Телегин продолжает: «около 14 часов Сбытов быстро вошел в кабинет и доложил:
– Летало три боевых экипажа. Прошли над колоннами бреющим полетом под сильным зенитным огнем. Имеют пробоины. При снижении самолетов пехота выскакивала из машин и укрывалась в кюветах. Голова танковой колонны в пятнадцати-двадцати километрах от Юхнова. Сомнений не может быть, товарищ член Военного совета, это враг, фашисты.
Теперь уже нельзя было не поверить. Надо было позвонить Б.М. Шапошникову. Еще раз набираю номер. Спрашиваю:
– Борис Михайлович (как-то в разговоре он сам просил так к нему обращаться), не поступало ли к вам каких-нибудь новых данных о положении на Западном фронте?
Это было воспринято маршалом уже с неудовольствием...
Разговор был коротким. Решил не докладывать данные авиаразведки, а еще в третий раз их проверить.
Снова поднимаются в воздух лучшие летчики и их командиры. С риском для жизни проходят над колонной раз и другой. /.../
Было что-то около 15 часов, когда Сбытов доложил:
– Товарищ член Военного совета, данные подтвердились – это фашистские войска. Голова танковой колонны уже вошла в Юхнов. Летчики были обстреляны, среди них есть раненые.
Теперь уже [!!!] промедление было недопустимо, надо докладывать. Прошу дежурного срочно соединить с маршалом Шапошниковым. Телефон свободен, маршал у себя в кабинете. Веря, что Генштаб уже получил данные о случившемся, я обратился к маршалу все с тем же вопросом:
– Борис Михайлович, каково положение на Западном фронте?
В трубке послышался недовольный голос:
– Послушайте, Телегин, что значат ваши звонки и один и тот же вопрос? Не понимаю, чем это вызвано?
Я твердо, насколько позволяло волнение, доложил обо всем, что мне было известно. В трубке на несколько секунд воцарилось молчание.
– Верите ли вы этим данным, не ошиблись ли ваши летчики?
– Нет, не ошиблись, – твердо ответил я. – За достоверность сведений отвечаю, за летчиков ручаюсь...
– Мы таких данных не имеем, это невероятно... – и длинный протяжный гудок, воспринятый мной в ту минуту как вой сирены воздушной тревоги.
Через 3-4 минуты вновь зазвонил телефон. Поднимаю трубку, слышу:
– Говорит Поскребышев[972]. Соединяю вас с товарищем Сталиным.
Проходит несколько секунд, и хорошо знакомый, низкий, немного сипловатый голос:
– Телегин?
– Так точно, товарищ Сталин.
– Вы только что докладывали Шапошникову о прорыве немцев в Юхнов?
– Да, я, товарищ Сталин.
– Откуда у вас эти сведения и можно ли им доверять?
– Сведения доставлены лучшими боевыми летчиками, дважды перепроверены и достоверны...
– Что предприняли?
Подробно доложил о подъеме по боевой тревоге Подольских училищ, приведении в боевую готовность Военно-политического училища, академии имени Ленина и о других принятых мерах.
Сталин внимательно выслушал, одобрил /.../.
– Действуйте решительно, собирайте все, что есть годного для боя. На ответственность командования округа возлагаю задачу во что бы то ни стало задержать противника на пять-семь дней на рубеже Можайской линии обороны. За это время мы подведем резервы Ставки. Об обстановке своевременно докладывайте мне через Шапошникова...
Положив трубку, я тяжело опустился в кресло. Сознание, что сигнал тревоги воспринят Верховным главнокомандующим, сняло нервное напряжение. Его требование „действуйте решительно... во чтобы то ни стало задержать противника на пять-семь дней“ заставило побороть слабость. Надо было действовать. /.../
Для округа наступило время, не предусмотренное ни положениями, ни структурой, ни мобилизационными планами. Округ принимал на себя всю ответственность перед партией, правительством, перед всем народом за предотвращение столь неожиданно нависшей над Москвой грозной опасности»[973].
В последующие часы и даже более суток Телегин оставался единственным действующим военачальником в Москве: у остальных почти не было никаких подчиненных им частей, а связь с фронтами как была потеряна, так и не возникала. Недаром с 16 часов 5 октября Телегину регулярно звонил генерал М.Н. Шарохин, заместитель начальника Оперативного управления Генштаба: справиться о новостях – больше ему их узнавать было неоткуда[974]!
У Телегина же появлялось, что рассказывать. Как раз в 16 часов вышел на связь полковник Чернов, от которого ничего не было слышно с 10 часов утра. Он доложил: «Танки и мотопехота противника заняли Юхнов. Отходят разрозненные подразделения Резервного фронта. Подошел и 54-й ГАП (гаубичный полк) без снарядов и горючего, прожекторный батальон».
Телегин распорядился: «Всех отходящих военнослужащих задерживать, формировать роты, батальоны и ставить на рубеж. Командиров и политработников пришлем из резерва. Доносить чаще. По боевой тревоге подняты Подольские училища. Им приказано в спешном порядке выходить на Ваш рубеж и занять оборону по Вашему приказу»[975].
Несомненна заслуга Телегина в том, что с утра 4 октября он был единственным начальником в Москве, знавшим о выступлении Гитлера и пытавшимся понять, на чем же оно основывалось. С утра 5 октября он уже подключил к этому делу других руководителей – прежде всего Сбытова.
Так или иначе, но Телегин лично подарил всем защитникам Москвы сутки или двое на подготовку, подняв тревогу тогда и так, когда и как он это совершил. Если бы он этого не сделал, то это сделал бы кто-нибудь другой, но это уже произошло бы существенно позднее.
Ведь Телегин обладал прямой связью с Генштабом, наркоматом Обороны и прочими командными инстанциями – практически, как оказалось, – вплоть до Сталина! Все же прочие военные, способные поднять тревогу (возможно – многие и пытались!) такой связи не имели! И кто знает, каким стал бы тогда результат битвы за Москву.
Поэтому Телегин, на наш взгляд, вполне заслужил титул спасителя Москвы, если бы он присваивался по совести и по заслугам какому-либо одному человеку!
С вечера же 5 октября и многие другие присоединились к выяснению обстановки и принятию всех необходимых возможных мер, но и тут какое-то время Телегин оставался среди главных организаторов обороны Москвы. А ведь заканчивались уже четвертые сутки с начала операции «Тайфун»!
Но Телегин явно ошибался, если считал, что и Сталин уже в это же время целиком включился в решение неотложных задач по обороне!
Похоже, однако, что мысли Сталина потекли сначала несколько в ином направлении!
Вместо красочной истории, поведанной нами, опубликованной в единственной книге, по сей день практически игнорируемой специалистами, нам теперь рассказывают следующие байки: «Вечером 4 октября командующий Западным фронтом И.С. Конев доложил И.В. Сталину „об угрозе выхода крупной группировки противника в тыл войскам“. На следующий день аналогичное сообщение поступило от командующего Резервным фронтом С.М. Буденного. Семен Михайлович доложил, что „образовавшийся прорыв вдоль Московского шоссе прикрыть нечем“.»[976]
Здесь нет ссылок на первоисточники, и похоже, что все это кем-то придумано. Очень уж эти сообщения противоречат и истории, рассказанной Телегиным, и нижеследующей истории, рассказанной Г.К. Жуковым.
Может быть, эти истории придуманы Коневым и Буденным, причем возможно – даже независимо друг от друга. Очень уж им было не с руки признаваться, что они сутками сидели на своих командных пунктах, не имея связи ни с собственными армиями, ни друг с другом, ни с Генеральным штабом – и ничего не делали! Возможно при этом, они и отсылали цитированные сообщения, но те не доходили до адресата.
А возможно и совсем иное: ни Конев, ни Буденный вовсе не врут, и Сталин действительно получал их сообщения (причем оказывается прав и Телегин, подозревавший, что какая-то информация может гулять по верхам – без уведомления нижестоящих начальников), но реагировал таким образом, что и у Конева, и у Буденного (имевших, в отличие от Телегина, к октябрю 1941 уже немало собственных поражений и на полях сражений, и в служебных кабинетах!) не возникало никакого стремления развивать и уточнять информацию, отсылаемую к Сталину!
Факт тот, что Сталин поначалу крайне недоверчиво отнесся и к сообщению Телегина, о чем последний был уведомлен несколько неожиданным и непрямым путем.
Телегин рассказывает: вскоре после звонка Сталина «впервые по телефону я услышал голос Берия, он являлся тоже членом Военного совета округа, где еще ни разу не появился. Он резко и сухо задал вопрос:
– Откуда вы получили эти сведения, кто вам их сообщил?
Рассказываю все по порядку. /.../
– Слушайте, что вы принимаете на веру всякую чепуху? Вы, видимо, пользуетесь информацией паникеров и провокаторов...
Пришлось убеждать Берия, что сведения точные и доставили их летчики, заслуживающие полного доверия.
– Кто вам непосредственно докладывал эти сведения?
– Командующий ВВС округа полковник Сбытов.
– Хорошо...
Ни резкому тону разговора, ни тому, как было сказано это „хорошо“, я не придал особого значения – время суровое, не до обмена любезностями. „В такой обстановке всяко бывает“, – решил я и занялся делами, которых все прибавлялось и каждое было первоочередным»[977].
Но уже одно из первоочередных дел повергло Телегина в шок: «Поступил сигнал, что на аэродромы кто-то передал приказание не поднимать самолеты для бомбежки противника, по распоряжениям Военного совета и командующего ВВС МВО. Звоню Сбытову, но комиссар В.Д. Лякишев докладывает, что больше часа тому назад Сбытов вызвал машину и спешно выехал. Куда? Никто не знает. Это меня вывело из равновесия. /.../ Я не мог понять, как мог так поступить дисциплинированный командир, получивший боевую задачу приготовить к вылету бомбардировочную и штурмовую авиацию. Оставить боевой пост, не доложив старшим начальникам и не поставив в известность своих ближайших помощников о месте своего местонахождения, недопустимо в военной жизни вообще и особенно в такой критический момент. Выводы напрашивались самые неприятные.