В нашем случае естественно предположить и организованную коллективность противодействия, оказанного Иоганну Непомуку, – ввиду очевидно огромного риска, которому заведомо подвергался бы индивидуальный ослушник. Глава семьи, разумеется, не посмел предпринять никаких сверхсуровых репрессий по отношению ко всем этим мятежникам – ведь они и представляли собой его ближайшее бытовое окружение, без которого он просто не мог существовать и полноценно функционировать.
Можно поэтому предположить, что это кто-то из родственников, а вовсе не Иоганн Непомук, и освободил Алоиза, и вручил ему деньги, и напутствовал на дорогу. Чисто практически, впрочем, это мог бы оказаться все же сам Иоганн Непомук, предварительно, однако, убедившийся в том, что только на такой исход и могут согласиться его домашние – и не допустят ничего другого!
Можно себе представить, как же он должен был возмутиться подобной ситуацией в глубине своей души! И не в его, Иоганна Непомука, характере (как и не в характере его великого правнука!) было бы и оставлять подобное неповиновение без возмездия.
Перо не поднимается, высокопарно выражаясь, описывать в данный момент те предположения, которые можно высказать по поводу такой его возможной расправы. Но мы обязательно вернемся к этому при рассмотрении другой, почти аналогичной ситуации, случившейся много позднее.
Для остальных контрабандистов, которым Иоганн Непомук в любом варианте должен был сообщить, что Алоиз бежал, это бегство должно было послужить четким признанием вины Алоиза – и они должны были навсегда увериться в его предательстве.
Предъявлять претензии к домашним Иоганна Непомука, если он сам обвинил их перед контрабандистами в пособничестве бегству предателя, никто иной, конечно, просто не мог: семья крестного отца целиком подлежала его личной власти, да ситуация была и вполне понятной – женщины могли проявить слабость по отношению к ребенку, которого самолично растили.
То, что предательство Алоиза не повлекло никаких особо вредных последствий для всего клана контрабандистов, было также легко объяснимо: он просто не успел ничего выдать – возможно не сумев пока договориться о цене за предательство. Хотя и Иоганн Непомук мог инспирировать какие-то незначительные накладки в работе, усугубляющие уверенность в предательстве Алоиза.
Мгновенно, разумеется, были предприняты защитные меры, по возможности ликвидирующие конспиративные детали, хорошо известные предателю, но и дальнейшие опасения также ничуть не оправдались. И это тоже не нуждалось в особых разъяснениях: как они могли посчитать, разоблаченный предатель мог просто побояться развивать враждебные действия против якобы преданного им клана (это, возможно, и входило в условия, на которых он был отпущен) – и предпочел бесследно скрыться от горячей ситуации, что, в общем-то, и не сильно отличалось от истины.
Особенной трагедией происшедшее должно было стать для Георга Хидлера, если он, к тому же, успел ранее увериться в том, что Алоиз все-таки был его сыном.
Отношения между ними были разорваны навсегда, и Алоиз был лишен возможности услышать от отца его версию о событиях, происходивших с их семейством с самого начала XIX века.
Далее о бежавшем Алоизе постарались позабыть все, кто был на это способен.
Определенные трудности для Иоганна Непомука представляло то, что вся суть данной операции, развивалась ли она по его плану или не совсем, должна была оставаться в полной тайне от его партнеров-таможенников – потеря контактов с ними совершенно не могла входить в его намерения. Посвящать же их в существо интриги, которую он собирался провернуть против младшего участника совместных преступных операций, также было ни к чему.
Таможенникам он тоже должен был представить все происшедшее как чисто несчастный случай. Можно было даже мягко взвалить вину и на самих таможенников, якобы недостаточно обеспечивших конспирацию тайных встреч со связником.
В результате таможенники не должны были иметь никаких претензий к Иоганну Непомуку, а их дальнейшие контакты с ним, обратившимся в трактирщика, целиком перешли в его собственные руки.
Алоиз, бежавший в Вену от смертельной опасности, оказался лишен всего – кроме, надо полагать, благоволения со стороны шпитальских таможенников. К Алоизу у них также оставалось лишь сочувствие, а потому они вполне могли помочь ему с поступлением на государственную службу.
Вероятно от них он и мог узнать, что в Шпитале его по-прежнему числят предателем; может быть, ему об этом сообщали и родственники из Штронеса, с которыми Алоиз, как мы упоминали, постарался сохранить отношения.
Но чем мотивировалось такое странное поведение старшего родственника – это Алоизу совершенно не могло быть понятным в 1853 году и еще в течение ряда лет после того.
Прозрение должно было наступить много позже – и то не в результате раздумий, а в ходе уже новых событий.
Пауза около двух лет, ушедших на работу Алоиза сапожником в Вене, может иметь два возможных объяснения.
Первое – чисто формальное: принятию на службу, возможно, должно было предшествовать достижение им восемнадцатилетнего возраста, что и состоялось в 1855 году.
С другой стороны, Алоиз должен был проявить максимум осторожности, возобновляя контакты со знакомыми таможенниками после головокружительных событий 1853 года – это тоже могло потребовать времени.
Позднее, спустя пару-тройку лет после бегства Алоиза в Вену, какие-то сомнения, порожденные этой историей и рассказами последнего о ней, могли рикошетом достичь окрестностей Шпиталя – и охладить отношения таможенников со шпитальской мафией. Это, к тому же, соответствовало бы и вынужденному дальнейшему снижению интенсивности контрабандистской деятельности в данной местности, как о том и говорилось.
Но и Иоганн Непомук не должен был бы слишком сожалеть об этом, целиком переключившись на собственный трактир.
В конечном итоге и этот поворот судьбы – переезд из глуши в столицу! – оказался, пожалуй, Алоизу на пользу, да и не слишком ущемил интересы Иоганна Непомука.
Последний же получил, наконец, полную возможность избавиться от племянника-нахлебника, сумев отгрести себе почти всю ту часть сокровищ Шикльгруберов, какую удалось выторговать к тому моменту, а впоследствии наверняка постарался добраться и до остальной их части, которая должна была сохраняться непосредственно у Георга Хидлера, умершего, как упоминалось, в 1857 году.
Насколько удалось Иоганну Непомуку это последнее – в точности неясно. Однако совпадение года смерти Георга и начала денежной реформы в Австрии подразумевает вполне определенное развитие и завершение и этого сюжета: Иоганн Непомук вполне мог уговорить брата предоставить ему (за определенный процент, конечно, что должно было снизить настороженность Георга, не имевшего оснований верить в бескорыстную помощь с этой стороны) имеющиеся у того сокровища (в принципе предназначенные для Алоиза) для обмена их на новейшие денежные единицы.
Для Георга это действительно должно было составлять проблему, а для Иоганна Непомука – никакой, но требовало времени.
Добившись же своего, деревенский трактирщик вполне мог доиграть свое многолетнее соперничество с братом до самого конца – позаботиться о том, чтобы полученные средства оказалось некому возвращать.
Такое предположение выглядит, конечно, зверским и чудовищным, но оно нисколько не выдается из общего ряда преступлений, совершенных членами этого семейства вообще и Иоганном Непомуком – в частности.
Получилось же, в конечном итоге, так, что Алоиз как бы по собственной воле отказался от всех своих прав, обеспеченных за ним его предками, хотя и не мог быть посвящен в суть этих семейных соглашений.
Ситуация оказалась слишком сложной и криминальной и для того, чтобы в нее могли вовремя вмешаться представители Церкви, которые также могли быть введены в заблуждения или сомнения в отношении различных мотивов происшедшего: Алоиз исчез, оставив и их в определенном недоумении – и как они должны были теперь осуществлять свою опеку над ним?
Так что и эту часть своей нелегкой партии Иоганн Непомук сумел обернуть по меньшей мере не на вред себе.
В итоге становятся совершенно понятными внешне противоречивые исходы данной эпопеи 1853 года, которые и должны были оказаться противоречивыми, поскольку разные ее участники не имели никакой возможности столковаться между собой – ни до, ни после происшедших событий.
Так-то и завершился очередной прообраз «Ночи длинных ножей», однако в данном случае в предельно смягченном варианте – без непосредственных убийств проигравших (если не считать неизвестных причин смерти Георга, случившейся позднее), и в этом состоит, как мы полагаем, определенная недоработка со стороны Иоганна Непомука, хотя, как отмечалось, не он сам мог быть повинен в этом.
Заметим в очередной раз, что именно данная недоработка и привела к последующему рождению правнука Иоганна Непомука, уже не допустившего никаких недоработок во время настоящей «Ночи длинных ножей» в 1934 году.
Так или иначе, но Алоиз остался безусловно уличенным в предательстве – и вот отзвуки этих событий, дошедшие до Мазера, и заставили последнего включить в свою книгу столь страннейшую фразу, процитированную нами выше.
Полностью проигнорировать эти сведения он не решился или не захотел, но и отпускать какие-либо комментарии, обвиняющие предков Адольфа Гитлера в преступной контрабанде, а его собственного отца – в предательстве этих самых контрабандистов, Мазеру вовсе не хотелось.
2.3. Алоиз Шикльгрубер делает карьеру.
Решающим для Алоиза Шикльгрубера должен был быть и действительно стал самый первый его шаг на государственной службе – поступление на нее. Теперь мы уже понимаем, почему и как это произошло.
Последующим служебным успехам Алоиза Шикльгрубера не следует чрезмерно удивляться: изначально он не был дебютантом-дилетантом, поскольку имел за плечами примерно двухлетний опыт работы в той же сфере – но со стороны преступников; это сразу поставило его в определенно выигрышное положение не только по сравнению с другими дебютантами, но и по отношению к уже достаточно квалифицированным коллегам.