Челлен Ю.Р.
О политической науке, ее соответствии с другими
отраслями знания и об изучении политического
пространства[24]
О саморефлексии политики[25]
[Политической науке], вне всякого сомнения, присущ момент саморефлексии (sjalfbesinningens stund), когда мысль стремится назад к выявлению собственной проблематики, своих задач и исходного пункта. Предчувствие подсказывает нам, что этот миг уже настал, поскольку великий общественный кризис, затронувший весь мир, проявился в усилении внимания к государствоведческой проблематике. <...>
Если политическая наука пока не превратилась в полноправную дисциплину в общей системе народного просвещения и не стала звеном в системе аттестационных экзаменов высшей школы, то <...> причину тому я вижу в официальном воззрении на ее предмет. <...>
Согласно данному воззрению государство в принципе и в первую очередь является субъектом права. Понятие государства создает именно конституция и ничто иное. Следовательно, наука о нем есть не более чем наука о конституции. Но эта дисциплина уже изучается в высшей школе на юридических факультетах в рамках курса государственного права. Относящаяся к гуманитарной области знания политическая наука пытается отделить себя от права и хоть как-то обозначить собственное своеобразие, совместив перспективу своего развития с историей или выразив ее в метафизическом понятии. Но тем самым она вторгается в законные области двух других наук – истории и (практической) философии. В качестве гибрида этих трех <...> без сердцевины и четко очерченного предметного поля наука политики влачит жалкое существование в сообществе других наук. Но стоит ли тогда удивляться тому, что ей не удалось добиться от общественного мнения того внимания, которое уделяется самостоятельным наукам с собственными предметом и методами исследования? <...>
Итак, следует констатировать, что традиционный для нашей страны взгляд на предназначение политической науки не дает ей обрести то, что по праву ей принадлежит. Но прежде чем возлагать вину за подобное состояние дел на отечественных администраторов этой науки, необходимо вспомнить, что в данном случае они лишь выражают общее мнение, распространенное даже в так наз. больших культурных странах. Если государство – это юридический факт, то, соответственно, наука о государстве – это правовая наука. Подобное представление характерно для нашей эпохи, оно даже не оспаривается ввиду его самоочевидности. Перед нами всеобщий, а не исключительно национальный предрассудок. <...>
Как бы нам ни хотелось представить науку чем-то величественно бесстрастным (oberord majestet), отстраненным от любых веяний эпохи, вряд ли от нас может ускользнуть ее фактическая зависимость от них. Силы, выраженные в этих веяниях, неизбежно распространяясь вглубь и вширь, самым решительным образом влияют на науку, способствуя манипулированию ею. Из положения руководителя политическая наука охотно переходит на роль обычного клерка. Каково современное государство, таково и государствоведение, которому трудно избежать искушения быть скорее апологией случайно реализованных форм, нежели чистым отражением самой идеи государства[26]. Но тем более необходимо, чтобы оно по крайней мере не останавливалось в развитии согласно собственному предназначению.
Довольно впечатляющее зрелище – наблюдать, как идея государственной власти движется во времени, то поглощая собой сферу интересов индивида, то отступая перед нею. Мощный волновой ритм этого движения в целом совпадает с циклами всеобщей истории. Так, мы видим эту идею вполне сформированной в период взлета государственности в античном мире, а затем истонченной в деятельности средневековых корпораций, снова достигшей кульминации при абсолютизме и опять угнетенной в эпоху индивидуалистического либерализма, под знаком которого прошло все XIX столетие. Разгадка нынешнего официального взгляда на политическую науку состоит в том, что мы все еще держимся за теоретическое оправдание последнего исторического проявления идеи государства.
Действительно, знаменитая «манчестерская школа» минимизаторов («the minimisers»), восходящая к учению Локка и Канта, хотела бы видеть в государстве лишь «полицейского» гаранта правопорядка. Но с утверждением формального права данная цель себя уже исчерпала, особенно после того как индивид превратился в фактор позитивного государственного развития. Ведь на практике подобное государство – не более чем юридически-административный факт, «насупленный и неучтивый господин, сидящий за служебным окошком», как выразился однажды Анатоль Франс.
Можно ли отрицать, что это определение в известной степени применимо и к шведскому государству XIX в.? Прямое и роковое свидетельство тому <...> мы находим в давно утвердившейся фактической монополии юридических факультетов на подготовку кадров для нашего чиновного корпуса. <...> Если деятельность государства в значительной мере ограничивается надзором за соответствием реальности изданным нормативным предписаниям, то образование заключается в изучении этих нормативных предписаний, не более того. Служить государству – значит служить праву, и точка!
<...> Подобно кольцу, которое стало слишком узким для пальца, наша традиционная наука о государстве должна быть расширена. Это необходимо самой науке, дабы теория не оказалась столь же серой, как тень от живого зеленого дерева, под сенью которого эта наука находится. Это необходимо и народу, который сегодня, как никогда прежде, нуждается в данном элементе системы просвещения. Получив всеобщее избирательное право, шведский народ уже не может уклоняться от современного политического образования.
Сущность государства[27]
Саморефлексия подвела нас к пониманию потребности в расширении сферы политической науки. Возникает вопрос: в каком направлении? <...> Самый короткий путь к решению этой проблемы – обратиться к собственному жизненному опыту и тем представлениям, которые существуют в окружающем нас обществе.
Какой же опыт извлекает гражданин из общения с государством? На первый взгляд, никакого: у человека, как правило, вообще нет опыта общения с государством. В своей повседневной жизни он не сталкивается с ним. Он его не видит. И все же государство всепроникающе, как воздух, гражданин вдыхает его, он пронизан правовым порядком, который ограничивает свободу его действий. Если же ему захочется воочию увидеть государство, то для этого есть простой способ: совершить правонарушение. Тогда словно из тени, где оно обычно скрывается, выступает государство со всеми своими органами и институтами, предназначенными для наказания гражданина: полицией, судами и тюрьмами. Сопротивляться ему бессмысленно, это только ухудшит положение. Государство обладает властью и средствами принуждения, против которых действия гражданина – щекотка былинкой.
Вот – первый образ, в котором государство является индивиду: в виде принуждения, ограничивающего его свободу. Вместе с тем оно олицетворяет собой и защиту от насилия со стороны других индивидов. Очевидно, что и в том, и в другом случае государство обеспечивает определенный правовой порядок реализации непосредственных потребностей индивидов. Подобное вмешательство в сферу свободы, будь то путем принуждения или защиты, осуществляется не прямо ради индивида и даже не только ради правопорядка вообще. Объективно говоря, государство, безусловно, выступает здесь как воля и сила – воля, которая знает, чего она хочет, и сила, способная добиться желаемого; воля к сохранению правопорядка, сила поддерживать этот правопорядок с помощью надлежащих органов. В качестве такой огромной, мощной и тайной воли государство стоит за спиной живущих повседневной жизнью индивидов, огораживая их крепкой стеной из правовых норм, изданных во имя общественного порядка и свободы.
Итак, первое свойство государства, познанное нами эмпирически, подкрепляет взгляд на государство как на субъект права. Вне сомнения, государство существует в виде правового состояния и действует в правовых формах посредством правовых инструментов. <...>
[Но] государство не всегда ведет себя пассивно по отношению к индивиду. По собственному умыслу, без всякого приглашения с его стороны оно с большей или меньшей периодичностью наведывается к нему со своими требованиями и претензиями. Каждый год оно приходит ко всем проживающим на его территории и забирает у них часть честно заработанного на свои нужды - так наз. государственный налог. В какой-то момент – обычно единожды, хотя случаются и рецидивы, – является оно ко всем здоровым людям и прерывает их частную деятельность, призывая на воинскую службу. В экстраординарных ситуациях оно, как настоящий бог войны, требует от своих солдат жертв, вплоть до их жизни. Мы снова сталкиваемся здесь с целеустремленной волей и силой, уже возвысившимися до полного господства над собственностью, рабочим временем и жизнью граждан. <...> Впрочем, и в этом случае их правовой характер еще не утрачен, поскольку притязания государства могут прямо выводиться из необходимости защиты правопорядка от внутренних и внешних посягательств, к тому же очевидно, что для содержания аппарата полиции и армии нужны денежные средства. Но если мы вглядимся еще внимательнее, то обнаружим область, где индивид может искать и получать вспомоществование от своего государства вне правовой сферы.
В самом деле, мы знаем множество случаев, – когда государство помогает индивиду и советом, и делом. Оно предоставляет субсидии на возведение жилья, занимается осушением болот, прокладыванием дорог, организацией профессионального обучения – вот несколько взятых наугад примеров деятельности современного государства. <...> Полностью или частично возложив на себя заботу о народном образовании на всех его этапах, государство вторгается в огромную сферу духовных и культурных интересов <...> весьма далекую от правовых рамок.