Наконец около 18 часов поспешно вошел в кабинет Николай Александрович Сбытов. Не говоря ни слова, трясущейся рукой подает написанную неровным почерком бумагу. Читаю: „Военному Совету МВО. Прошу сегодня же освободить меня от должности командующего ВВС МВО и отправить на фронт рядовым летчиком. Командовать ВВС округа больше не могу. Полковник Н. Сбытов“.
С изумлением смотрю на него, ничего не понимаю»[978].
Сбытов, оказывается, был вызван к В.С. Абакумову – начальнику Особого Отдела (позже – «Смерш») Красной Армии в 1941-1946 годах. Рассказ Сбытова:
«Когда я вошел в кабинет к Абакумову, он резко бросил мне:
– Откуда вы взяли, что к Юхнову идут немецкие танки?
– Это установлено авиационной разведкой и дважды перепроверено.
– Предъявите фотоснимки.
– Летали истребители, на которых нет фотоаппаратов, но на самолетах есть пробоины, полученные от вражеских зениток. Разведка велась с малой высоты, летчики отчетливо видели фашистские знаки на танках.
– Ваши летчики трусы и паникеры, такие же, по-видимому, как и их командующий. Предлагаю вам признать, что вы введены в заблуждение, что никаких танков в Юхнове нет, что летчики допустили преступную безответственность, и вы немедленно с этим разберетесь и сурово их накажете.
– Этого сделать я не могу. Ошибки никакой нет, летчики боевые, проверенные и за доставленные ими сведения я ручаюсь.
– А чем вы можете подтвердить такую уверенность, какие у вас есть документы?
– Прошу вызвать командира 6-го авиационного истребительного корпуса ПВО полковника Климова, он, вероятно, подтвердит.
Абакумов тут же приказал вызвать Климова и до его прибытия меня отослал в приемную /.../. Прибыл Климов, вместе с ним вновь вхожу в кабинет.
– Чем можете подтвердить, что летчики не ошиблись, сообщив о занятии танками противника Юхнова? – обратился Абакумов к Климову.
– Я такими данными не располагаю. Летали летчики округа.
Тогда я попросил вызвать начальника штаба корпуса полковника Комарова с журналом боевых действий, рассчитывая, что в журнале будет записано это, так как происходило уже в зоне Московского ПВО. Комаров прибыл и, так же как и Климов, заявил, что работу летчиков ВВС МВО корпус не учитывает и в журнал боевых действий не заносит. Абакумов, повернувшись ко мне, раздраженно сказал:
– Идите и доложите Военному совету округа, что вас следует освободить от должности как не соответствующего ей и судить по законам военного времени. Это наше мнение»[979].
Заметим, что оба авиационных полковника, сидевших на генеральских должностях, наверняка могли бы чем-то помочь Сбытову – иначе бы он не старался привлечь их на помощь, но они держали себя строго в рамках славных традиций, заложенных еще в 1937 году, и хорошо еще, что не старались добить коллегу!
Телегин, бывший в эйфории после одобрения со стороны Сталина, ринулся на защиту Сбытова.
Сам Телегин был и молодым (родился в 1899 году), и бывалым воякой и тертым аппаратчиком – с 1918 года участвовал в Гражданской войне, остался затем в кадрах Красной Армии, окончил в 1931 году Военно-политическую академию, служил с 1936 года политработником в пограничных войсках, а с 1940 – в политуправлении войск НКВД: «я тут же соединился с секретарем ЦК[980], доложил ему о только что услышанном от Николая Александровича. Секретарь попросил передать Сбытову, чтобы он остался на своем посту и делал все возможное для нанесения имеющимися силами авиации чувствительных ударов по врагу, а с Абакумовым обещал поговорить сам.
Я постарался успокоить Сбытова, рапорт предложил порвать и не думать больше об этом печальном эпизоде, а лишь о том, как лучше использовать авиацию и задержать врага. В частности побыстрее уничтожить мост через Угру и тем самым выиграть необходимое время до выхода Подольских училищ»[981].
Ввиду очевидности развития событий в последующие дни Абакумов, естественно, молчаливо «забыл» про Сбытова и его грехи – тем более при наличии влиятельных заступников и свидетелей.
«После ухода Сбытова я по-настоящему оценил свой разговор с Берия /.../ и понял, кто приостановил исполнение авиачастями боевых приказов командующего ВВС и Военного совета округа»[982].
Заметим, что последнее решение Берии и правомочно, и разумно: он был таким же членом Военного совета МВО (помимо других его высших должностей: заместитель председателя Государственного Комитета Обороны – ГКО, заместитель председателя Совнаркома СССР, нарком НКВД и т.д.), как и Телегин, а бомбить транспортные колонны, если Берия был уверен, что они не могут быть немецкими, было бы и глупостью, и преступлением.
Вот только интересно: почему и Берия, и Абакумов и, по-видимому, Сталин были в этом так уверены?
Телегину, кстати, быстро объяснили, насколько опасным оказалось его личное положение в силу того, что в октябре 1941 года он оказался умнее и Сталина, и Берии, и Абакумова.
Телегин тут же, еще вечером 5 октября, получил выволочку – и не от кого-нибудь, а от самого Сталина: «в 18 часов 15 минут последовал звонок И.В. Сталина. /.../
– Телегин? Вы сообщили Шапошникову, что танки противника прорвались через Малоярославец[983]?
– Да, я, товарищ Сталин.
– Откуда у вас эти сведения?
– Мне доложил из Подольска помощник командующего по ВУЗам[984] комбриг[985] Елисеев со слов коменданта автодорожного участка. Связи с Малоярославцем нет, и я приказал ВВС немедленно послать самолеты У-2 и истребители для перепроверки, а также произвести проверку по постам ВНОС...
– Это провокация. Прикажите немедленно разыскать этого коменданта, арестовать и передать в ЧК[986], а вам на этом ответственном посту надо быть более серьезным и не доверять всяким сведениям, которые приносит сорока на хвосте.
– Я, товарищ Сталин, полностью этому сообщению не доверял, немедленно принял меры перепроверки и просил генерала Шарохина до получения новых данных Ставке не докладывать. Комбригу Елисееву приказано немедленно выступить из Подольска с передовым отрядом на Малоярославец.
– Хорошо. Но впредь такие сведения надо проверять, а потом докладывать.
Разговор был короткий, но самочувствие такое, как будто ошпарили кипятком. Конечно, командование тылового округа, далеко отстоящее от руководства боевой деятельностью на фронте, не имело юридического и морального права говорить первым о том, что в глубоком тылу фронтов появился враг и идет на Москву. Первыми это должны были сказать командования фронтов, но они не говорили. И надо было дважды, трижды проверить сообщения и только тогда докладывать. Урок крепко запомнил»[987].
Телегин, как можно понять, достаточно хорошо все сообразил. Поэтому позднее он стал искать покровителя повлиятельнее – и остановился на маршале Жукове.
Эпизод свидетельствует и о том, что Сталин уже располагал какими-то собственными источниками информации, отличными от телегинских: от Юхнова немецкие танки развернулись на север – отсекая войска Резервного и Западного фронтов, а Малоярославец (к северо-востоку от Юхнова) был занят немцами только 17 октября 1941[988].
Заметим при этом, что никто в Москве (ни Сталин, ни Телегин, ни Генштаб) не располагали в это время никакими сведениями о другом крыле наступающих немецких войск, наступавших с северо-запада и далее на юг – навстречу обнаруженной летчиками Московской ПВО танковой колонне, двигавшейся с юго-запада и далее – от Юхнова на север.
Общая картина дополняется воспоминаниями Г.К. Жукова, лично выяснявшего, что же произошло на Западном и Резервном фронтах.
Жуков в то время находился в Ленинграде и командовал Ленинградским фронтом. 5 октября (очевидно – после 15 часов) к нему позвонил Сталин и сказал: «У меня к вам только один вопрос: не можете ли сесть в самолет и прилететь в Москву? Ввиду осложнения обстановки на левом крыле Резервного фронта в районе Юхнова Ставка хотела бы с вами посоветоваться о необходимых мерах»[989].
Ввиду нежесткости и необязательности такой постановки вопроса не слишком чуткий Жуков испросил разрешения вылететь на следующее утро, а сам задержался до вечера 6 октября. Он объяснял это тактическими осложнениями на фронте одной из подчиненных армий, но, может быть, у него были дела и поважнее.
Вечером 6 октября опять звонил Сталин. Жуков доложил обстановку и «спросил Верховного, остается ли распоряжение о вылете в Москву.
– Оставьте за себя начальника штаба фронта генерала Хозина или Федюнинского [командующего одной из армий фронта], – повторил И.В. Сталин, – а сами вылетайте в Москву»[990].
Жуков продолжает: «В Москву прилетел 7 октября. /.../ И.В. Сталин подозвал к карте и сказал:
– Вот смотрите. Здесь сложилась очень тяжелая обстановка. Я не могу добиться от Западного фронта исчерпывающего доклада об истинном положении дел. Мы не можем принять решений, не зная, где и в какой группировке наступает противник, в каком состоянии находятся наши войска. Поезжайте сейчас же в штаб Западного фронта. Тщательно разберитесь в положении дел и позвоните мне оттуда в любое время. Я буду ждать»[991].
Жуков, таким образом, посылался с поручением, которое могло быть отдано любому толковому капитану или майору Генерального штаба, но только снабженного официальными полномочиями от Генерального штаба или Верховного главнокомандующего, – причем такого делегата следовало бы выслать еще за пару суток до этого.