Ученикам будет интересно ознакомиться с характеристикой, которую дал видный отечественный историк-востоковед А. Ф. Миллер власти султанов в Османской империи. Султаны, по его словам, подавали пример расхищения народного достояния. По закону в империи существовало две раздельные казны: государственная (мири) и султанская (хазине). Средства личной казны султана никоим образом не могли расходоваться на государственные нужды. Только крайняя военная необходимость вынуждала султанов соглашаться на перевод части денег из личной в государственную казну, но не иначе как в порядке краткосрочного займа, под официальное долговое обязательство (министра финансов).
В то время как государственная казна, в связи с хозяйственной разрухой, испытывала хронический дефицит, личная казна султана пополнялась разнообразными «законными» и «специальными» поступлениями. Сюда поступала дань от вассальных дунайских княжеств и Египта, плата за утверждение североафриканских правителей в их должностях, поставки натурой и обязательные подарки (например, к ежегодному празднику Курбан-байрам или ко дню обрезания принцев), доходы от некоторых владений и пр.
Поскольку все государственные служащие считались рабами, султаны не только присваивали себе как «законные наследники» имущество военных и гражданских чинов, умерших естественной смертью, но также широко практиковали введенную с середины XVII в. систему казней опальных сановников с конфискацией их имущества. Этим способом султаны присваивали огромные богатства, награбленные визирями и пашами у населения, и вместе с тем освобождались от неугодных лиц, обладавших подчас опасным влиянием. А в глазах народа выставленная, как этого требовал обычай, у стен султанского дворца голова казненного сановника должна была знаменовать справедливое возмездие за злоупотребления и насилия.
Применялись и другие, поистине виртуозные способы пополнения султанской казны. Так, например, султаны выдавали своих дочерей в самом раннем детстве, а иногда и в младенческом возрасте за богатых сановников, которые обязывались присылать во дворец крупные суммы на содержание «супруги». Один из таких браков (в 1764 г.) имел специальное назначение — покрытие расходов по постройке новой султанской мечети.
Султанский двор, переняв византийскую пышность с сопутствующими ей явлениями коррупции и разврата, тратил огромные суммы. Титулованных особ, жен и наложниц, служанок и слуг, пажей, евнухов, стражи было более 12 тыс. человек. В числе придворных фигурировали не только обычные для других феодальных дворов ключники, стольники, постельничие, сокольничие, егеря, стремянные, но и такие специфические чины, как, например, начальники белых и черных евнухов, главный астролог, хранитель парадной шубы султана, хранитель султанской чалмы, страж султанского соловья, страж султанского попугая и т. д.
Дворец султана состоял из мужской половины (собственно дворец) и женской (гарем). Гарем охранялся черными евнухами. Он был центром дворцовых интриг и тайных заговоров. Султанши получали при посредстве евнухов взятки от сановников, добивавшихся прибыльного места, от провинциальных пашей, стремившихся утаить полученные налоги и дань, от иностранных послов. За эти взятки султанши воздействовали соответствующим образом на султана.
Наибольшим влиянием из женщин гарема обычно пользовалась султанша-мать (валиде). Однако и она в конечном счете зависела от самого влиятельного лица во дворце — начальника черных евнухов, так называемого кызлар-агасы (дословно — «начальник девушек»). Даже официально кызлар-агасы занимал одно из высших мест в османской иерархии. Он имел в своем ведении гарем, личную казну султана и ряд других источников дохода.
Фактически же он обладал еще большей властью ввиду сделавшегося обычным безволия и порочной распущенности османских султанов. Например, кызлар-агасы Бешир, умерший в середине XVIII в., был в течение тридцати лет некоронованным монархом. Через него, имевшего самый легкий и самый частый доступ к султану, действовали и янычары, и духовенство — решающие силы господствующего класса. Он назначал и смещал великих визирей, без него не решался ни один крупный политический вопрос. В прошлом раб, купленный в Абиссинии за 30 пиастров, он оставил после себя 29 млн пиастров деньгами, 160 роскошных доспехов и 800 часов, украшенных драгоценными каменьями. Его преемник, тоже по имени Бешир, пользовался не меньшей властью, но не поладил с высшим духовенством, был смещен и потом задушен. После этого начальники черных евнухов сделались осторожнее и старались не вмешиваться открыто в правительственные дела. Тем не менее тайное свое влияние они сохранили.
Воздействие всяких темных сил на султана облегчалось, помимо глубоких причин социального порядка, еще и тем явным вырождением, которое постигло династию Османа. Султаны давно перестали быть полководцами. Они не могли быть и хорошими администраторами, так как до восшествия на престол не имели никакого касательства к вопросам управления. Как правило, наследные принцы находились в строгой изоляции от внешнего мира. Царствующий султан боялся, что они примут участие в заговоре, и под страхом смертной казни запрещал общение с ними. У них не было ни друзей, ни семьи. Их здоровье и психика разрушались. Поэтому к моменту воцарения (что могло случиться очень нескоро, так как наследование шло не по прямой линии, а по старшинству в династии) наследник престола обычно превращался в расслабленного, разложившегося физически и морально дегенерата.
В таких условиях рос, например, султан Абдул-Хамид I (1774—1789). До вступления на престол он 38 лет провел в заключении во дворце. Этот султан не имел ни способностей, ни опыта в делах, ни знания мира. Тем не менее или скорее именно поэтому его надменность не знала пределов, а невежество сочеталось с таким же самодовольством; это был человек без дарования и без характера, и бразды правления оказались в весьма слабых руках.
Осуществление своей светской власти султан поручал великому визирю, духовной — главному муфтию (шейх-уль-ислам). Наиболее крупные государственные вопросы ставились на обсуждение государственного совета — Дивана, в составе великого визиря и других министров. Канцелярия великого визиря называлась в высоком арабском стиле Баб-и-али (паша-капысы), что означало, в сущности, «высокое учреждение» или «канцелярия паши», но так как арабское слово «баб» и турецкое «капы» буквально значит «врата», «дверь», то французы стали называть оттоманское правительство La Sublime Porte, что в русский язык перешло как Высокая Порта, или Блистательная Порта.
Настоящим министром был только великий визирь. Он один имел доступ к султану. У него хранилась государственная печать, и он правил от имени султана. История Турции знала ряд талантливых великих визирей, содействовавших прогрессу империи в период ее подъема и сдерживавших процесс разложения в период упадка. К их числу относились в XVI—XVII вв. известный Мехмед Соколлу (Соколи) и семья Кёпрюлю, а в XVIII в. — Ибрагим и Рагиб. Но после смерти в 1763 г. Рагиба-паши феодальная клика уже не допускала к власти сколько-нибудь сильную и самостоятельную личность. На пост великого визиря назначались случайные люди из многочисленных султанских зятьев (дамадов) и прочих фаворитов, притом обязательно богатые; богатство позволяло им подкупить кого следует при получении должности; оно же, впрочем, часто служило причиной их гибели, являясь веским побудительным мотивом к смещению, казни и конфискации имущества сановника.
В самых редких случаях великий визирь оставался на посту 2—3 года; большей частью смены происходили по нескольку раз в год. Почти всегда за отставкой немедленно следовала казнь. Пост великого визиря сделался самым опасным в государстве. Тем не менее он продолжал прельщать турецких феодалов возможностью легкой наживы и бесконтрольного грабежа. Сознавая кратковременность своей власти и самой жизни, великие визири спешили умножить свои богатства и столь же быстро их расточить. Это еще больше усиливало взяточничество и вымогательство, моральное падение высших чиновников и всеобщий развал правительственного аппарата.