Каково же было удивление [Витте], когда через 2-3 месяца из „Правительственного Вестника“ он узнал, что Николай II санкционировал устройство базы флота не на Кольском полуострове, а в Либаве!
/.../ Устройство базы в Либаве – в паре десятков километров от германской границы и под носом у превосходящего немецкого флота, не имело никакого смысла в случае войны с Германией. И действительно, Либава (затем – Лиепая) была захвачена немцами в первые же дни, если не часы после начала войн – и в 1914 году, и в 1941. /.../
Еще задолго до 1914 года тогдашний военный министр А.Ф. Редигер отмечал: „Либава в военном отношении действительно является лишь тяжким бременем, так как невольно заставит главнокомандующего бояться за участь ее и стоящего в ней флота, и ослаблять армию, лишь бы поддерживать Либаву“[1129] – последнее, повторяем, все равно оказалось нереальным!
В 1895 году российский океанский флот остался, таким образом, вовсе лишен баз на собственной российской территории. Поэтому становится непонятным и последующее поведение всего руководящего слоя российских моряков, включая столь модного в последние годы адмирала А.В. Колчака: как могли они настаивать на строительстве флота, не имеющего баз?
И на Черном, и на Балтийском море строились корабли, по своему типу предназначенные для океанских просторов, а не для плаваний по этим почти что внутренним водоемам. В результате во время обеих мировых войн ХХ века российский флот в основном простоял в своих базах, хотя частично был уничтожен при совершенно бессмысленных операциях или вынужденной перебазировке в порты, которым еще не угрожали немецкие сухопутные войска.
И царской России, и Советскому Союзу для войны против Германии вовсе не был нужен океанский флот (кроме как для охраны конвоев на Севере, но там-то его и не оказалось!). Минные заградители, тральщики, торпедные и другие боевые катера самоотверженно трудились в военные годы в прибрежных водах, поддерживая сухопутные войска, но все остальное играло роль никому не нужного металлического хлама, на постройку и эксплуатацию которого затрачивалась, однако, масса сил и средств – включая обучение и тренировку специалистов, гораздо более сложные, чем почти для всех сухопутных военных профессий. /.../
Последствия решения, принятого Николаем II практически сразу по восшествии на престол, предопределили и совершенно закономерный конец его царствования, ибо они имели не только военно-техническое, но и глобально стратегическое значение, подчинив всю внешнюю политику России решению утилитарных практических задач, однозначно проистекавших от единого росчерка царского пера, санкционировавшего бездарнейшие идеи его советников.
Это оказалось самым важным и ответственным решением за все время его царствования и самой важной и роковой его ошибкой! /.../
Учитывая /.../, что главным противником территориальной экспансии России почти при всех вариантах оставалась Англия /.../, Россия могла бы и вовсе отказаться от строительства флота – и ориентироваться на сухопутное завоевание Индии; тогда в России, как и много позже, вовсе не оценивали значения того, что путь туда лежал через Афганистан!.. Чисто умозрительно это могло разрешить все внешнеполитические проблемы России и одновременно нанести почти смертельный удар Британской империи. И об этом подумывал сам Николай II во время Англо-бурской войны [в которую ребенком играл Адольф Гитлер]. В письме к сестре Ксении он написал: „Ты знаешь, /.../ что я не горд, но мне приятно сознание, что только в моих руках находятся средства в конец изменить ход войны в Африке. Средство это – отдать приказ по телеграфу всем Туркестанским войскам мобилизоваться и подойти к границе. Вот и все! Никакие самые сильные флоты в мире не могут помешать нам расправиться с Англией именно там, в наиболее уязвимом для нее месте“[1130]. Но это все равно могло обречь российские берега на безжалостное опустошение английским флотом – как и во время Восточной войны [1853-1856 годов]! Поэтому, так или иначе, оставалось необходимым заботиться и о дальнейшем развитии собственных морских сил.
Если Николай II отказался от Мурмана, то для решения проблемы базирования океанского флота было необходимо вести войну за захват других подходящих территорий, а цели оставались две на выбор: Проливы [Босфор и Дарданеллы] или незамерзающие порты на Дальнем Востоке со свободным выходом в Тихий океан.
Николаю довелось испытать оба варианта – и он проиграл обе предпринятые войны, свое царствование и жизни – свою, своей жены, своих детей и миллионов прежних приверженцев /.../.
Дальнейшее течение событий прокомментировал Витте[1131] (еще до начала Первой Мировой войны): „если бы Император Николай II издал тогда указ о том, что надобно устраивать наш морской базис на Мурмане, то несомненно, он сам увлекся бы этой мыслью, которая представляла собою завет покойного его отца. Тогда, вероятно, мы не искали бы выхода в открытое море на Дальнем Востоке, не было бы этого злополучного шага – захвата Порт-Артура и затем, так как мы все спускались вниз, шли со ступеньки на ступеньку, – не дошли бы мы и до Цусимы“[1132].»[1133]
Дойдя же до разгрома Российского флота при Цусиме и заключив вынужденный мир с Японией (оказавшийся не столь уж позорным – благодаря усилиям того же Витте!), пережив в результате революцию 1905-1907 годов, Николай II и его «мудрые» советники вновь обратили свои взоры на Черноморские проливы – вот тут-то непримиримым противником и оказывалась Австро-Венгрия.
Сам по себе захват русскими Босфора и Дарданелл ничем теоретически не угрожал Австро-Венгрии, но это привело бы к значительному усилению влияния России в Балканских странах, которые завершали свое освобождение от турецкого владычества, но попутно дестабилизировали ситуацию и в Австро-Венгрии, на территории которой массовым образом проживали представители тех же народов: сербы, румыны и прочие. Да и хорваты, враждовавшие как с сербами, так и с венграми, были не слишком заинтересованы в сохранении Австро-Венгрии.
Пока до конца XVIII века всем этим регионам и народам угрожала мусульманская Турция, то у подавляющего большинства подданных Австрийской (тогда еще, напоминаем, – Священной Римской) империи существовал мощный стимул к взаимному объединению, которое отождествлялось с самовыживанием.
К концу же XIX века уже Турция оказалась на грани полного распада, и никакое мусульманство, казалось бы, никому в Европе больше ничем не угрожало – именно так и выглядела ситуация сто лет назад[1134]! В Боснии, Болгарии, Сербии, Греции уже мусульмане оказывались в начале ХХ века в качестве притесняемого меньшинства.
На полпути между этими ситуациями единая Австрийская империя преобразовалась в 1867 году, как упоминалось, в двуединую, признав равноправие двух основных наций – немцев (австрийцев) и венгров – и обеспечив автономию внутреннего управления этими территориями[1135]; тогда это укрепило стабильность ее внутреннего и внешнего положения.
Накануне 1914 года австро-венгерский наследник престола Франц Фердинанд был сторонником аналогичной дальнейшей федерализации монархии, создав в ней третью самостоятельную часть – славянскую[1136].
С позиций нашего времени видно, насколько сложной задачей оказалось бы нарезание таких внутренних границ. Но практически до этого дело не дошло: у Франца Фердинанда имелись могущественные противники. Против его идей выступали и немцы, и венгры, не желавшие умаления своего политического господства над славянами.
Вождем этого противодействия Францу Фердинанду (в условиях глубочайшей старости императора Франца-Иосифа I, умершего позднее, в 1916 году, на 87-м году жизни) был граф Конрад фон Гетцендорф, возглавлявший австрийский Генеральный штаб в 1906-1911 и в 1912-1917 годах. Конрад был против усиления внутренних автономий и за то, чтобы военным путем отразить постоянные вмешательства России и Сербии во внутренние дела двуединой монархии.
Словом, Франц Фердинанд и Конрад были классическими политиками типа «голубя» и «ястреба» соответственно.
Против идей наследника престола выступала и часть славян и других народов: сербы в Боснии и Воеводине стремились к объединению с сербами в Сербии; славяне на Карпатах (самые непримиримые противники Советского Союза на Украине после Второй Мировой войны) тяготели тогда к России; румыны в Трансильвании – к Румынии. Поляки мечтали о восстановлении Польши, разделенной в XVIII веке между Россией, Германией и Австрией; чехи и хорваты – о собственной автономии или даже независимости; имелись еще итальянцы, албанцы, боснийцы-мусульмане, словенцы, словаки и т.д.
Все народы Австро-Венгрии ощутили возможность требовать чего-то своего – и споры между ними лишь частично разрешились к нашему времени!
Россия стремилась разогревать все эти страсти, дабы ослабить сопротивление Австро-Венгрии захвату проливов русскими; Австро-Венгрия сопротивлялась захвату проливов русскими, чтобы ослабить вмешательство России во все эти страсти. Турция с ужасом взирала на будущую судьбу принадлежащих ей Проливов (но в этом отношении все тревоги оказались напрасными!), захлебываясь при этом в собственных революциях и контрреволюциях, этнических чистках и резне.
Извне за всем этим внимательно наблюдали Германия, готовая поддержать Австро-Венгрию в столкновении с Россией, и Франция, готовая поддержать Россию в столкновении с Германией. Была еще и Великобритания, на нейтралитет которой рассчитывали в Германии, но которая тайно обещала поддержку Франции при столкновении с Германией.