Названия парижских заведений, где пел молодой певец, быстро менялись. "Казино де Турель", "Виль Жанонез", "Казино де Монмартр", "Муравей". Потом настали времена провинции. С помощью импресарио Дало Шевалье подписал контракты на выступления в Гавре, Амьене, Туре.
После возвращения в столицу Франции Шевалье поет в "Копсер де л'Юнивер", а затем в "Пти Казино" на бульваре Монмартр. "Пти Казино" считалось для певцов трамплином на пути к успеху.
Но первый успех пришел к Морису в "Паризиане". Итогом работы здесь стала кругленькая сумма, пятьсот франков, отложенная в сберегательную кассу.
"Увенчанный титулом "Шевалье М. из «Паризианы»", я снова начал бывать в конторах агентов по устройству на работу в надежде получить ангажемент, — вспоминал Шевалье. — Ничего особенно интересного мне не предлагали, и я согласился поехать в Аньер: три дня в неделю — тридцать пять франков. Значит, снова придется перебиваться со дня на день? Меня охватило уныние.
И вот я приехал на три дня в Аньер.
На главной улице в зале, где помещался "Эден-Консер", собралась очень смешанная публика, но это были простые, симпатичные, непритязательные люди.
При первом же контакте — прямое попадание. Я пел те же песни, что и раньше, но теперь за всей этой смесью из Дранема, Буко, Жоржиуса и Дорвиля ощущался Менильмонтан, и этим я не был обязан никому. Это было мое собственное. Публика выказывала мне свое расположение, заискрились шутки, зазвучал смех. Отношение к тому, что я делал на сцене, изменилось: ребенок превратился в юношу, и вольности, которые я время от времени позволял себе, никого больше не шокировали.
Но позвольте, это же успех?! Я прибежал за кулисы сам не свой. Мне хотелось плакать, смеяться. Едва я успел снять грим, как в артистическую вошел директор, поздравил меня и предложил остаться в Аньере еще на неделю. Неделю? Две, три, десять! Я остался здесь на весь сезон.
Тут среди сочувственно относившихся ко мне людей и определилось мое истинное творческое "я". Теперь, выходя на сцену, я никому не подражал, а просто делился с публикой тем, что принадлежало лично мне.
В тесном мире кафе-концерта стало известно о моем успехе в Аньере, и я получил на неделю ангажемент в "Ла Скала" в Брюсселе, по двадцать франков за день, и мой ангажемент был продлен на месяц. Затем был Лилль и выступления в "Пале д'Эте". Теперь мое появление на сцене часто встречали аплодисментами. Вернувшись в Париж, я узнал, что на Страсбурском бульваре обо мне заговорили как о молодом даровании. Мне было шестнадцать лет, и в сберегательной кассе на мое имя лежали две тысячи франков.
Перед началом зимнего сезона в Париж приехал администратор марсельского "Альказара". Он набирал труппу, и я подписал контракт на трехмесячное турне. Я должен был петь в Марселе, Ницце, Тулоне, Лионе, Бордо, Авиньоне, Алжире и других городах и получать от двадцати до тридцати франков в день. Мне это казалось просто сказкой".
И далее: «Когда после эстрадного турне я вернулся в Париж, мне предложили ангажемент в "Казино Сен-Мартен" и "Казино Монпарнас", они считались первыми среди кафе-концертов второго класса, то есть шли непосредственно после "Ла Скала" и "Эльдорадо". Здесь давались лучшие программы того времени. Мой дебют в этой новой англо-менильмонтанской манере был воспринят как откровение. Начинающие актеры подражали мне. Стали говорить: "жанр Шевалье", "школа Шевалье"».
До 1914 года Шевалье с большим успехом выступал в "Сигале", получая четыре тысячи франков в месяц. С началом Первой мировой войны Шевалье попал на фронт. Провоевал он недолго и попал в плен. К счастью, он вернулся домой целым и невредимым и продолжил концертную деятельность. Сначала он покоряет Лондон, а затем возвращается на родину.
"Итак, однажды вечером я выхожу на сцену "Триапона" в Бордо в костюме молодого английского денди, — пишет в автобиографической книге Шевалье. — Успех приходит сразу. Начиная с первой песни "О Морис!" и до последнего танца — полный триумф! Его подтверждают Марсель, Лион и Ницца. Я сделал во французском мюзик-холле прыжок в неизведанное: совместил элегантность и смех, обаяние и гротеск, вокальную комедию и танцевальную клоунаду. Создал образ, представляющий спортивную молодежь эпохи".
Леониду Осиповичу Утесову довелось присутствовать на одном из концертов шансонье в середине 1920-х годов:
"Полвека тому назад я слышал в Париже молодого Мориса Шевалье. В его репертуаре было немало подобных песенок. Но никто стыдливо не опускал глаза, ни у кого не возникала мысль обвинить Шевалье в развязности. Да это было бы просто невозможно. Все делалось им с таким изяществом, что попади на этот концерт воспитанница института благородных девиц, пожалуй, и она не была бы шокирована. Я бы рассказал вам сюжеты этих песен или даже лучше спел бы их, но в книге песня не слышна, да и боюсь, что у меня не получится так, как у Шевалье, и моралисты, которые блюдут нашу нравственность, останутся недовольны. Я только назову три песни. Одна — "Женский бюст": песня рассказывала о воздействии возраста на его формы; другая — о послушном сыне, который всегда жил по маминым советам и даже в первую брачную ночь спрашивал у нее по телефону, что ему делать; а третья песня называлась "Что было бы, если бы я был девушкой?" — на что Шевалье сам отвечал: "Я недолго бы ею оставался". Казалось, что тут можно сделать, с этими сюжетами, особенно примитивно выглядящими в таком упрощенном пересказе. Но был ритм, была музыка, был Шевалье, и они превращались у него в житейские истории, несущие даже какую-то свою философию. За любым, самым "легкомысленным" сюжетом его песни проглядывала личность художника, да не проглядывала, она царила над тем миром, который творился в его песнях…
Шевалье поет почти шепотом — именно этот интимный тон и нужен его откровенно фривольным песенкам. Он держится на сцене просто, как бы не признавая никаких перегородок между собой и публикой. Это подкупает. Кроме того, у него обаятельная улыбка человека, который уверен, что его все обожают.
Такая естественная манера пения, как у Мистангет, Жозефины Бекер и Мориса Шевалье, у нас тогда еще не была принята, многие наши эстрадные певцы пели свои песенки всерьез, как оперные арии. В этой доверительности исполнения я почувствовал некую родственность, уверился, что она органична, даже просто необходима эстраде…"
А потом настало время покорения Голливуда. Как известно, сделать это европейцам не так просто. Но своим талантом Шевалье преодолел и американский барьер. В конце 1920-х годов первые фильмы с участием французского артиста выходят на экран.
"Успех фильма "Песнь Парижа" так велик, что на родине меня встречают, как Жоржа Карпантье, вернувшегося из Англии после победы над их чемпионом, — пишет в книге воспоминаний певец. — Как бы лестно это ни было, я не могу принимать всерьез такие восторги. Это уж слишком!
Две недели выступлений в "Ампире" проходят с аншлагом. Несомненный успех!
До окончания выступлений в театре "Ампир" получаю телеграмму от Любича из Лос-Анджелеса: "Премьера "Парада любви" состоялась. Боссы довольны. Успех колоссальный. Вы достигли вершины, Морис…" В самом деле, мне чертовски везет!
Возвращаюсь в Голливуд подписать контракт еще на два фильма на более выгодных условиях".
Шевалье снимается и дальше, сначала в фильме "Болото", а затем выходят фильмы "Маленькое кафе", "Веселая вдова", "Молчание — золото", "Жижи", "Канкан", "Фанни", "В поисках потерпевших кораблекрушение". Шевалье-киноартисту свойственны изящество, легкость, музыкальность и в тоже время психологическая глубина и драматизм.
Продолжает выступать певец и во время Второй мировой войны, что привело к незаслуженным обвинениям в коллаборационизме.
И после окончания войны, несмотря на возраст, Шевалье не снижает творческой активности. Где он только не гастролирует: концерты проходят в Бельгии, Швейцарии, Швеции, Дании, Англии, США, Канаде.
Выступления в лондонском зале "Эмпайр рум" проходят с ошеломляющим успехом — Шевалье бьет все рекорды.
В Нью-Йорке прошла премьера цветной телевизионной передачи "Морис Шевалье-шоу" продолжительностью девяносто минут. И снова большой успех.
Журнал мужских мод "Адам" в середине 1950-х годов признал Шевалье самым элегантным артистом Франции. В знак этой чести певец получил "Золотое яблоко".
"Морис Шевалье пел на эстраде семьдесят лет: в двенадцать он начал в заурядных кафе-шантанах (ныне переводят изысканнее — в кафе-концертах); потом были самые роскошные ревю и залы; в восемьдесят лет он распрощался с концертами, с переполненными театрами, с телевизионными и радио-шоу, он один (один!) мог часами держать в своей власти многотысячную публику, — пишет Л.С. Мархасев. — Он спел тысячу песен и записал триста пластинок. В восемьдесят лет он наконец сказал себе: "Хватит быть рабом ежевечернего успеха. Теперь ты можешь немного отдохнуть, старый Момо!" Гигантский именинный пирог в честь восьмидесятилетия Шевалье был изготовлен в форме его знаменитой шляпы-канотье, и легкая рука "первой дамы" современной французской песни Мирей Матье при помощи Короля Мориса Первого разрезала пирог, дабы каждый из признанных ныне шансонье получил свой кусок".
Шевалье — подлинный идол Франции. В Парижском музее восковых фигур его статуя была поставлена рядом со статуей президента. Когда Шевалье умер (это случилось 1 января 1972 года), президент Франции Жорж Помпиду сказал: "Его смерть для всех большое горе. Он был не просто талантливым певцом и актером. Для многих французов и нефранцузов Шевалье воплощал Францию, пылкую и веселую". Этими словами президента республики смерть эстрадного певца приравнивалась к событиям государственного масштаба.