Мысленно Алоиз, конечно, глубочайшим образом погрузился в это занятие – и достаточно серьезно должен был в этом преуспеть. Он должен был сообразить, что, с учетом преклонных лет Иоганна Непомука, тот должен был держать клад под рукой – и пользоваться им достаточно незаметно для окружающих. Для этих целей могли служить лишь внутренние помещения дома Иоганна Непомука (Шпиталь, № 36), скрытые от наблюдения возможных посторонних глаз.
В этом доме прошло детство самого Алоиза – и он знал его внутренности, как пять своих пальцев. С тех пор дом, конечно, частично модернизировался и менялась его обстановка, но Алоиз и позднее (после 1873 года) появлялся там, хотя и ненадолго, а также мог иметь о нем какую-то дополнительную информацию от собственной жены, Клары, которая, конечно, бывала в доме у деда в еще более поздние времена, поскольку ее собственные родители жили в соседнем доме (Шпиталь, № 37).
Мысленное обшаривание этих помещений должно было сделаться для Алоиза почти что навязчивой идеей – поскольку он определенным образом зашел в тупик относительно того, как же следует поступать дальше.
Алоиз не мог сам появиться в Шпитале и самолично заняться поиском спрятанных сокровищ, не посвящая в это местных жителей – отношения между ними сформировались совсем не такими, чтобы кто-либо позволил ему беспрепятственно шуровать на чужой территории, тем более – проделывать это незаметно.
Следовало, таким образом, делиться с ними вычисленным секретом, а этого Алоизу вовсе не хотелось.
С одной стороны, этих родственников было слишком много – и клад разделялся бы на множество кусков.
С другой стороны, Алоиза и вовсе могли оставить без добычи: намекни он только о возможном местонахождении спрятанных сокровищ, и нынешние хозяева дома (а мы в точности не знаем, кто именно из поименно известных наследников Иоганна Непомука поселился в этом доме после смерти трактирщика) вполне могли разобрать его по досточке, а потом вовсе не выделить Алоизу ничего из обнаруженного – хищность и этих потомков разбойников не вызывала никаких сомнений!
К тому же все-таки оставался риск, что расчеты неверны, и в действительности вообще ничего стоящего не обнаружится (как это, напоминаем, произошло в 1821 году с домом Шикльгруберов), а отношения с родственниками в результате тем более обострятся до крайности!
Эти неблагоприятные варианты значительно перевешивали гипотетически возможный конечный выигрыш, а потому о сокровищах лучше было пока помалкивать – это была ситуация, вполне аналогичная той, в какой очутился книжный Билли Бонс.
Но реальный Алоиз не собирался оставаться в ней до своего собственного конца!
Следующий возможный вариант состоял в засылке в Шпиталь подходящего лазутчика, способного более незаметно, чем сам Алоиз, действовать на тамошней территории.
Так же, возможно, напоминаем, рассуждал и Иоганн Непомук еще накануне 1842 года, подговаривая своего старшего брата внедриться на территорию Шикльгруберов.
Но кому можно было теперь доверить такое задание?
Алоиз, совершенно очевидно, прошел мимо варианта использовать свою жену Клару – и не открыл ей свои планы и проблемы.
В этом, возможно, оказалась его важнейшая жизненная ошибка. Он, очевидно, уже привык не замечать и недооценивать ее – и очень в этом заблуждался, к чему она, однако, повторяем, сама должна была предпринимать значительные усилия, предохраняя семью от излишних тревог и страстей. К тому же и она уже была чужой на шпитальской территории – и не известно, насколько эффективно смогла бы провернуть там тайные поиски.
Оставалось уповать на подраставших сыновей – они выглядели пока что достаточно невинно и не могли возбуждать значительных тревог и подозрений при появлении у шпитальских родственников – скажем, на каникулах.
Но со старшим из сыновей, Алоизом-младшим, у Алоиза-старшего, как известно, не сложились отношения. Вполне возможно, что этот мальчик раздражал отца уже тем, что изначально не слишком подходил для замысленной задачи: он приходился довольно дальним родственником шпитальцам и мог возбуждать их подозрения явной делегированностью его отцом.
Возможно, однако, что именно на Алоиза-младшего изначально и понадеялся его отец – уж больно все ловко складывалось в 1895 году: Алоиз-старший как раз теперь сумел выскочить на пенсию, не подрывая собственную общественную репутацию и материальное благополучие семьи, и мог непосредственно заняться руководством добычей клада, а Алоиз-младший как раз подходил к такому мальчишескому возрасту, когда по традициям, веками сложившимися в окрестностях Штронеса и Шпиталя, сыновей было принято приучать к началу преступной деятельности – как поступили в свое время и с Алоизом-старшим.
Такая возможность заставляет совершенно по-новому взглянуть на возможные мотивы конфликта двух Алоизов.
Весьма возможно, что старший потерпел решительное фиаско: не слишком дисциплинированный и достаточно самостоятельный сын, выросший по существу без отца, проявил неожиданные для последнего твердость морали, верность честности и крепкость характера – и оказал сопротивление чересчур грубо предпринятой вербовке в преступника и вора. Вместо того, чтобы пойти на поводу у отца, он явно заинтересовался основами и причинами его поведения – столь нестандартного для обычных порядочных людей, каковым Алоиз-младший привык, практически заочно, почитать и собственного отца. В результате подросток даже счел себя обязанным тайно заглянуть и в семейные бумаги – и кто знает, что он сумел там углядеть! Ведь до нас-то многие из этих бумаг, вероятнее всего, просто не дошли!
Варианты дальнейшего развития конфликта мы уже рассматривали раньше; так или иначе, но Алоиз-младший оказался за порогом родительского дома.
Понятны и причины дальнейшей его сдержанности в освещении этого конфликта: кто бы ему, Алоизу-младшему, поверил? У него ведь не было ни малейших доказательств ни преступного прошлого, ни преступных намерений собственного отца – разговоры, ведшиеся ими один на один, к делу не подошьешь!
Этот мотив сохранял силу для Алоиза-младшего всю его оставшуюся жизнь. В период же 1933-1945 годов откровения на эту тему просто угрожали бы его жизни – это было прекрасно понятно, а выступать с такими разоблачениями после 1945 года (когда на этом, заметим, можно было бы неплохо заработать!) было и вовсе аморально: негоже было порочить память покойного отца и покойного (как тогда считалось) брата Адольфа такими сведениями, какие у Алоиза-младшего не хватило духу предать гласности еще при их жизни.
В итоге же этот «непутевый» старший брат Адольфа Гитлера оказывается не только самым привлекательным членом данного преступного семейства, но даже и вообще достаточно порядочным и честным человеком – при всех его мелких преступных заскоках!
Так или иначе, но взаимоотношения Алоизов быстро претерпели окончательный и бесповоротный крах.
Оставалось теперь уповать на Адольфа. Этот поначалу был слишком мал – одно это исключало возможность не только его практического использования в деле, но и его вербовки даже в какой-либо чисто теоретической форме: любой ребенок должен сначала дорасти до возраста, когда становится возможным посвящать его хоть в какие-нибудь серьезные секреты – поэтому все равно приходилось ждать.
К ужасу Алоиза-старшего, духовное формирование Адольфа Гитлера шло явно не в том направлении, какое могло устраивать его отца: с Адольфом, почти успевшим свихуться на религиозное служение, можно было потерпеть еще большее поражение, чем с его старшим братом!
С этим следовало не слишком торопясь, но решительно бороться – это и стало первейшей задачей для отца Гитлера. Прежде чем Адольфу стать вором (как мы постараемся показать – и убийцей), его следовало сделать для начала просто аморальным человеком – иного пути для себя Алоиз-старший уже видеть не мог, тем более – после смерти самого младшего сына, Эдмунда, лишившей отца последнего резерва.
В оправдание отца Гитлера укажем лишь на то, что этим он вроде бы не преступал законов своего клана и следовал, повторяем, фамильным традициям, заложенным многовековой семейной историей.
Тем более ужасающие последствия это имело для всего человечества ХХ столетия!
Хорошо известно, что природа человека такова, что, при всем разнообразии индивидуальных личных особенностей и способностей, можно чему-либо эффективно обучить и обучиться лишь тогда, если приступать к этому до наступления какого-то определенного критического возраста. Ниже нам встретится, например, Адольф Гитлер, впервые в своей жизни возжелавший сделаться музыкантом – такое желание на него нашло в возрасте 17 лет; понятно, чем это завершилось.
С моральными принципами дело обстоит совершенно аналогичным образом – начиная с некоторого возраста этому уже не обучишься.
Великий русский писатель Федор Михайлович Достоевский придумывал каких-то идиотов, маявшихся проблемами типа – если Бога нет, то все можно, которым, на наш взгляд, просто нет места в мыслях и намерениях достаточно взрослых людей, получивших твердое моральное воспитание.
Автор этих строк должен сознаться, что с молодости испытывал брезгливость по отношению к героям Достоевского, ставшим преступниками или только собиравшимся это совершить – ко всем этим Родиону Раскольникову, двум третям (или даже трем четвертям, если считать Смердякова) Братьев Карамазовых, Парфену Рогожину, Ставрогину, Верховенскому и всем прочим. Как эти взрослые дяди могли маяться совершенно примитивными вопросами, которые каждый для себя должен решить еще в юности – и на всю оставшуюся жизнь, просто непонятно.