Стивенсон либо упустил такую возможность, либо, более вероятно, сознательно прошел мимо нее: его Джим, претендующий на роль благородного авантюриста, не пользовался столь подлым приемом, беседуя с опьяневшим Бонсом.
А вот как это происходило у Адольфа и Алоиза Гитлеров – этого мы не знаем. Учитывая же, что беседы отца и сына велись годами, дозировки выпитого Алоизом менялись по обстоятельствам, а Адольф всегда (наверняка – и в юности) был очень ловким и сообразительным парнем, не сильно обремененным балластом совестливости (как будет показано ниже – как раз в результате тесного общения с собственным папашей), его диалоги с отцом могли принимать весьма несимметричный характер: Адольф мог узнавать значительно больше, чем в принципе желал сообщить ему отец.
Инициатива при этом могла переходить от воспитателя к воспитуемому, а воспитатель далеко не всегда мог даже фиксировать утечку информации, сохраняемой в секрете.
Так ли это происходило или не совсем, но такую возможность нужно учитывать.
В пользу ее реальности свидетельствует устойчивый отказ Адольфа Гитлера от употребления алкоголя, возникший с годами. Он так никогда и не представил никаких убедительных обоснований этому – мы еще будем возвращаться к этому вопросу.
Очень похоже на то, что Адольф Гитлер с некоторых пор очень хорошо понимал опасные свойства алкоголя – и старался уберечь от них себя самого.
Но не является ли наступившая духовная близость Адольфа Гитлера с его отцом, которую сам фюрер старался тщательно затушевать, вообще нашей выдумкой?
Нет, не является.
Добросовестный Мазер подчеркивает элементы этой близости, все же промелькнувшие в скупых воспоминаниях Адольфа Гитлера.
Обратим внимание на эти подробности.
«С того момента, как Адольф пошел в школу, характер у отца испортился. Он постоянно придирается к своему 14-летнему сыну Алоизу[-младшему] и в конце концов вынуждает его в 1896 г. уйти из дому»[417] – об этом мы уже писали, хотя, напоминаем, это могло произойти и в 1895 году.
В то же самое время дела с Адольфом обстоят практически идеальным образом: «В 1896 г. он переходит во второй класс ламбахской школы при бенедиктинском монастыре и /.../ учится [в этой школе] до весны 1898 г. И там он получает только отличные оценки. Впоследствии он с удовольствием вспоминает, что пел в это время в хоре мальчиков и брал в свободное время уроки пения».
С удовольствием Адольф участвовал и в церковной службе, «будучи членом монастырского хора и министрантом во время богослужений /.../. В „Майн кампф“ Гитлер признается, что хорошо организованное праздничное великолепие церковных праздников заставляло его видеть в профессии католического священника высший идеал стремлений»[418] – и далее Мазер перечисляет однокашников Адольфа Гитлера того времени, которые действительно стали священниками.
Один из последних выглядит особенно красочно: «Иоганн Хаудум /.../ с 1938 по 1943 г. работал[419] в Леондинге и заботился о том, чтобы могила родителей Гитлера сохранилась „во веки веков“.»[420]
Затем, однако: «Хотя Адольф /.../ и не стал старшим ребенком в семье», – но оказался, повторяем, вскоре фактически единственным сыном! – «отец относится к нему именно как к старшему, опасаясь, что из него может получиться такой же бездельник, как и Алоиз[-младший]. Он [Адольф] оказывается в центре отцовской заботы, которая заключается в нетерпеливых понуканиях»[421].
Ну и к чему же приводят эти понукания?
Оказывается, в частности, к следующему: «Многочисленные более поздние высказывания Адольфа Гитлера доказывают, что его критическое отношение к церкви зародилось в Леондинге, где он начал воспринимать некоторые факты в духе своего отца, хотя в Ламбахе относился к ним положительно»[422].
Характерен диалог Гитлера со священником, преподававшим религию в реальном училище, пересказанный самим фюрером в январе 1942 года: «Однажды он спросил меня...: „А ты молишься утром, в обед и вечером?“
„Нет, господин профессор, не молюсь. Я не думаю, чтобы Господь Бог интересовался вопросом, молится ли ученик реального училища!..“»[423] – далеко же он ушел от ревностного церковного служки, мечтающего стать священником!..
Соединим эти сведения, смысл которых вроде бы ускользает от Мазера, в более жесткую цепь.
Итак, сначала (в 1896-1898 годах, в Ламбахе) Адольф Гитлер, практически не общавшийся с отцом, был почти идеальным ребенком – школьным отличником, постоянным и активным участником церковных служб и вообще мечтал стать священником.
Потом (уже после 1898 года, в Леондинге) его отец обратил на него внимание, ужаснулся, что сын может сделаться бездельником, и принял соответствующие воспитательные меры – в частности к тому, чтобы у того и в мыслях не оставалось позитивного отношения к церкви!
Или мы в чем-то ошибаемся?
Вот это и есть совершенно откровенное свидетельство о том, что после 1898 года (и особенно, конечно, после 1900 года – после смерти самого младшего сына, Эдмунда) Алоиз Гитлер не только постарался целенаправленно заняться воспитанием Адольфа, но и преуспел в этом отношении.
Антиклерикализм (если – не атеизм!) был, таким образом, одной из самых невинных вещей, которым Алоиз постарался обучить сына, и о которой последний рискнул более или менее гласно поведать позднее, хотя и такой грех был далеко не невинен в клерикальной провинциальной Австрии рубежа XIX и ХХ веков!
Степень этого явно воспитанного отношения к церкви уточнял позднее сам Адольф Гитлер – повторим уже приводившуюся цитату: «В юности я признавал лишь одно средство: динамит. Лишь позднее я понял: в этом деле нельзя ломать через колено. Нужно подождать, пока церковь сгниет до конца, подобно зараженному гангреной органу. Нужно довести до того, что с амвона будут вещать сплошь дураки, а слушать их будут одни старухи. Здоровая, крепкая молодежь уйдет к нам» – это было заявлено 13 декабря 1941 года – в разгар битвы под Москвой[424].
А вот и еще – 8 февраля 1942: «Величайший ущерб народу наносят священники обеих конфессий. Я не могу им теперь ответить, но все заносится в мою большую записную книжку. Придет час, и я без долгих церемоний рассчитаюсь с ними. /.../ Решающую роль играет вопрос, целесообразно это или нет»[425]. Но такой час, как известно, так и не пришел!
Остальное же, чему учил его отец, было, надо полагать, еще почище!
В результате Адольф из отличника, ревностного церковного служки и пай-мальчика превратился почти в атеиста, хулигана, второгодника и такого враля, что даже посмел утверждать, что его отец возмущался этой переменой!
Ведь на самом же деле Адольф Гитлер стал таким, каким он стал, еще при жизни отца – и постарался не слишком меняться и позднее: вполне, можно полагать, следуя идеалам, заложенным отцовским воспитанием.
Во всяком случае, конфликты отца и сына, которые Адольфу пришлось придумать как оправдание собственной нерадивости в учебе, были недобросовестной выдумкой будущего фюрера германской нации.
В официальной биографии Адольфа Гитлера, сочиненной им самим, одним из ключевых моментов является якобы возникший конфликт между ним и его отцом: сам Гитлер хотел стать вольным художником, а отец настаивал на его карьере государственного чиновника. Это очень важный и одновременно забавный момент.
Внимательные критики уже давно заметили, что Гитлер тут безбожно врет: «Гитлер пытался объяснить свои скромные успехи в школе противостоянием отцу, желавшему сделать из сына служащего, в то время как он сам мечтал стать художником. Однако эта версия, содержащаяся в „Майн Кампф“, выглядит неуклюжей выдумкой, ибо смерть отца в январе 1903 года никак не изменила отношения Адольфа к учебе»[426] – писал Буллок.
Той же точки зрения придерживается и Фест: «Когда /.../ сын из-за нежелания учиться и перепадов настроения бросает училище, Алоис Гитлер уже два с половиной года как лежал в могиле, а мнимая угроза карьерой чиновника уж никак не могла исходить от постоянно болевшей матери. Она, правда, кажется, какое-то время сопротивлялась упорным попыткам сына насчет того, чтобы бросить учебу, но скоро у нее уже не оставалось сил на борьбу с его эгоистическим и не терпящим возражений характером»[427].
Развивая эту тему, мы, с одной стороны, постараемся ниже показать, что до 1903 года (и еще несколькими годами позднее) самому Адольфу Гитлеру даже и в голову не приходило намерение стать профессиональным художником. С другой стороны, мы уже достаточно показали, что Алоиз Шикльгрубер-Гитлер никак не мог быть стандартным образцовым чиновником – и едва ли мог внушать любимому сыну столь жалкую идею сделаться таковым.
Ярчайшие факты, относящиеся к изменениям в поведении Гитлера в 1900-1901 годах, хорошо известны и засвидетельствованы им самим: «Упорное стремление Алоиза Гитлера сделать из своего сына удачливого государственного служащего, каким был и он сам, уже в одиннадцатилетнем возрасте загнало Адольфа, по его собственному признанию, „в оппозицию“, сделало его упрямым и дерзким. Как бы ни изображал Гитлер эту ситуацию, но все детали и взаимосвязи однозначно свидетельствуют, что уже в молодом возрасте Гитлер воспринимал систематическую работу как каторгу»[428] – но не это ли было в глубине души отношением к систематической работе и у Алоиза-старшего, хотя бы ближе к концу его службы?
Вот известнейший воспитательный эпизод, изложенный Адольфом Гитлером и довольно-таки скептически, что вполне оправданно, пересказанный Фестом: «описание этого якобы продолжительного противоборства, которое Гитлер представит потом как ожесточенную борьбу двух мужчин с несгибаемой волей, является, как это выяснено, во многом его чистой воды выдумкой. А с какой наглядностью он много лет спустя описывал сцену в Главном таможенном управлении Линца, когда отец пытался уговорить его избрать ту же профессию, в то время как сын, „преисполненный отвращения и ненависти“, видел тут одну только „государственную клетку“, в которой „старые господа сидели друг на друге так плотно, как обезьяны“.»[429]