Это была страшная вещь, угрожающая падением всей военной партии в Австро-Венгрии – ввиду возможной позорной отставки ее вождя, а вожди на улице не валяются и на деревьях не растут.
В чем бы ни был конкретно виноват юный отпрыск начальника Генштаба, но папашу он подвел невероятно! Не ради него, а ради его отца следовало делать вид, будто и сынок не дурак и не шпион, а только притворяется таковым, чтобы контрразведке помогать. А может быть, так оно и на самом деле было?
Но и тут, в любом варианте, следовало иметь успехи этой контрразведки, потому что помощь явно безнадежной деятельности – это вовсе не оправдание!
И успехи эти нужно было немедленно добывать!
Вот тут-то и случилась совсем настоящая катастрофа: беседа с Занкевичем произошла слишком быстро и неподготовленно – и не дала нужных результатов.
Занкевич на карточки посмотрел, ухмыльнулся – и укатил из Вены! Да еще и послал Берана в Прагу – то ли присмотреться к Редлю, то ли вербовать его, раскрыв ему глаза на поведение его начальства – и обещая гарантировать всю поддержку всей мощнейшей России! Хорошо, что Беран туда не доехал – по дороге арестовали!
Сам же Занкевич выкинул столь же простой трюк, как Корейко, сбежавший от Остапа Бендера. Как будешь шантажировать жертву, если ее просто не догнать?
Послать вдогонку начальству Занкевича всю эту пачку фотографий? Но это же расписаться в том, что вербовка сорвалась! Это даст наилучшие оправдания Занкевичу, какие только возможны в этой непростой для него ситуации. Притом такой демарш поставит крест и на дальнйших попытках его завербовать, и в чем тогда выигрыш – в сломанной судьбе одного полковника? Оставаться ждать, надеясь, что он просто сбежал (предлогов в связи с арестом Бравуры и прочих у него хватало), и не решится каяться перед начальством, а потом, позднее, опять в руки попадется, как попался тот же Корейко снова тому же Остапу Бендеру – и вынужден был отдать ему миллион!
Но времени-то ожидать новой встречи с Занкевичем абсолютно не было!
Оставался один выход: всю эту пачку компрометирующих фотографий обрушить на противоположный конец этой ложной преступной связи.
Если по первоначальному плану русскому разведчику Занкевичу предстояло стать предателем и австрийским агентом, но неразоблаченным, чтобы этой акцией покрыть все действительные и мнимые провалы австрийской разведки, то теперь уже австрийскому разведчику Редлю предстояло стать предателем и российским агентом, но разоблаченным, чтобы этой акцией покрыть все действительные и мнимые провалы австрийской разведки.
Во всей этой схеме, правда, было слабое логическое звено: скомпрометированными все-таки были во всех вариантах оба полковника – и оба должны были избегать столь высокой цены за вербовку оппонента. Именно это, по-видимому, и почувствовал вовсе не глупый Занкевич – и увидел-таки шанс в том, чтобы наладить контакты с Редлем, образовав с ним единый фронт. При таком повороте дела решающая роль отводилась уже третьему участнику операции: его свидетельские показания вносили ясность во всю эту историю и обнажали намерения сторон.
Поэтому значение этого персонажа становилось просто колоссальным после смерти Редля и бегства Занкевича, разбираться с которыми высшее австрийское начальство уже не имело возможности.
Контрразведчикам приходилось действовать с максимальной осторожностью.
Можно было бы, казалось бы, прямо сразу представить труп застрелившегося, повесившегося или утопившегося Редля – вместе с этой пачкой фотографий – и дело было бы сразу в шляпе! Но нет: такая внезапность насторожила бы начальство: с чего бы это вдруг столь прожженному преступнику замучиться совестью и самоубиться?
Следовало провести более естественное, хотя и быстрое разоблачение давнишнего сотрудника собственной разведывательной организации, да еще и отвести при этом определенную роль германским коллегам, чтобы и последние уверились, что у австрийцев все в порядке.
И едва отъехал поезд, увозивший из Вены в Петербург бежавшего Занкевича, как почти сразу отправилось письмо из Вены в Берлин, не лежавшее, конечно, месяц (или сколько там тогда было положено?) на Венском почтамте неполученным, потому что никто даже и не знал, что его нужно забирать. В нем лежали русские деньги и записка со знаменитыми шпионскими адресами, чтобы уж никак на почтамте в Берлине не пропустили его без проверки. Хотя такое письмо и выдавало чрезвычайный непрофессионализм отправителя, вызывающий законное недоумение. Батюшин, например, по этому поводу написал: «Для отправки писем своим агентам я широко использовал услуги начальников шести пограничных железнодорожно-полицейских отделений – в Граево, Млаве, Александрове, Калишае, Сосновицах и Границах, которые лично или через доверенных лиц опускали мои письма в соответствующих государствах, для чего у меня имелся запас их почтовых марок. Этим же способом я отправлял притом в простых письмах из разных заграничных городов деньги своим агентам – исключительно в валюте той страны, где они проживали. Мне всегда была не по душе корреспонденция „до востребования“ с денежными к тому же в нее вложениями, так как и она сама своими адресами и ее получателями невольно мозолила глаза почтовым чиновникам.
Генерал Ронге в своей книге /.../ очень подробно описывает, как такой первоклассный агент австро-венгерской службы полковник Редль попался только потому, что сношения с ним велись письмами „до востребования“ с денежными вложениями в русской валюте. Долго лежавшее на почте письмо дало повод не только обратить на него внимание, но даже и вскрыть его, что в связи с деньгами в русской валюте повело к установлению наблюдения за его получателем и раскрытию полковника Редля»[1210].
Позднее это письмо никак не могло попасть в руки Редля: он прекрасно понял бы, что это – провокация, и отнесся бы к письму как к попавшей в руки ядовитой змее. Поэтому ему прислали совсем другие письма, сообщив ему о них по какому-то из тех каналов, через которые он получал деньги за собственную торговлю документами.
Но взять Редля на почте не удалось: он проявил осторожность и быстро улизнул, предварительно наняв такси и оставив его стоять с включенным мотором. Но и это могло бы не сработать, если бы не произошла вполне очевидная вещь: сыщики, которые должны были его схватить, остолбенели, узнав своего бывшего начальника – и дали ему скрыться, хотя и проследили за ним.
Это было неизбежной накладкой: нельзя же было объяснять заранее рядовым контрразведчикам, на кого именно ведется охота! Вот эпизод с ножичком или футляром может быть и случился по-настоящему, а может быть был просто придуман – он уже не имел никакого значения. Обрывки квитанций, якобы выброшенные Редлем, сфабриковать было еще проще.
Редль, заметивший слежку, был очень нервен в своем разговоре с другом-прокурором – и сыграл в этом наруку своим преследователям, но ни в чем конкретном все же не сознался. Еще бы: он не был невиновен и много наворовал, но не мог знать, какие обвинения ему захотят предъявить!
Допросам его наверняка не подвергали, а просто убили. Никаких признаний от него не требовалось: вот теперь преследователи получали неопровержимую возможность имитировать обнаружение у Редля пачки фотографий, которыми его якобы шантажировал Занкевич – и никакой Франц Фердинанд не имел возможности негодовать, что убили или довели до самоубийства не того человека. Именно того, кого надо, но только не нужно было это демонстрировать публике – ни к чему были скандалы с Занкевичем и его хозяевами, погубившими ранее верного и надежного австрийского разведчика.
Однако контрразведке, точнее – Генштабу, требовался именно скандал.
Он-то и был вполне определенным вкладом в грядущие события.
Фарс со слесарем в Праге был наверняка разыгран в расчете на то, чтобы сделать историю с разоблачением общеизвестной.
Это необходимо нужно было уже для успокоения русских, равно как и воскрешение агента № 25 через год после смерти Редля: русские должны были поверить, что разоблачение Редля не имеет отношения к их собственной агентуре, и вся прежняя информация ничем и никем не подпорчена. Это и дало возможность русским считать, что они добились победы и могут пользоваться ее плодами – так и шло дело вплоть до августа 1914 года.
Зато теперь за них радуются Михаил Алексеев, Александр Колпакиди и иже с ними.
Занкевич теперь мог не бояться этой пачки фотографий: для него она теперь была безопасна: Редль ведь был разоблаченным русским агентом, а Занкевич выглядел, естественно, – его совратителем. Неважно, что это произошло через постельные отношения, а сам Занкевич оказался очевидным гомосеком – у каждого свои недостатки!
Зато вербовку Редля, хотя и не успевшего дать существенную информацию, как считали Рооп и Самойло и как не считали все остальные, нужно было считать победой русских разведчиков, в том числе – и Занкевича, а победителей в разведках не судят!
Определенные проблемы создавал молодой человек – тот самый, третий на фото. Он был теперь, конечно, лишним свидетелем – и его, по законам жанра, следовало убить.
Но сразу его убивать было нельзя: кто-нибудь, тот же Франц Фердинанд, мог бы потребовать его для допроса – и лучше было бы его представить для этого, а не то это вызвало бы излишние подозрения.
С самого начала он, конечно, был проинстуктирован, как себя вести – и в его лояльности сомневаться не приходилось: он знал, что в разведке не шутят!
Но пока Редль был еще жив, и было не известно, как же конкретно закончится все это дело, то лучше бы было этого молодого человека отправить куда-нибудь не очень далеко, и не очень близко: с одной стороны он должен был быть рядом, с другой стороны – быть недоступен для внезапного допроса, обрушивающегося на него – его нужно было успеть проинструктировать перед таким допросом или все же успеть организовать внезапный несчастный случай, если бы было сочтено слишком опасным представлять его на такой допрос по сложившейся ситуации.