Логично полагать, что доля ее участия в происходящих на территории нашей страны природоразрушительных процессах еще больше или, по крайней мере, не меньше. Любые (даже самые безукоризненные и детально разработанные) юридические природоохранительные меры будут неэффективны, если половина хозяйственной системы ч даже более) фактически не является подконтрольной правовым установлениям. Очевидно также, что люди, занятые производственно-коммерческой деятельностью в так называемой «нерегулярной экономике», более всего склонны к хищническому отношению к природным ресурсам, и, следовательно, превращение «теневой» экономики в главный природоразрушительный фактор представляет собой характерную черту современного этапа экологического кризиса в России.
При фактически действующей в России модели хозяйства применение экономических рычагов природопользования, которые оправдывают себя в развитых странах, почти полностью исключено. Любые экономические санкции, налагаемые государством на предпринимателей в экологических целях, в данных условиях будут либо игнорироваться, либо обходиться путем подкупа должностных лиц, либо просто перекладываться на основную массу потребителей за счет роста цен. Причем не только «теневая», но и официальная экономика становится все более природоразрушительной, поскольку субъекты рынка могут процветать даже на фоне деградирующей окружающей среды, перемещая свою инвестиционную деятельность на другие территории [З].
Профессор К. К. Вальтух произвел расчеты, результаты которых имеют фундаментальное значение для понимания антиэкологической основы социально-экономического паразитизма в современной России. Оказывается, с 1993 г. население нашей страны начало потреблять полезной стоимости больше, чем производить. Иначе говоря, прибавочная стоимость не только отсутствует, но и стала величиной отрицательной, причем эта тенденция усиливается. В 1995 г. конечное потребление уже на 35% превышало стоимость, вновь созданную трудом, а к 2000 г. это превышение составило около 50%.
Между тем существование любого общества (не говоря уже о его устойчивом развитии) возможно лишь при условии превышения прибавочного продукта над потреблением. Капитализм же предполагает гораздо более быстрое, чем прежде, накопление производственного капитала, основанное на росте производительности общественного труда. В России же наблюдаются прямо противоположные, абсурдные в экономическом отношении процессы.
Превышение потребления над величиной стоимости вновь создаваемого трудом продукта достигается на 1/3 за счет недовозмещения стоимости израсходованных основных производственных фондов, иначе говоря, за счет ускоренного износа оборудования, а на 2/3 — за счет разграбления и «проедания» природных ресурсов. Оценка этой стоимости минимальна, так как в данных расчетах не учитываются потери, связанные с загрязнением окружающей среды, разрушением почв и т. п. [4]. Следовательно, можно считать доказанным, что вся современная российская экономика в целом носит паразитический, разрушительный по отношению к производительным силам и к природе характер.
Отсюда становится понятным, почему при более чем двукратном сокращении объемов производства в стране пока нет массового голода, а часть людей, особенно среди молодежи, стала ездить на «иномарках», покупать недвижимость, богато одеваться. Причем не только «новые русские», но и большинство населения в той или иной мере живет (или улучшает свое положение) за счет экспорта природных ресурсов, то есть прямо или косвенно участвует в проедании национальных богатств, часто даже не догадываясь об этом.
Нередко в научных дискуссиях и пропагандистских выступлениях «дикости» современного российского рынка противопоставляется «цивилизованный» рынок Запада в качестве идеальной социальной и экологической модели, на которую следует равняться всем прочим странам мира. Приводят в качестве примера аккуратность немцев, их хозяйское отношение к производственным и бытовым отходам, идеальную чистоту германских городов. Но мусора и грязи в метро и на улицах Нью-Йорка и многих других американских городов не меньше, а больше, чем в Москве или Барнауле. Дело, по-видимому, здесь не столько в социально-экономическом строе, сколько в традиционной культуре народа, обусловленной как географическими особенностями (просторы или теснота территорий, изобилие или дефицит природных ресурсов), так и спецификой исторического развития конкретных стран.
Самого пристального внимания заслуживает опыт очистки Великих озер, вод Рейна. Вместе с тем не следует закрывать глаза на узость рамок рыночных отношений для решения современных экологических проблем. Несмотря на впечатляющие результаты природоохранной деятельности в отдельных регионах, экологическая ситуация в мире в целом не улучшается, а ухудшается, и главная причина тому — корыстные интересы частных собственников.
Антиэкологическую сущность рыночной экономики можно обнаружить в таком обыденном явлении, как покупка товаров повседневного спроса. На Западе совокупные затраты на их упаковку примерно равны стоимости самих товаров. В советский период о культуре торговли в т. ч. и в оформлении товара, не приходилось и мечтать. У продавцов не оказывалось иногда даже самой простой оберточной бумаги. Томичи, например, рассказывали, что их первый руководитель однажды в подобной ситуации подставил под сахар свою шапку и с ней в руках пришел в кабинет директора магазина.
Теперь с тарой в магазинах проблем нет, но прежде, покупая бутылку молока, мы только один раз оплачивали ее стоимость, а посуду сдавали для многократного повторного использования (причем стеклянная бутылка стоила ориентировочно столько же, сколько налитое в нее молоко, что стимулировало покупателя сохранять ее).
Теперь такую посуду сдавать чаще всего некуда, а если ее и принимают, то по цене раз в 10 меньшей. Приобретая то же молоко, но в тетрапаке, мы вынуждены доплачивать примерно столько же и за тару при каждой такой покупке, а тарой засорять природу. Кому это нужно? Во-первых, предпринимателю, который делает бизнес на производстве тары, во-вторых, торговцу, зарабатывающему почти вдвое больше на каждом полулитре молока, чем при прежнем методе торговли. В какой-то мере это полезно и покупателю, поскольку освобождает его от забот, связанных со сдачей бутылок. Заметим, что заботы такого рода в последние годы горбачевской «перестройки» в торговой сети создавались мафией искусственно с целью извлечения «теневых» доходов. Между тем при правильной организации оборота стеклотары, как показывает элементарный расчет, фасовка молока в бутылках гораздо выгоднее и обществу, и каждому отдельному покупателю.
Это обстоятельство еще в начале 70-х гг. отмечал весьма далекий от идеологии член Верховного суда США У. Дуглас: «Производство бутылок одноразового потребления выгодно как для фабрикантов, так и для розничных торговцев. При этом на изготовление таких бутылок и банок расходуется соответственно в 3 и 2,7 раза больше электроэнергии, чем на производство тары многократного потребления». Он, ссылаясь на пример некоторых штатов, где продажа напитков в бутылках одноразового потребления была запрещена, считал, что основной тарой должна стать стеклянная бутылка, поскольку она может использоваться в среднем 14 раз под прохладительные напитки и до 20 раз — под пиво. Правда, при этом Дуглас замечал, что трудно даже представить, интересы скольких предпринимателей были бы задеты такой мерой, и, по-видимому, недооценивал силу противодействия, поскольку не только США, но и все страны мира на пороге третьего тысячелетия оказались еще дальше от реализации столь простых и полезных предложений.
На этом примере можно видеть и социально-психологические различия в подходах к вопросам эколого-экономической целесообразности, обусловленные объективными различиями классового положения людей. «Новорусский» спекулянт удорожания ежедневной покупки даже не заметит. Но миллионы граждан ради ежедневной покупки молока уже по этой причине, не говоря о других более значительных факторах, вынуждены ограничить себя в подписке на любимую газету или в покупке нужных книг, стоимость которых, как и лекарств, почему-то выросла, по сравнению с ростом цены на водку, например, в десятки раз.
На производство разовой тары затрачивается во много раз больше общественного труда, чем на тару многоразового использования, расходуются невозобновляемые ископаемые ресурсы, вырубаются леса. Вторично не используемыми бутылками замусориваются лес и пляжи даже в новосибирском Академгородке. Страшно подумать, к чему этот процесс может привести, если продлится еще лет пятнадцать-двадцать. Но, кстати сказать, молоко скисает в бумажных и полиэтиленовых пакетах скорее, чем в стеклянных бутылках.
Кому-то пример с бутылкой молока может показаться слишком мелким, однако он наглядно демонстрирует абсурдность современной российской экономики. В более узком технолого-экономическом смысле проблема совершенствования в России розничной торговли молочными продуктами, хлебом и другими товарами повседневного спроса связана с общей мировой проблемой производства, использования и утилизации тары, которая в экологическом, социально-экономическом отношениях еще не получила нигде удовлетворительного решения. Возможно, стоит вспомнить из советского опыта и бутылки многоразового использования и пошире использовать торговлю вроссыпь и разлив в тару покупателя. Не только гигиенические, но также экологические, и политэкономические соображения государственного порядка, учитывающие выгоду большинства, а не меньшинства граждан, должны при решении подобных вопросов иметь определяющее значение.