Похоже, однако, что ничего подобного не могло происходить 16 или 17 октября.
Днем 17 октября по Московскому радио выступили секретарь ЦК и Московского горкома партии А.С. Щербаков и председатель Моссовета В.П. Пронин, успокаивая москвичей[1016]. Они призывали защищать столицу. Щербаков заявил, что Сталин остается в Москве.
Заметим, что определенным подражанием этому было заявление Геббельса 22 апреля 1945 года о том, что Гитлер остается в Берлине – вместе с Геббельсом!
Это заявление Щербакова, надо сказать, несколько разрядило обстановку в городе. Но где же в действительности находился Сталин?
Было принято решение и об эвакуации из столицы все еще остающихся в ней военных академий, состав которых все же не решились бросить в мясорубку под Москвой.
«Транспорта для переброски академий не было. Военно-юридической академии со всем профессорско-преподавательским составом, слушателями и курсантами было приказано 16 октября[1017] 1941 года выйти из Москвы и следовать 300 км пешком до города Иванова»[1018].
Совсем не так происходило с Бронетанковой академией имени Сталина!
Отец автора этих строк, Андрей Николаевич Брюханов (1910-1970), был в первом выпуске Бронетанковой академии в 1934 году, сразу затем был демобилизован в промышленность.
В 1954 году уцелевших выпускников собрали в академию на юбилейное заседание и банкет; вручили нагрудные академические значки, еще не принятые в 1934 году.
При учете настроений этой публики, бывшей уже взрослыми и в большинстве военными еще в 1930-1931 годах, пережившей и 1937-1938 годы, и войну, и послевоенное лихолетье, нужно понимать, что как раз тогда наступала хрущевская «оттепель» – языки заметно развязались после почти четверти века страшного молчания! Отец, вернувшись со встречи однокашников, пересказал в числе прочих услышанных и нижеследующую историю (запомнились и не менее удивительные!).
Один из его однокурсников служил в академии и в 1941 году. 16 октября 1941 он как раз был дежурным по академии. Ее вооруженный состав привели на Курский вокзал в Москве и загрузили в эшелон.
Позже втихую подъехал Сталин с несколькими сопровождающими и погрузился в вагон, заранее оставленный свободным.
Эшелон вышел в сторону Горького и более двух суток слонялся по лесным полустанкам – где-то под Муромом; предполагалось, что прятался от возможного налета немецкой авиации.
Чем тогда занимались Сталин и его непосредственные спутники – этого рассказчик уже не знал, как не знали об их присутствии почти все, находившиеся в эшелоне.
Интереснейшая особенность: Сталин выбрал в сопровождающих не друзей народа, подчиненных Берии и Абакумову, а офицеров-танкистов!
Слушатели академии – это подготовленные офицеры-профессионалы со стажем, а не курсанты военных училищ – вчерашние школьники. Несколько сотен таких лейтенантов, капитанов и майоров во главе с преподавателями – генералами и полковниками, могли в пух разнести любого противника, численно превосходящего и лучше вооруженного!..
С кем же опасался встречи Сталин в Муромских лесах?..
Именно на этот момент и пришелся перелом ситуации под Москвой.
«В журнале боевых действий штаба группы армий „Центр“ 19 октября было записано: „В ночь с 18 на 19 октября[1019] на всем участке фронта группы армий прошли дожди. Состояние дорог настолько ухудшилось, что наступил тяжелый кризис в снабжении войск продовольствием, боеприпасами и особенно горючим. Состояние дорог, условия погоды и местности в значительной мере задержали ход боевых действий. Главную заботу всех соединений составляет подвоз материально-технических средств и продовольствия“»[1020] – и немецкое наступление резко притормозило!
Фельдмаршал Кессельринг, командовавший тогда, напоминаем, 2-м воздушным флотом, писал: «Физическое и эмоциональное напряжение превысило все допустимые пределы. /.../ Грязь и непогода совершенно изменили условия ведения боевых действий, которые ранее складывались в нашу пользу. /.../ боги, пославшие дождь, распорядились иначе; русские получили шанс создать тонкую линию обороны к западу от Москвы и насытить ее своими резервами, состоявшими из рабочих и курсантов военных училищ. Они сражались самоотверженно и остановили наступление наших почти утерявших мобильность войск»[1021].
Начальник штаба 4-й армии, наступавшей на Москву, генерал Блюментритт писал: «несмотря на незначительное сопротивление, „...наступление шло медленно, потому что грязь была ужасной и войска устали“.»[1022]
Это, похоже, и повлияло на решение Сталина – причем не только о возвращении в Москву!
Или, наоборот, решение Сталина повлияло на погоду!
К вечеру 19 октября Сталин в том же эшелоне вернулся на Курский вокзал в Москве.
Данная история не имеет документальных подтверждений; автор не запомнил даже имени упомянутого однокурсника отца. Но ведь никто до сих пор и не искал таких документов там, где это было нужно!
Зато имеется множество свидетелей того, как поздним вечером 19 октября Сталин уверенно и решительно забирал в свои руки управление в Москве[1023]!
С 20 октября Москва была объявлена на осадном положении – с комендантским часом (запретом населению появляться на улицах в ночное время без специальных пропусков) и неограниченной властью патрулей (вплоть до расстрела подозрительных на месте).
В последующие дни перелом на фронте обозначился вполне: «22 октября немцы взяли Наро-Фоминск на магистрали Рославль-Москва. /.../ линия обороны Москвы была прорвана в 69 км от города. /.../ С захватом Наро-Фоминска и переходом вермахта через [реку] Нару последние рубежи советской обороны к юго-западу от Москвы оказались прорванными. Наступающим немецким частям, казалось, уже ничего не мешало, но погода резко ухудшилась, дожди усилились и превратили почву в трясину. Генерал-фельдмаршал фон Бок приказал войскам остановиться и ждать, пока земля затвердеет, чтобы продолжить движение»[1024].
Сталин заявил в своей речи в подземельях Московского метро 6 ноября 1941 года: «Немецкие захватчики хотят иметь истребительную войну с народами СССР. Что же, если немцы хотят иметь истребительную войну, они её получат»[1025] – это звучало подобно последнему предупреждению, заключительному аргументу в споре, как бы завершавшему диалог, сам факт и содержание которого остались за рамками данного широковещательного выступления. Это подчеркивалось немедленно последовавшим призывом:
«Отныне[1026] наша задача, задача народов СССР, задача бойцов, командиров и политработников нашей армии и нашего флота будет состоять в том, чтобы истребить всех немцев до единого, пробравшихся на территорию нашей Родины в качестве её оккупантов. Никакой пощады немецким оккупантам! Смерть немецким оккупантам!»[1027]
А чем же, интересно, Красная Армия, по мнению Сталина, занималась до того?
Так или иначе, но это сразу было услышано на самом верху: «Первый мороз ударил в ночь с 6 на 7 ноября[1028], и по немецкому фронту прокатился вздох облегчения – грязь закончилась... Возобновились поставки, появились запчасти, танки стали возвращаться из передвижных полевых мастерских. /.../ фон Бок стремился поскорее возобновить боевые действия, но войска были настолько измотаны, что нуждались в передышке. /.../ первые дни морозов стали особенно напряженными для тылового обеспечения – на грузовиках, на санях и на телегах /.../ доставляли все необходимое на передовую»[1029] – причем по обе стороны фронта!
Вот тогда-то, 7 ноября, Сталин и заявил, что война завершится через полгодика-годик!
С заснеженной Красной площади он уже мог видеть мысленным взором предстоящий разгром немцев под Москвой – и вот в этом-то он не ошибся!
Ответ Гитлера состоялся через несколько дней.
«12 ноября температура опустилась до –15°, а на следующий день было уже –20°. В этот день в Орше состоялось секретное совещание, на которое начальник Генштаба Гальдер созвал высшее военное руководство вермахта на Восточном фронте; это стало одним из решающих моментов в истории немецкой армии. Решался вопрос, следует ли встать на зимние квартиры, дать отдых солдатам и не торопясь отремонтировать материальную часть, обдумывая следующий этап кампании? Или следовало пойти на риск последнего рывка к столице?
Гитлер сам обрисовал общую обстановку, сложившуюся на Восточном фронте, и, выслушав мнение офицеров, приказал продолжить наступление. /.../
Гитлер /.../ считал, что русские находятся при последнем издыхании и нужен только последний решительный удар. Доводы фон Бока совпадали с мнением Гитлера /.../.
Командиры отдельных частей – и крупных и малых – прекрасно знали, что поставлено на карту. Генерал-полковник Гепнер, за активное участие в антигитлеровском Сопротивлении закончивший жизнь на виселице, 17 ноября отдал высокопарный и напыщенный приказ о последнем бое: тогда даже он пребывал в уверенности, что Москву можно взять»[1030].
19 ноября 1941 года немецкое наступление возобновилось. Но это было уже началом конца немцев под Москвой: «Настоящая русская зима пришла чуть раньше, чем обычно»[1031].
Решение, которое было жизненно необходимым для Вермахта 7 октября 1941 года, теперь уже не соответствовало сложившейся обстановке!
Затянувшаяся на три недели (приблизительно с 23 октября по 18 ноября) пауза в военных действиях могла быть гораздо более продуктивно использована советской стороной: значительную часть этого времени немецкий фронт испытывал подлинные лишения, будучи отрезан непогодой от своих баз снабжения, оставшихся далеко позади; советский же при любой погоде снабжался по кратчайшим коммуникациям, идущим от Москвы, сама Москва представляла собою колоссальную базу снабжения, связанную с остальной страной всепогодными железнодорожными коммуникациями, не отрезанными с востока.