945 – никого он тогда не интересовал, а если бы и собрались, то, вполне вероятно, эти поиски и не привели бы к успеху при таком обилии полусожженных тел.
Помимо возможного обвинения в убийстве (наряду со многими тысячами аналогичных!) у Мюллера были особые мотивы для таких показаний – отличные даже от мотивов Гитлера. Они-то и открылись в одной из последующих бесед.
Американцы задали ему вопрос: «Были некие разговоры о том, что вы покинули Берлин, имея при себе целое состояние в золоте и драгоценных камнях. Есть ли в этом доля истины?»[553] – о Фегелейне, заметим, при этом (и достаточно задолго до этого) не было сказано ни слова!
Ответ Мюллера гласил: «Нет. У Фегеляйна была большая сумка, набитая этим добром, но у меня нет. /.../ разумеется, у меня имеется очень приличная сумма в сейфе швейцарского банка, часть ее была подарена Гитлером, но в значительно большей мере это мои собственные деньги. Иногда кое-кому приходилось заключать определенные соглашения, и я должен был забирать значительную долю прибылей /.../ и обращать их на мои собственные нужды»[554].
Трудно поверить в щедрость Гитлера на подарки, которой он никогда не отличался. Еще труднее поверить в то, что Мюллер – чужак в правящей верхушке Третьего Рейха, на которого нацистские бонзы всегда смотрели косо, а потому сильно заботившийся о сохранении своей репутации честнейшего полицейского профессионала, лишь в последний период войны (после проведенного им расследования заговора 20 июля 1944 года) удостоившийся особого доверия Гитлера, – мог бы рисковать, разворовывая государственные или партийные фонды.
При этом подтверждается, что у Фегелейна имелся не чемоданчик и не портфель, а большая сумка, но набитая вовсе не документами о переговорах Гиммлера!.. И понятно, куда она задевалась: на воре, как говорится, шапка горит!..
Поразительно, но этот прокол случился с Мюллером, который славился своим непревзойденным искусством ведения допросов. Понятно, конечно, крайнее его нервное напряжение при переговорах с американцами: это не самому допрашивать беззащитных арестованных! В то же время ясно, что для этого в принципе честного полицейского (в том смысле, в каком полицейские бывают честными!) было непривычно оказаться в роли убийцы с целью ограбления – и это продолжало его мучить спустя более чем три года, вынуждая на далеко не оптимальную формулировку аргументов.
Вот такие-то детали (а их – множество!) и заставляют считать беседы Мюллера с американцами абсолютно достоверными. Согласитесь, зачем было бы не настоящему Мюллеру, а чьей-то литературной выдумке врать именно так и именно по такому поводу? С учетом же того, что никто, помимо нас, таких подробностей не заметил, подобная литературная мистификация отдает уже такой изощренностью, какой не знает вся история литературных и исторических подделок!
Возвращаясь же к Гитлеру, следует заявить, что с ним требовалось проявлять величайшую осторожность – и более умные его соратники, нежели Фегелейн, прекрасно понимали это.
Расправа с Герингом, к описанию которой мы возвращаемся, полноценно подтверждает это наблюдение.
Кейтель и Йодль уже окончательно покинули Берлин ко времени прихода телеграмм от Геринга во второй половине дня 23 апреля – и не имели возможности хотя бы своим присутствием влиять на происходящее. Кребса и Бургдорфа также не привлекли к этому вопросу.
«В телеграмме фон Белову излагалась просьба проследить, чтобы телеграмма фюреру попала по назначению и чтобы фон Белов еще раз попытался убедить Гитлера в необходимости переезда на юг. Борман забрал эту телеграмму у фон Белова и не возвратил. Он решил, что сам во всем разберется. /.../
Несомненно, Борман обратил внимание Гитлера на ту часть телеграммы, где Геринг требовал прислать ответ до 22.00. Это ультиматум, сказал Борман; он также напомнил Гитлеру, что шесть месяцев тому назад Геринга заподозрили в том, что он пытался начать переговоры с западными союзниками. Теперь ясно, что он хочет узурпировать власть и возобновить переговоры. Не требовалось большого труда, чтобы разбудить чуть задремавшую подозрительность Гитлера [– это, повторяем, мнение Тревор-Роупера]. Поэтому в ответ Герингу полетела телеграмма, что фюрер пока еще обладает полнотой власти и действий и запрещает ему предпринимать какие-либо независимые шаги. Теперь в присутствии Шпеера решалась дальнейшая судьба Геринга. „Гитлер был взбешен, – говорит Шпеер, – он сильно ругал Геринга и не стеснялся в выражениях. Ему известно, сетовал Гитлер, что Геринг не оправдал доверия, что он коррумпированная личность и наркоман. Кому, как не такому подлецу, вести переговоры о капитуляции? Впрочем, помедлил Гитлер, сейчас в Германии все, кому не лень, могут вести переговоры о капитуляции. Последним замечанием Гитлер выразил свое презрение всему немецкому народу“. Но все же Гитлер был против расстрела Геринга, он согласился только с тем, чтобы немедленно убрать его со всех постов и лишить права наследия власти. Он попросил Бормана подготовить соответствующую телеграмму. Борман ушел и через некоторое время вернулся с текстом. Гитлер его одобрил, и телеграмму послали. В ней говорилось, что действия Геринга представляют собой государственную измену национал-социализму и фюреру и что он заслуживает смерти; но, учитывая его прежние заслуги перед партией, его простят и не будут применять к нему высшую меру наказания при условии, что он немедленно уйдет со всех занимаемых постов. Он должен дать ответ: да или нет. В то же самое время Борман послал свою телеграмму в Оберзальцберг – оберштумбанфюреру Франку и оберштурмфюреру Бредову – с приказом об аресте Геринга за государственную измену. Предлагалось также взять под стражу всех сотрудников штаба Геринга и его советников, включая Коллера и Ламмерса, или применить к ним форму домашнего ареста. „Вы за это ответите головой“.»[555]
Сразу после полуночи с 23 на 24 апреля Геринг был арестован, Ламмерс также[556].
Днем 24 апреля в Берлине было официально объявлено, что Геринг освобожден от занимаемых должностей в связи с состоянием его здоровья[557].
25 апреля, в день завершения окружения Берлина, Борман отметил в дневнике: «Геринг исключен из партии!»[558]
26 апреля Геринг был замещен на посту командующего Военно-воздушными силами генералом Р. Риттером фон Граймом, возведенным при этом в ранг фельдмаршала.
Геринг, таким образом, был полностью растоптан!
Напрасно Коллер, не подвергшийся аресту, пытался в ближайшие дни апеллировать к Кейтелю и Йодлю.
27 апреля последний подтвердил все, что сообщал Коллеру раньше, но уклонился от демаршей, на которые его склонял Коллер, а Кейтель постарался вовсе избежать разговора с Коллером ввиду собственной занятости. Но после войны и Кейтель подтверждал справедливость того, о чем он сообщал Коллеру в ночь на 23 апреля[559].
Оба они, Кейтель и Йодль, никак не могли себе позволить, конечно, выдвинуть какие-либо возражения Гитлеру, который с 26 апреля «без всяких разъяснений, что снова берет в свои руки управление войсками, /.../ как ни в чем не бывало издает приказы, будто он никогда и не оставлял руководства»[560].
Тем более нельзя было ожидать таких возражений от Шернера или от свидетелей беседы Гитлера с ним – от Кребса и Бургдорфа.
Понятно, что успех всей этой блестящей интриги был обеспечен казалось бы незначительной, но оказавшейся решающей деталью, а именно – дверью, захлопнутой Гитлером перед носом Бормана во время разговора с Кейтелем и Йодлем!
Какие бы личные цели ни преследовал Борман, но он, конечно, не позволил бы себе выглядеть полнейшим подлецом или идиотом и в своих собственных глазах, и в глазах троих людей (Кейтеля, Йодля и самого Гитлера), если бы сам присутствовал при распоряжении Гитлера, фактически передавшего власть Герингу. Но Борман этого просто не знал – и действовал от чистого сердца именно так, как, несомненно, рассчитывал на это и Гитлер!