История советского уголовного права. А. А. Герцензон, Ш. С. Грингауз, Н. Д. Дурманов, М. М. Исаев, Б. С. Утевский. Издание 1947 г. Allpravo ru. 2003 (стр. 2 из 2)

Уголовное право

ИСТОРИЯ СОВЕТСКОГО УГОЛОВНОГО ПРАВА. А.А. Герцензон, Ш.С. Грингауз, Н.Д. Дурманов, М.М. Исаев, Б.С. Утевский. Издание 1947 г. Allpravo.ru. - 2003.

<< Назад Содержание Вперед >>

ГЛАВА IX УГОЛОВНЫЙ КОДЕКС РСФСР РЕДАКЦИИ 1922 г.

I Некоторые принципиальные вопросы, как и нормы, определяющие наиболее важные институты Общей части уголовного права, получили неодинаковое решение в различных проектах Уголовного кодекса и в самом Уголовном кодексе 1922 г., при этом в процессе разработки отдельных вопросов отмечались чуждые советскому праву построения. Одним из самых важных вопросов, разрешавшихся в процессе подготовки Уголовного кодекса, был вопрос об основаниях уголовной ответственности. Предстояло решить — определяется ли последняя в соответствии с характером деяний или же в соответствии со свойствами личности субъекта, совершающего деяние. «Руководящие начала» 249 1919 г. делали крен в сторону субъективных качеств личности с недоучетом в то же время последствий деяния. Проект комиссии общеконсультационного отдела Народного комиссариата юстиции 1920 г. представлял собой воспроизведение теорий социологической школы уголовного права. Авторы проекта 1920 г. отрицали деление преступлений на виды по их тяжести: «внешние формы осуществления деяния, степень реализации воли, формы участия в правонарушении теряют значение граней, с необходимостью определяющих тяжесть наказания и даже самую наказуемость... Оттенки умышленности, неосторожности утрачивают значение факторов, направляющих наказание по заранее определенной линии»[1] и т. д. В соответствии с этими и подобными им положениями, которым посвящена почти вся объяснительная записка к проекту, составлены/ и основные статьи 2 и 3 проекта, определяющие понятия преступности и наказуемости деяний. Эти статьи гласят: «Лицо, опасное для существующего порядка общественных отношений, подлежит наказанию по настоящему Кодексу. Наказуемыми являются как действие, так и бездействие. Опасность лица обнаруживается наступлением последствий, вредных для общества, или деятельностью, хотя и не приводящей к результату, но свидетельствующей о возможности причинения вреда». Эти нормы и положения в основном воспроизведены в проекте УК Наркомюста 1921 г. Статья 4 проекта .гласила: «Опасность лица обнаруживается наступлением последствий, вредных для общества, или деятельностью, хотя и не приводящей к результату, но свидетельствующей о серьезной угрозе общественному правопорядку». Здесь по существу центр тяжести уголовной репрессии лежит в опасности лица. Совершение им определенных деяний, наступление вызванных последними последствий, равно как и покушение на преступление с точки зрения ст. 4 не более как доказательства опасности лица. Преступление, таким образом, теряло центральное, наряду с наказанием, положение в системе уголовного права, оно в значительной мере получало значение лишь симптома опасности лица. Правда, ст. 3 проекта говорила о защите общества от общественно-опасных действий или преступного бездействия, 250 тем самым утверждая понятие преступления как конкретного деяния, тогда как проект общеконсультационного отдела неуклонно проводил единую- линию определения репрессии в соответствии только со степенью опасности лица, но не деяния. Наличие столь противоречащих друг другу статей 3 и 4 может рассматриваться лишь как доказательство недоработанности первоначального проекта Уголовного кодекса. В связи с этим креном в сторону оценки главным образом или даже почти исключительно свойств личности, несомненно, стоит и отсутствие в проекте статьи, содержащей материальное определение преступления. В этом отношении проект делает шаг назад в сравнении с «Руководящими началами», которые давали такое определение, хотя в очень несовершенном виде. В переработанном проекте 1922 г. центральное место занимает определение преступления (ст. 6), включенное затем в Уголовный кодекс РСФСР 1922 г. Докладчик на 3-й сессии ВЦИК IX созыва Д. И. Курский при обсуждении Уголовного кодекса отметил, что ведущим понятием кодекса является понятие преступления[2]. В соответствии с этим из проекта 1922 г. исчезают нормы, определявшие в качестве главного основания уголовной ответственности не совершение деяния, а опасность лица. Кодекс определил, что советское уголовное право учитывает опасность деяния и лица в их неразрывном единстве, не противопоставляя .одно другому. Вместе с тем была изменена и формулировка основных задач Уголовного кодекса. По проекту НКЮ 1921 г. эти задачи сформулированы таким образом: «Уголовный кодекс РСФСР имеет своей задачей правовую защиту основ советского строя и взаимоотношений между гражданами, установленных на переходный к коммунистическому строю период времени» (ст. 2). По проекту 1922 г. и УК 1922 г.: «Уголовный кодекс РСФСР имеет своей задачей правовую защиту государства трудящихся от преступлений и от общественно-опасных элементов и осуществляет эту задачу путем применения к нарушителям революционного правопорядка наказания или других мер социальной защиты» (ст. 5). В редакции ст. 4 проекта, которая стала нормой закона, речь идет о защите прежде всего от преступлений и притом 251 путем применения в первую очередь мер наказания. Таким образом, в отличие от первоначального проекта УК формулирует два центральных понятия уголовного права — преступление и наказание. II Существенные изменения были внесены при пересмотре проекта УК и в ст. 6, которая делила все преступления на две категории: 1) направленные против тех пережитков дореволюционного строя, сохранение которых вызывается переходным временем, и 2) направленные непосредственно против порядка управления и общественных отношений, установленных советской властью. Это деление не нашло отражения в структуре Особенной части проекта, и, поскольку с ним не связывался тот или иной характер санкции, оно имело лишь значение общего принципа. В проекте, переработанном НКЮ в 1922 г. после IV.Всероссийского съезда деятелей советской юстиции, это деление отсутствует[3]. Докладывая на сессии ВЦИК в мае 1922 г. проект Уголовного кодекса РСФСР, докладчик Народный комиссар юстиции РСФСР Д. И. Курский объяснил это тем, что не всегда можно определить, является ли то или другое преступление непосредственно направленным против советского строя[4]. Очевидно, однако, что отказ от этого деления был вызван более глубокими соображениями. Механическое деление общественных отношений советского общества на две группы неприемлемо. Если социалистическое Государство в данный момент признает необходимым охранять нормами права те или иные общественные отношения, это означает, что на данном этапе социалистического строительства оно рассматривает их как отношения, существование которых в определенных границах и в определенный отрезок времени целесообразно для осуществления общих задач нашего государства. В первый период нэпа, «когда Советская власть допустила некоторое оживление капитализма при всемерном развитии социализма, когда она рассчитывала на то, чтобы в ходе соревнования двух систем хозяйства, капиталистической 252 и социалистической, организовать перевес социалистической системы над капиталистической»[5], деятельность этих капиталистических элементов в определенных пределах допускалась нормами права. Товарищ Сталин говорил: «Революционная законность первого периода нэпа обращалась своим острием главным образом против крайностей военного коммунизма, против «незаконных» конфискаций и поборов. "Она гарантировала частному хозяину, единоличнику, капиталисту сохранность их имущества при условии строжайшего соблюдения ими советских законов»[6]. Неприемлемость принятого проектом 1921 г. деления общественных отношений на две группы можно проиллюстрировать на простейшем примере. Если, например, в первый период нэпа вор украл у нэпмана часть имущества, то это не означало, что вор посягал на пережитки дореволюционного строя, сохранение которых вызывалось переходным временем. Если же говорить о посягательствах на личность, на личную собственность трудящихся, то неприемлемость принятого проектом деления станет очевидной[7]. Уголовный кодекс 1922 г. принял двучленное деление преступлений на а) преступления, направленные против установленных рабоче-крестьянской властью основ нового правопорядка или признаваемые наиболее опасными, по которым определен кодексом низший предел наказания, не подлежащий понижению судом, и б) все остальные преступления (ст. 27 УК РСФСР 1922 г.). Таким образом, первая группа преступлений определялась положительными признаками, вторая же определялась по методу исключения: Это деление не отражалось в структуре Особенной части, но, поскольку оно было связано с характером строения санкции, деление Особенной части на две указанные группы преступлений подразумевалось. В этом делении обращает на себя внимание соединение в общей группе двух видов преступлений: одни включаются по признаку направленности на важнейший объект — основы нового правопорядка, другие по признаку, относящемуся к любому элементу состава — «наиболее опасные». Определение в законе лишь минимального предела санкции 253 за эти преступлений означало отнесение их по Признаку опасности к первой группе. Здесь в основу деления была положена степень опасности деяния, а не тяжесть наказания, характер санкции был производным от опасности преступления. Судебная практика пошла по пути сужения круга преступлений, включаемых в первую группу, относя к ней преимущественно преступления, направленные против основ советского строя. В директивном письме № 1 Уголовно-кассационной коллегии Верховного суда РСФСР за 1925 г. говорилось, что в общем все преступления можно разбить на две основные группы. Первая группа — это те преступления, которые угрожают самым основам советского строя. Сюда следует отнести преступления контрреволюционные, шпионаж, бандитизм и корыстные хозяйственные и должностные преступления с тяжелыми для государства последствиями. Вторая группа — это все остальные виды преступлений. Таким образом, Верховный суд РСФСР, во-первых, говорил о посягательствах не На основы нового правопорядка, а на основы советского строя, чем существенно уточнял понятие первой группы преступлений, а во-вторых, исключал из этой группы преступления, относимые к ней ст. 27 УК РСФСР 1922 г. по признаку особой опасности, выраженному в строении санкции по принципу указания минимального ее предела: «не ниже такого-то размера». Следует признать эту классификацию в основном . правильной. УК РСФСР 1922 г. устанавливал по очень многим статьям санкцию с указанием лишь низшего предела наказания, вследствие чего нарушался принцип выделения преступлений, направленных против основ советского строя: они как бы растворялись во множестве других преступлений, за которые назначалась названная санкция[8]. 254 Помимо того, деление, усвоенное ст. 27 УК РСФСР, приводило к тому, что квалифицированный вид преступления нередко относился к одной группе преступлений, а простой вид — к другой, если в последнем случае санкция была определена по принципу: «до такого-то предела». Может показаться, что Верховный суд РСФСР в названном письме без достаточных оснований отнес к преступлениям против основ советского строя некоторые тягчайшие должностные и хозяйственные преступления. Но следует вспомнить, что в УК РСФСР 1922 г. к числу государственных преступлений были отнесены и все преступления против порядка управления, в том числе и самые легкие (самоуправство и др.). В то же время главы о должностных и хозяйственных преступлениях предусматривали некоторые деяния, несомненно направленные против основ советского строя и каравшиеся самыми суровыми наказаниями вплоть до расстрела. III Проблема определения круга преступных деяний среди других важнейших принципиальных вопросов встала перед советскими законодательными органами при издании Уголовного кодекса РСФСР 1922 г. Законодательство 1917—1921 гг. ограничивало круг преступного только общественно опасными деяниями. Отдельные деяния, признававшиеся преступными по декретам 1917—1921 гг., например, нарушения правил учета специалистов, впоследствии, с переходом на мирную работу по восстановлению народного хозяйства, стали считаться проступками, влекущими административное или дисциплинарное взыскание. Но это произошло не потому, что до издания УК 1922 г. смешивались понятия уголовного преступления и проступка, а потому, что в условиях военного коммунизма эти деяния являлись общественно опасными и, следовательно, карались как преступления. При издании Уголовного кодекса необходимо было дать точный, в основном исчерпывающий;, если не считать применения в виде исключения аналогии, перечень преступных деяний. В связи 255 с этим встал общий вопрос — следует ли считать уголовным преступлением всякое нарушение советского правопорядка и соответственно надо ли включать в уголовные кодексы нормы, определяющие ответственность за те нарушения правопорядка, которые не имеют общественно опасного характера. Народный комиссариат юстиции сначала разрешил этот вопрос в утвердительном смысле. Первоначальный проект Уголовного кодекса 1921 г. НКЮ РСФСР[9], не содержавший материального определения преступления, отнес к числу преступных деяний, карае-мых уголовной санкцией,, и всевозможные мелкие правонарушения. Среди должностных преступлений значится: «непредставление должностными лицами в срок по требованию центральных и местных властей необходимых сведений, справок, отчетов» (ст. 95). Здесь стерта грань между должностным преступлением и служебным проступком, влекущим порой незначительное взыскание. В гл. IX о нарушениях правил, охраняющих народное здравие, общественную безопасность и публичный порядок, содержалась, бланкетная норма, предусматривавшая в общей форме уголовную ответственность за нарушение обязательных постановлений местных органов власти и примерно 42 состава отдельных преступлений. К числу последних были отнесены, например, курение табака в неразрешенных для того местах, превышение предельных норм скорости езды, появление в публичном месте в состоянии опьянения, нарушение правил, установленных для убоя скота, и т. д. Среди имущественных преступлений значилось самовольное пользование чужим имуществом без намерения присвоить его (ст. 186). Включение всех перечисленных норм в Уголовный кодекс означало бы по существу поглощение понятия административного деликта понятием преступления и значительное расширение области уголовного права за счет права гражданского (наказуемость самовольного пользования чужим имуществом). При наличии же упомянутой выше ст. 95 проекта, караю: щей непредставление в срок всякого рода сведений и ст. 90, карающей всякое упущение по службе, повлекшее ущерб 256 для государства или отдельного лица, область преступного расширялась и за счет служебных проступков, влекущих взыскание в порядке подчиненности. Характерно, что включение в проект множества мелких деликтов соответствовало отказу от материального определения преступления в проекте 1921 г. Второй проект заменил широкое понятие упущения по службе более узким и определенным понятием халатного отношения к службе и отказался от признания уголовным преступлением единичного факта несвоевременного представления сведений должностными лицами. Это деяние становилось преступлением лишь при повторности (ст. 113). С другой стороны, проект 1922 г. ввел исключительно широкую по составу ст. 90, карающую неисполнение законно изданных распоряжений власти, циркуляров, приказов и т. п. принудительными работами до б месяцев. В такой формулировке ст. 90 чрезвычайно расширяла понятие преступного, включая в него даже деяния, по существу находящиеся за гранью проступков, преследуемых в административном порядке. При рассмотрении проекта Уголовного кодекса 3-й сессией ВЦИК IX созыва статья 113 проекта была исключена, а из 43 статей главы IX сохранено только 13 статей[10]. Вместе с тем сессия исключила упоминавшиеся выше статьи, предусматривавшие мелкие упущения по службе и самовольное пользование чужим имуществом. Решение сессии имело огромное принципиальное значение. Оно вытекало из принятого сессией материального определения преступления как общественно опасного действия или бездействия. Это определение, данное в статье 6, являлось краеугольным камнем кодекса[11]. В дальнейшем некоторые из деяний, которые были исключены сессией из перечня преступлений, были признаны преступными/ но не потому, что изменился принципиальный взгляд советского законодательства на понятие преступлений, 257 а потому, что эти деяния стали в других условиях общественно опасными и, следовательно, приобрели тот материальный признак, который характеризует преступление в советском социалистическом уголовном праве. После издания Уголовного кодекса 1922 г. круг уголовно наказуемых деяний неоднократно изменялся как в ту, так и в другую сторону, что вызывалось изменениями общественной опасности тех или иных деяний в данной конкретной обстановке. Неизменным оставалось, однако, что каждое деяние, которое советский уголовный закон считает преступлением, объективно относится к числу общественно опасных. IV Вопрос о вине проект 1921 г. разрешал так же, как и «Руководящие начала» 1919 г., т. е. умысел или неосторожность не определялись в качестве обязательных условий преступности и наказуемости деяния. В пункте «и» ст. 16 проекта 1921 г. цитированная норма воспроизведена с незначительными изменениями — исключены указания на злобу и коварство, добавлено в качестве смягчающего обстоятельства совершение преступления вследствие угроз и принуждения. Проект 1922 г. включил принципиальное положение огромной важности, установив, что наказанию подлежат лишь те, которые действовали умышленно или неосторожно. Вместе с тем проект дал определения умысла и неосторожности, которые без изменения вошли в Уголовный кодекс 1922 г. и с незначительными изменениями в «Основные начала» 1924 г. и действующие УК союзных республик. При определении умысла и неосторожности, видимо, частично была использована ст. 48 Уголовного уложения 1903 г., но не ст. 18 проекта Института советского права. В последней смешиваются субъективный и объективный моменты преступного деяния. Так, по проекту ИСП действовали умышленно те, которые, «предвидели преступные последствия своих действий и "тем не менее не остановились перед осуществлением своего замысла». Здесь смешивается прямой и эвентуальный умысел, обстоятельство, относящееся к объективной стороне — «не остановились», — включается в формулу умысла, наконец, проект говорит о преступных последствиях, хотя этот эпитет может 258 быть применен к деянию в целом, но не к одному лишь его последствию. УК 1922 г. дал прекрасную формулу умысла, значительно превосходящую формулу ст. 48 Уголовного уложения. Последнее не включало специального указания на элемент предвидения и к тому же прямой умысел определило в негативной форме: «преступное деяние считается умышленным не только когда виновный желал его учинения»... В той же негативной норме Уголовное уложение определило неосторожность в форме небрежности; этого недостатка также избежал УК 1922 г. Наиболее крупный недочет ч. 2 ст. 48 Уложения — альтернативный характер возможности и долженствования предвидения последствий при преступной небрежности устранен в УК 1922 г. путем опущения слов «мог предвидеть». При этом, однако, возможность предвидения подразумевается не как противостоящая долженствованию предвидения, а как его предпосылка. Согласно смыслу ст. 11 УК РСФСР 1922г., субъект действовал неосторожно, когда он мог предвидеть последствия и к тому же должен был их предвидеть. V В процессе подготовки проекта Уголовного кодекса была отвергнута идея так называемых родовых составов преступлений. Выступая на III Всероссийском съезде деятелей советской юстиции в связи с докладом М. Ю. Козловского об Уголовном кодексе, Д. И. Курский заявил: «Здесь мы не имеем в виду дать точную дефиницию преступлений, так как мы имеем определенный опыт, и он показывает, что основную дефиницию мы не употребляем, а только называем известные деяния и вкладываем, в них содержание, и заранее можно сказать, что такой дефиниции, как в буржуазном кодексе, у нас не будет, но мы можем дать нечто иное — и можем дать несколько общих признаков, которые помогут разобраться»[12] I Построение Особенной части по методу приблизительных, ориентировочных «родовых» составов предлагала комиссия общеконсультационного отдела Народного комиссариата юстиции в своем проекте Особенной части УК[13]. 259 Например, статьи о краже и грабеже были сформулированы следующим образом: 1) Кража.—«Карается похищение с корыстной целью движимой вещи, не находящейся в закономерном обладании или пользовании правонарушителя», 2) Грабеж. — «Карается похищение движимой вещи, не находящейся в обладании или пользовании правонарушителя посредством насилия над личностью или угрозы непосредственно причинить такое насилие». Эти две статьи подменяли всю совокупность видов кражи и грабежа. Идея родовых составов противоречила действовавшему советскому законодательству, которое строилось по принципу определения преимущественно конкретных составов преступлений. Общие формулы встречались в декретах 1917—1921 гг. значительно реже. Уже проект Наркомюста 1921 г. целиком отказался от идеи родовых составов, в основе которой лежало реакционное воззрение социологической школы на Особенную часть как устаревшую и антинаучную часть уголовного закона, нуждающуюся, как минимум, в решительном сокращении и обобщении составов. Советское законодательство отвергло эту идею. Уголовный кодекс 1922 г. был построен на основе точных и достаточно конкретных составов преступлений. Проект 1921 г. включил норму об аналогии, которую не знало уголовное законодательство 1917—1921 гг. Поскольку уголовное и уголовно-процессуальное законодательство 1917—1921 гг., помимо случаев, регламентированных законом, допускало определение преступности и наказуемости деяний судом, руководившимся революционным правосознанием, не мог даже ставиться вопрос об аналогии. С установлением в основном исчерпывающего перечня преступных и наказуемых деяний неизбежно встал вопрос о полноте перечня и возможности восполнения пробелов закона. Теперь не вызывает сомнений, что в 1922 г. и позд-нее нельзя было обойтись без аналогии в советском уго-ловном праве. Она известна «Основным началам» 1924 г., ив настоящее время действующим УК союзных республик. VI Значительные расхождения в 1920—1921 гг. вызвал вопрос о санкциях в Уголовном кодексе. 260 Ha III Всероссийском съезде деятелей советской юстиции докладчик М. Ю. Козловский в заключительном слове заявил: «Мы не говорили ни одного слова о том, какова будет санкция, этот вопрос остается открытым... Я совершенно не останавливаюсь на вопросе о санкции, этого вопроса мы еще не касаемся, этот вопрос и для нас, для комиссариата юстиции и членов его коллегии, является вопросом открытым»[14]. М. Ю. Козловский заметил, что имеется взгляд о принципиальной недопустимости санкций в советском уголовном законе. Вслед за М. Ю. Козловским Народный комиссар юстиции Д. И. Курский также коснулся вопроса о санкциях, высказавшись, насколько можно понять из стенографического отчета, в пользу введения санкции, но в форме указания лишения свободы «не ниже известного срока». Он говорил: «Опыт показал, что правосознание, поскольку оно проявляется в законодательных формах, определенно выдвигает следующее положение: устанавливается минимум наказания, а максимум не устанавливается. Обычная санкция — лишение свободы не ниже известного срока. И это все чаще и чаще вы видите в декретах»[15]. Резолюция съезда, как известно, «принимает за основу предложенную схему классификации деяний по проекту нового уголовного кодекса, не предрешая вопроса об установлении кодексом карательных санкций»[16]. На принципе отказа от санкций был построен проект Особенной части УК комиссией общеконсультационного отдела Народного комиссариата юстиции 1921 г., что теснейшим образом связывалось с системой родовых составов. Проект Института -права 1921 г. в ст. 3 установил, что суд «может определить срок наказания известным минимумом и максимумом (относительно неопределенный приговор)». Система неопределенных приговоров связывалась в проекте с признанием института опасного состояния лица, которое являлось основным критерием при применении репрессии[17]. 261 Признание преступника опасным могло влечь применение меры социальной защиты, в частности в виде изоляции на срок от 5 до 20 лет (ст.ст. 30, 31). Таким образом, проект Института советского права стоял на позициях так называемой третьей школы уголовного права,, сочетая наказание, соответствующее тяжести преступления, и меры социальной защиты, соответствующие опасности лица. Идеи обоих проектов, т. е. родовые составы, отказ от санкций и неопределенные приговоры по существу означали отказ от осуществления твердых принципов законности в уголовном праве, признание системы ориентировочных, необязательных для суда составов преступления и полного усмотрения суда в избрании меры наказания. Проект комиссии общеконсультационного отдела НКЮ добавил к этому вслед за «Руководящими началами» 1919г. также и ориентировочный перечень самих мер наказания. В объяснительной записке к проекту говорится, что «предлагаемый перечень мер наказания допускает дальнейшее развитие в духе строгой целесообразности мер карательного воздействия»[18]. Излагавшиеся положения, противоречившие принципам советского уголовного права, духу и форме советского уголовного законодательства 1917—1921 гг., были отвергнуты уже при выработке проекта Уголовного кодекса НКЮ 1921 г. Уголовный кодекс 1922 г. знал точные санкции, построенные по принципу или «не ниже» или «до» такого-то срока и отбрасывал систему неопределенных приговоров. Ст. 28 определяла, что в приговоре суда должно быть указано, на какой срок осужденный приговаривается к лишению свободы и требуется ли строгая изоляция. Однако проект Уголовного кодекса НКЮ 1921 г. усвоил положение, которое, если бы оно стало законом, в значительной мере снизило бы значение всех санкций Уголовного кодекса. В ст. 8 проекта говорилось: «В том случае, когда по исключительным обстоятельствам дела суд приходит к убеждению в необходимости определить меру наказания выше (разрядка моя — Н. Д.) или ниже предела, указанного в соответствующей статье Уголовного кодекса, или перейти к другому роду наказания (разрядка моя — Н. Д.), суд может допустить отступление не иначе, как точно изложив мотивы, вынудившие отступить от предела наказания, указанного в этих статьях». 262 Статья позволяла суду переходить, скажем, от исправтрудработ к лишению свободы, от высшего предела санкции в виде одного года лишения свободы к десятилетнему заключению. При введении в Уголовный кодекс такой статьи санкции получили бы сугубо ориентировочное и абсолютно необязательное значение. В проекте 1922 г. статья была изменена в том смысле, что суд может только снижать наказание ниже низшего предела санкции и может переходить к более мягким, но отнюдь не более суровым мерам наказания, чем та мера, которая обозначена в санкции. Из числа отдельных мер наказания наибольшее внимание при обсуждении проекта вызвали три меры — расстрел, лишение свободы и принудительные работы. Проекты Комиссии общеконсультационного отдела НКЮ и Института советского права вообще не упоминали расстрела. Проект УК НКЮ 1921 г. в отличие от «Руководящих начал», включивших расстрел в перечень наказаний, вынес эту меру за рамки перечня ст. 26, ограничив применение расстрела местностями, объявленными на военном положении, а также делами, находящимися в производстве военных отделений революционных трибуналов. В статье содержалось указание на временный в принципе характер этой меры наказания: «впредь до отмены Всероссийским Центральным Исполнительным Комитетом». Уголовный кодекс 1922 г. сохранил вынесение смертной казни за пределы перечня наказаний (ст. 33), как и указание на временный характер этой меры, допустив применение ее по делам, находящимся в производстве революционных трибуналов (а не только военных отделений ревтрибуналов и вместе с тем строго ограничив применение расстрела случаями, когда статьями УК определена высшая мера наказания. Лишение свободы по УК 1922 г. являлось наиболее распространенным наказанием. При создании УК необходимо было определить низший и высший пределы этого наказания При подготовке проекта вопрос о сроках лишения свободы был предметом обсуждения съезда деятелей советской юстиции. Как первый, так и второй проекты Наркомюста определили минимальный срок лишения свободы -6 месяцев и максимальный — 5 лет, хотя на IV Всероссийском съезде деятелей советской юстиции были защитник:' максимального десятилетнего срока лишения свободы. 263 Статья 28 проекта, за исключением установления ми- ч нимального срока, воспроизводила декрет 21 марта 1921 г. В резолюции IV Всероссийского съезда деятелей советской юстиции по докладу о современной карательной политике было записано: «1)... Лишение свободы имеет своей целью перевоспитание впавших в преступление граждан и приспособление их к условиям существующего строя. 2) Краткосрочный арест как мера не перевоспитания, а так называемого юридического исправления требует помещения арестованных в одиночные камеры, что в переживаемых условиях неосуществимо. Поэтому арест не введен в систему наказаний в проект Уголовного кодекса. 3) Лишение свободы как мера исправительная может достигать желательных результатов лишь при значительных сроках, дающих возможность ознакомиться с личностью преступника и применить к нему те или иные методы воздействия. Поэтому в проекте Кодекса минимальный срок этого вида наказания установлен шесть месяцев. 4) В зависимости от тяжести преступления и степени вредности и опасности преступника для общества объем наказания лишением свободы варьирует от 6 месяцев до 5 лет и применяется по так называемой прогрессивной системе постепенным смягчением режима в зависимости от степени исправления, характеризуемой поведением и трудолюбием заключенного»[19]. Таким образом, односторонне понимая задачу перевоспитания, съезд деятелей юстиции принципиально отказался от краткосрочного лишения .свободы. Минимальный шестимесячный срок лишения свободы был принят сессией ВЦИК, но одновременно максимальный предел был увеличен до 10 лет. Это совершенно правильное мероприятие, однако, не сопровождалось пересмотром санкций, определенных проектом 1922 г. применительно к пятилетнему предельному сроку лишения свободы. Вследствие этого в УК оказалось чрезмерно большое количество статей, угрожающих лишением свободы на срок до 10 лет. Этот недостаток был окончательно устранен только при общем пересмотре Уголовного кодекса и создании УК РСФСР редакции 1926 г. Минимальный шестимесячный срок лишения свободы удержался лишь около года. Законом 10 июля 1923 г.[20] было введено краткосрочное лишение свободы. 264 Срок принудительных работ проектами УК был определен от 7 дней до 2 лет. В этом отношении проекты отступили от декрета 21 марта 1921 г., установившего одинаковый пятилетний предельный срок и для лишения свободы и для принудительных работ. При дальнейшем обсуждении проекта предельный максимальный срок принудительных работ был установлен в один год. VII В настоящей работе нет необходимости специально анализировать ряд вопросов Общей части УК 1922 г. Достаточно остановиться на отдельных статьях. Проект 1921 г. распространял действие УК на иностранцев, совершивших любые преступления за пределами РСФСР (ст. 1). В Уголовном кодексе 1922 г. ответственность иностранцев, совершивших преступления за пределами РСФСР, ограничивается случаями совершения преступлений против основ государственного строя и военной мощи РСФСР (ст. 3). Специально указано, что УК не распространяется на иностранцев, пользующихся правом экстерриториальности. По ст. 11 проекта невменяемыми признавались все вообще душевнобольные. Кодекс ввел два критерия невменяемости, известных и действующему праву (ст. 11 УК РСФСР 1926 г.). Проект 1921 г. установил предельный пятилетний срок давности по всем преступлениям, которые караются лишением свободы свыше одного года, следовательно, и по контрреволюционным (ст. 12). Уголовный кодекс (ст. 21) редакции 1 июня 1922 г. распространил давность только на преступления, караемые в качестве наиболее сурового наказания лишением свободы, и установил удвоенные сроки давности, если виновный уклонился от следствия или суда. УК включил норму о крайней необходимости, отсутствовавшую в проекте 1921 г. Проект 1921 г. сохранил (ст. 18) определение оконченного преступления, известное «Руководящим началам», которые основным признаком .оконченного преступления признавали осуществление до конца намерения субъекта. Если это определение могло иметь место в «Руководящих началах» при отсутствии конкретных составов, то в Уголовном кодексе, особенно при наличии ряда усеченных составов 265 преступления, признающих преступление оконченным задолго до осуществления намерений субъекта, оно не соответствовало бы действительности. Поэтому в УК определение оконченного преступления опущено. В определении покушения (ст. 19) проект 1921 г. воспроизвел ст. 18 «Руководящих начал» 1919 г., которая покушением почему-то считала только оконченное покушение, когда совершивший выполнил все, что считал необходимым для приведения своего умысла в исполнение, но преступный результат не наступил по причинам, от него не зависящим. Ст. 13 УК РСФСР 1922 г. дала четкое определение как оконченного, так и неоконченного покушения. В отличие от проекта 1921 г. и в особенности от «Руководящих начал» 1919 г., предусматривавших одинаковую ответственность за покушение и оконченное преступление, т. е. отрицавших здесь значение объективного момента[21], УК 1922 г. установил, что «отсутствие или незначительность вредных последствий могут быть приняты судом и при определении меры наказания». Уже проект 1921 г. установил освобождение от уголовной ответственности при добровольном отказе от преступления. УК 1922 г. отказался от наказуемости приготовления иначе как преступления sui generis. В вопросе об определении круга соучастников проект УК 1921 г. воспроизвел положение «Руководящих начал»: 1) соучастие определяется как совершение деяния сообща группою лиц, что не точно в отношении соучастия в узком смысле слова; 2) к числу пособников причисляются как укрыватели, так и попустители. Однако вместе с тем проект 1921 г. внес весьма важное, принципиальное изменение. По ст. 21 «Руководящих начал» в отношении соучастников «мера наказания определяется не степенью участия, а степенью опасности преступника и совершенного им деяния». Проект 1921 г. установил, что «мера наказания определяется как степенью участия, так и степенью опасности преступника и совершенного им преступления» (ст. 22). Эта формула была включена и в УК 1922 г. Ряд менее существенных норм УК 1922 г. мы опускаем. 266 Отметим лишь, что в проекте 1922 г. появляются две меры наказания, неизвестные проекту 1921 г. — изгнание из пределов РСФСР срочное или бессрочное и увольнение от должности. Впрочем, последняя мера под названием «отрешение от должности» была известна и ст. 25 «Руководящих начал» 1919 г. В заключение следует остановиться на терминах, обозначающих репрессию. Проекты 1921 и 1922 гг. и УК 1922 г. приняли термин «наказание», которое, однако, рассматривалось как вид мер социальной защиты. Таково место наказания согласно ст. ст. 5 и 8 УК, говорящих о наказании и других мерах социальной защиты. Однако это нововведение осталось чисто терминологическим. Во всем кодексе наказание, назначаемое за совершение преступного деяния и соответствующее тяжести деяния и опасности .преступника, фактически противопоставляется мерам социальной защиты, к числу которых прежде всего относятся меры медицинские1 и другие, не содержащие элемента кары. Если УК 1922 г. говорил, что наказанию подлежат лишь действовавшие умышленно или неосторожно (ст. И), то он вполне последовательно не упоминает о мерах социальной защиты. Но сам УК допускал непоследовательность, когда в ст. 8 указывал, что наказание и другие меры социальной защиты преследуют цели как общего, так и специального предупреждения. Это справедливо только в отношении наказаний, и по существу ст. 8 говорит лишь о целях наказания. VIII Впервые вопрос о системе или общей классификации преступных деяний был поставлен на III Всероссийском съезде деятелей советской юстиции при обсуждении принципов подготовки будущего Уголовного кодекса. В докладе о проекте Уголовного кодекса М. Ю. Козловский справедливо заявив, что схема (или иначе система) преступлений не может быть воспроизведением схемы старого кодекса, сообщил, далее, что коллегии Наркомюста «казалось более целесообразным дать такую структуру и такой талан, чтобы он более выпукло и наглядно обнаружил 267 те новые отношения, которые новый закон будет защищать»[22]. Народный комиссариат юстиции предлагал делить преступления на 1) преступления против Советской республики, 2) преступления против организации производства и потребления, 3) преступления против тех постановлений, которые обеспечивают правильное функционирование государственных органов и защиту его строя, 4) должностные преступления, 5) преступления против жизни и здоровья и 6) преступления против порядка пользования[23]. Докладчик пояснил, что последняя глава содержит имущественные преступления, но «Народный Комиссариат Юстиции, изменяя эту номенклатуру, исходил из того, что в сущности государство защищает не право собственности, а право пользования». Выступая в связи с обсуждением вопроса об издании Уголовного кодекса, Народный комиссар юстиции Д. И. Курский заметил, что «схему, которую предлагают, можно рассматривать как программу ближайшей работы по классификации тех материалов-, которые имеются, для того, чтобы ответить на те запросы, которые ставит жизнь». Д. И. Курский согласился с тем, что последнюю главу надо назвать посягательством на право пользования. «Если вы возьмете, — продолжал Д. И. Курский, — область пережитков, известных уголовных деяний, которую мы имеем1 в виде имущественных преступлений, то увидите, что* схема сконструировала их не как покушение на право собственности, исходя при этом из основного положения, что в настоящее время распорядителем является государство в целом и вопрос соответственно и ставится»[24]. Формулируя наименование последней главы, Наркомюст исходил из ошибочного предположения, что личная собственность теряет всякое значение. Вместе с тем он, видимо, не учитывал всего значения общественной собственности и охраны ее от посягательств. Это оказалось и в проектах и в первой редакции УК 1922 г., который не уделил должного внимания охране государственной собственности, вследствие чего пришлось вскоре же после издания УК издать новеллы, усиливающие эту охрану (особенно ст. 180-а УК 1922 г.). 268 Видимо, при подготовке проекта было недостаточно использовано законодательство 1920—1921 гг., которое знало ряд норм, подчеркивающих значение государственной собственности и устанавливающих суровые меры наказания за посягательства на эту собственность. Упомянем декрет ВЦИК и СНК от 1 июня 1921 г. «О мерах борьбы с хищениями из государственных складов и должностными преступлениями, способствующими хищениям»[25], и декрет ВЦИК и СНК от 1 сентября 1921 г. «Об установлении усиленной ответственности для лиц, виновных в хищении грузов во время перевозки их»[26]. В проекте комиссии общеконсультационного отдела Народного комиссариата юстиции также имелся раздел, озаглавленный: «Преступления против порядка пользования имуществом», причем «комиссия исходила из мысли о необходимости безусловной охраны пользования имущественными благами, предоставленными отдельным лицам, общественным объединениям и государственным органам»[27]. Схема, выработанная Народным комиссариатом юстиции, была использована в качестве материала при составлении проекта УК 1921 г. При этом преступления против Советской республики стали называться преступлениями контрреволюционными. Преступления против организации производства и потребления превратились в хозяйственные преступления. Преступления против! тех постановлений, которые обеспечивают правильное функционирование государственных органов, стали преступлениями против порядка управления. Преступления должностные и против жизни, здоровья, свободы и достоинства личности сохранили свои наименования. Преступлениям против порядка пользования было возвращено принадлежащее им наименование имущественных преступлений. Проект 1921 г. добавил главы о нарушении правил об отделении церкви от государства и нарушение правил об актах гражданского состояния, воинские преступления и нарушение1 правил, охраняющих народное здравие, общественную безопасность и публичный порядок. Следует отметить, что основы этой системы Особенной части были выработаны в советской судебной практике 1918—1921 гг. Видимо, путем обобщения судебной практики 269 были созданы Народным комиссариатом юстиции и те упомянутые выше разделы схемы Уголовного кодекса, которые рассматривались и в основном были одобрены III Всероссийским съездом деятелей советской юстиции. После съезда до момента выработки проекта УК РСФСР 1921 г. схема дорабатывалась. Инструкция для составления отчетности Губревтрибуналом при ВЦИК, изданная, по-видимому, в августе 1921 г.[28], почти за год до издания Уголовного кодекса РСФСР 1922 г. и за несколько месяцев до составления проекта УК 1921 г., дала перечень составов преступлений, выработанных судебной практикой. Этой инструкцией была намечена и система Особенной части советского уголовного права, положенная в том же году в основу упомянутой выше системы Особенной части проекта УК РСФСР 1921 г. НКЮ РСФСР. Система этого проекта стала системой УК РСФСР за одним лишь исключением. Намечавшаяся в проекте глава IV Особенной части — «Нарушение правил об актах гражданского состояния» — не вошла в Уголовный кодекс. Особенная часть УК РСФСР 1922 г. в редакции 1 июня 1922 г. состояла из следующих глав: I. Государственные преступления: 1) о контрреволюционных преступлениях, 2) о преступлениях против порядка управления. II. Должностные (служебные) преступления. III. Нарушение правил об отделении церкви от государства. IV. Преступления хозяйственные. V. Преступления против жизни, здоровья, свободы и достоинства личности. VI. Имущественные преступления. VII. Воинские преступления. VIII. Нарушение правил, охраняющих народное здравие, общественную безопасность и публичный порядок. Следует заметить, что в число государственных преступлений включались все преступления против порядка управления, например, оскорбление представителя власти, самоуправство, подделка документов, побег арестованного и т. д. Преступления против жизни, здоровья, свободы и достоинства личности в УК РСФСР 1922 г. были разделены на 270 пять видов (убийство, телесные повреждения и насилие над личностью, оставление в опасности, преступления в области половых отношений, иные посягательства на личность и ее достоинство)[29]. IX При составлении перечня преступных деяний в момент выработки проектов УК было широко использовано прежде всего законодательство 1917—1921 гг. Из уголовно-правовых норм декретов этих лет не вошли в Уголовный кодекс те, которые вытекали из системы мероприятий, вызванных исключительно трудными условиями обороны страны и имевших временный характер, систему, называвшейся военным коммунизмом. Таким образом, при разработке и издании Уголовного кодекса 1922 г. в него не были включены нормы, признававшие преступными деяния, явившиеся нарушением таких мероприятий, как монополия хлебной торговли, запрещение частной торговли хлебом, установление продразверстки, введение всеобщей трудовой повинности для всех классов. Уголовно-правовые нормы других декретов должны были подвергнуться существенной переработке, чтобы предусмотреть в качестве преступных деяния, ставшие опасными с переходом к мирной работе по восстановлению народного хозяйства, в частности попытки капиталистических элементов перешагнуть временно отведенную им советским законом узкую область деятельности и, с другой стороны, признать в качестве преступных пережитки методов военного коммунизма — незаконные аресты, конфискации и пр. Перед законодательными органами стояла задача так сформулировать в кодексе понятие преступного, чтобы был дан точный, а не ориентировочный перечень деяний, признаваемых социалистическим государством опасными и влекущими наказание. Это требовало глубокого обобщения норм закона. В связи с этим перечень преступных деяний не раз подвергался пересмотру как в процессе работы над проектами, 271 так и на сессии ВЦИК, рассматривавшей в мае 1922 Г. проект УК. Выше упоминалось о разрешении сессией ВЦИК важнейшего вопроса об отнесении к числу преступлений только общественно опасных деяний и исключении из Уголовного кодекса деяний, лишенных признака общественной опасности. Помимо решения основного принципиального вопроса о пределах советского социалистического уголовного права, в частности о границе между правом уголовным и административным, 3-я сессия ВЦИК IX созыва определила отношение к ряду других деяний, разрешив в ту или другую сторону вопрос об их наказуемости. Ниже излагаются: 1) деликты, включенные в проект 1922 г. и не упомянутые в проекте 1921 г.; 2) деликты, включенные в Уголовный кодекс 1922 г., но не упоминавшиеся в проектах 1921 и 1922 гг.; 3) деликты, перечислявшиеся в проектах 1921 и 1922 гг., но не включенные в Уголовный кодекс 1922 г. При работе над проектами были произведены многочисленные и порой очень существенные изменения диспозиций и особенно санкций многих статей. В проект Уголовного кодекса 1922 г. включены отсутствовавшие в проекте 1921 г. составы следующих преступлений: 1) Злоупотребление властью. 2) Дискредитирование власти. 3) Разглашение должностным лицом сведений, не подлежащих оглашению. 4) Провокация взятки. 5) Бесхозяйственное использование арендатором предоставленного ему государственного имущества. 6) Неисполнение обязательств по договору с государственным учреждением или предприятием. 7) Спекуляция валютой. 8) Незаконный аборт. 9) Сводничество. 10) Заражение венерической болезнью. 11) Сообщение заведомо ложных сведений в заявлении, направляемом государственному учреждению. 12) Покупка заведомо краденого. Невключение отдельных из этих деликтов, в частности статьи о покупке заведомо краденого, в первоначальный проект может быть объяснено случайным пропуском. 272 Однако включение специальных статей о злоупотреблений властью, провокации взятки и особенно о дискредитировании власти (статьи, не имеющей себе подобных даже с внешней стороны в буржуазных кодексах) означало проведение в жизнь принципиального взгляда на советских должностных лиц как на слуг трудового народа, несущих суровую ответственность за все и всякие нарушения служебного долга, за направление своей деятельности не в интересах диктатуры рабочего класса. Включение статей о бесхозяйственном использовании арендатором полученного им государственного имущества и о неисполнении арендатором договора с государственным учреждением и предприятием, равно как статей о спекуляции валютой и сообщении ложных сведений в заявлениях, подаваемых в государственные органы, означало дальнейшее осуществление той линии работы органов юстиции в отношении частнокапиталистических элементов, которая была сформулирована в решении IX Всероссийского съезда Советов, написанном Лениным. Включение упоминавшихся статей о должностных и хозяйственных преступлениях также вытекало из задач органов юстиции в период перехода на мирную работу по восстановлению народного хозяйства, сформулированных указанной резолюцией. Эта резолюция гласила: «От Наркомюста IX съезд Советов требует несравненно большей энергии в двух отношениях: во-первых, чтобы нарсуды республики строго следили за деятельностью частных торговцев и предпринимателей, не допуская ни малейшего стеснения их деятельности, но вместе с тем строжайше карая малейшие попытки отступления от неуклонного соблюдения законов республики и воспитывая широкие массы рабочих и крестьян в деле самостоятельного, быстрого, делового участия их в надзоре за соблюдением законности; во-вторых, чтобы нарсуды обратили больше внимания на судебное преследование бюрократизма, волокиты, хозяйственной нераспорядительности»[30]. В соответствии с этой директивой попытки капиталистических элементов нарушить ограничивающие их деятельность законы советской власти, в частности, использовать аренду предприятий для наживы за счет социалистического государства путем неисполнения договоров или расточения 273 арендованного имущества, считались и не могли не считаться тяжким уголовным преступлением, караемым суровыми наказаниями, вплоть до расстрела, а отнюдь не гражданским правонарушением, влекущим вчинение иска. Наказуемость указанных деяний была предусмотрена уже во втором проекте УК 1922 г., переработанном Наркомюстом в соответствии с решениями IV Всероссийского съезда деятелей советской юстиции[31]. X Факт большой общественной опасности всякого рода ухищрений нэпманов и необходимость установления суровых наказании за попытки нарушить советский закон весьма ярко показало так называемое парафиновое дело (апрель 1922 г.). Суть его состояла в следующем. На таможню поступило 600 пудов парафина. За несколько дней переменилось шесть собственников парафина: он побывал в руках частников, которые перепродали его госучреждениям, те, в свою очередь, перепродавали частникам и т. д. Самое характерное, что за эти 2 недели цена парафина выросла в 3 раза, а сам многократно продаваемый и покупаемый парафин продолжал лежать на таможне. Наглость и ловкость спекулянтов и иных посредников были поразительны, не в меньшей мере поразительными были ротозейство и бесхозяйственность служащих тех государственных учреждений, деньги которых перекачивались частникам. Верховный трибунал должен был решить вопрос — допустима ли подобная деятельность с точки зрения нашего действующего права и подлежат ли государственные служащие ответственности за небрежное отношение к государственному добру, за сознательное спекулятивное взвинчивание цен. Защита доказывала, что здесь имел место свободный договор между двумя дееспособными лицами и в силу этого нет состава преступления. Принципиальный вопрос об уголовной ответственности обвиняемых Трибунал разрешил в положительном смысле; тем самым он признал деяние опасным, а ссылку на «свободный договор» не заслуживающей внимания, так как никакой договор не исключает ответственности, если деяние направлено во вред Советскому государству. 274 Вместе с частниками Верховный трибунал осудил и государственных служащих за спекулятивное повышение цен и за небрежность, вследствие которой 600 пудов парафина перешли в руки частных агентов и спекулянтов, использовавших операцию для вздувания цен. Однако Верховный трибунал вынес следующее определение: «Принимая во внимание общую неурегулированность и несогласованность действий всех государственных учреждений в их торговой деятельности в новом и трудном деле борьбы с частным капиталом в пределах допущенного советской властью свободного товарооборота, а также принципиального значения настоящего приговора, Трибунал определил настоящий приговор представить на окончательное утверждение Президиума ВЦИК»[32] Президиум ВЦИК, признавая необходимым «скорейшую выработку законов о привлечении к суровой ответственности за спекуляцию, ажиотаж, вздувание цен, незаконный сговор торговцев в этих целях, а также за бесхозяйственность советских учреждений», поручил Наркомюсту выработать и внести в СНК проект декрета об уголовной ответственности за эти преступные деяния. Вместе с тем «ввиду отсутствия в момент совершения осужденными .. .инкриминируемых им деяний точных законоположений в этой области», а также за невыявлением корыстных целей Президиум ВЦИК приговор Верховного трибунала отменил и дело прекратил[33]. Таким образом, сначала суд, а затем и законодательный орган признали общественную опасность деяний, бывших предметом судебного разбирательства, и необходимость наказуемости этих деяний. Неприменение же наказания к конкретным виновникам было вызвано отсутствием точных законоположений, устанавливающих запрет подобных деяний. Поскольку время выхода из печати второго варианта проекта УК 1922 г. точно неизвестно, крайне затруднительно определить, включены ли упомянутые выше статьи, равно как и статья о злоупотреблении властью, отсутствовавшая 275 В проекте 1921 г., — на основе излагаемого постановления ВЦИК по «парафиновому» делу или же эти статьи по инициативе НКЮ были включены в проект еще до указанного постановления. При издании УК 1922 г. эти нормы стали законом. В дальнейшем большую роль в борьбе с вражескими вылазками капиталистических элементов сыграла статья 63, в редакции ее от 10 июля 1923 г., которая карала экономическую контрреволюцию. XI Кодекс дал новое определение контрреволюционного преступления, сформулированное Лениным в письме к Д. И. Курскому[34]. Проект слишком узко определял контрреволюционное преступление, признавая контрреволюционным только действие, непосредственно направленное па свержение советской власти и рабоче-крестьянского правительства. Дополнение ст. 57, сделанное на основании прямого указания Ленина, охватывало понятием контрреволюционного преступления новые формы вражеских контрреволюционных действий, с которыми пришлось бороться в период перехода на мирную работу по восстановлению народного хозяйства. Уголовный кодекс включил в качестве отдельных составов контрреволюционных преступлений диверсионный акт и активную борьбу против рабочего класса и революционного движения при царизме, проявленную на ответственных или особо секретных должностях. Неупоминание в проектах диверсионного акта в качестве отдельного вида контрреволюционного преступления, конечно, не означало, что авторы проектов не считали этого деяния контрреволюционным. Очевидно, они полагали, что диверсионный акт охватывается каким-либо другим составом контрреволюционного преступления. Включение состава, предусматривающего активную борьбу против революционного движения при царизме, произошло в процессе обсуждения проекта УК в комиссии, выделенной сессией ВЦИК[35]. Об ответственности за это преступление специально упоминал уже циркуляр Кассационного отдела ВЦИК от 6 октября 1918 г., и до издания Уголовного кодекса 1922 г. было несколько десятков процессов 276 над провокаторами. Из этого можно заключить, что авторы проектов не упомянули указанного деяния случайно, а не потому, что считали его ненаказуемым. Важным дополнением перечня уголовно наказуемых деяний, отнесенных к числу государственных преступлений, явилось включение уже в проект 1922 г. статьи, определяющей ответственность за пропаганду или агитацию, содержащие призыв к разжиганию национальной вражды и розни (ст. 83 Уголовного кодекса 1922 г.). Это дополнение проекта 1921 г., в котором указанный состав отсутствовал, было произведено по предложению съезда деятелей советской юстиции, причем в основу этой статьи проекта, а впоследствии статьи Уголовного кодекса 1922 г., был положен декрет СНК УССР, опубликованный 13 февраля 1918 г., «О наказуемости агитации, направленной к возбуждению национальной вражды»[36]. По предложению того же съезда деятелей советской юстиции УССР в статью 58 проекта 1922 г. было включено .специальное указание о каре за какую бы то ни было попытку расторгнуть заключенные с РСФСР договоры. В текст УК такое указание включено не было, очевидно, потому, что это деяние и без того предусматривалось статьями, карающими контрреволюционные преступления. В УК 1922 г. были включены отсутствовавшие в проекте статьи, предусматривавшие сбыт заведомо негодного семенного материала (ст. 192) и взимание € рабочих и служащих повышенной сверх установленных законом пределов квартирной платы или выселение их иначе, как по решению суда; эти статьи были непосредственно направлены против попыток капиталистических элементов злостно нарушить советские законы. Несколько деяний, которые по проектам 1921 и 1922 гг. считались преступными, не были признаны такими сессией ВЦИК- Таковы (помимо указанных уже выше административных деликтов): 1) кровосмешение; 2) угроза; 3) сутенерство; 4) убийство из сострадания к убитому; 5) самовольное издание и публичное исполнение чужих художественных произведений. 277 Кроме того, в УК 1922 г. не вошли в качестве самостоятельных норм статьи проектов, предусматривавшие постройку дома без разрешения, вовлечение в разврат несовершеннолетних, незаявление о подкинутом ребенке, насильственное помещение в притон разврата, но эти последние деяния, как правило, охватывались диспозициями других статей Уголовного кодекса. Признание ненаказуемости убийства, совершенного из сострадания по настоянию убитого, несомненно было ошибкой. Уже проект 1922 г., выделяя в специальной статье (ст. 136) этот вид умышленного убийства в качестве преступления, более легкого по наказуемости (лишение свободы или исправительно-трудовые работы до одного года), чем убийство в состоянии аффекта и даже убийство при превышении пределов необходимой обороны, пошел по неправильному пути. Отдельные факты совершения убийств по настоянию убитого[37] доказали несомненную высокую общественную опасность этого преступления. Вскоре же постановлением 4-й сессии ВЦИК IX созыва примечание к ст. 143, определявшее ненаказуемость указанного вида убийств, было исключено[38]. Исключение наказуемости угрозы частному лицу диктовалось, видимо, теми соображениями, что признание угрозы наказуемой повлечет возбуждение множества необоснованных дел. Наконец, в отношении кровосмешения, как можно видеть из выступлений на сессии, исключение наказуемости определялось тем, что это деяние само по себе столь противоестественно, что не может иметь распространения. Как известно, уголовные кодексы Азербайджанской ССР и особенно Грузинской ССР признали кровосмешение уголовным преступлением. Не выяснены мотивы исключения статьи о сутенерстве, которое в момент издания УК 1922 г. еще имело место. Что же касается самовольного издания или исполнения чужих художественных произведений, сессия, очевидно, нашла достаточным установить ответственность в гражданско-правовом порядке. 278 XII В отношении многих преступлений при пересмотре проекта УК и при издании Уголовного кодекса была существенно изменена санкция. .В ряде случаев это изменение выражало собою качественно иной взгляд на тяжесть данного деяния: оно из легкого преступления, стоящего на грани административного деликта, превращалось в тяжкое преступление и наоборот. Для примера остановимся на изменении санкции за контрабанду и содержание притонов разврата. По проекту 1921 г. контрабанда—-преступление, караемое принудительными работами на срок до 3 месяцев или штрафом до 300 рублей (ст. 81). Проект 1922 г., сохранив эту санкцию для простой контрабанды,, предусмотрел квалифицированную контрабанду (ч. 2 ст. 92), отнеся к ней контрабанду в виде промысла, вооруженную контрабанду, контрабанду определенных предметов. Вместе с тем проект отграничил контрабанду как уголовное преступление от контрабанды как административного деликта. В УК 1922 г. наказуемость контрабанды (ст. 97) была определена в общем так же, как и в проекте 1922 г. Содержание притонов разврата по проекту 1921 г. считалось весьма легким преступлением, близким к административному деликту. Статья 231, предусматривавшая это деяние, а также допущение разврата в гостиницах и меблированных комнатах, была включена в главу о нарушениях правил, охраняющих народное здравие, общественную безопасность и публичный порядок, и содержала санкцию в виде штрафа до 300 рублей или принудительных работ до трех месяцев. Проект 1922 г. отнес содержание притонов разврата к числу преступлений против личности (ст. 164), .установив санкцию в виде лишения свободы до двух лет. Уголовный кодекс 1922 г., учитывая необходимость решительного пресечения всех попыток восстановить дома терпимости в Советской стране, установил санкцию в виде лишения свободы на срок не ниже трех лет с конфискацией имущества. Вместе с тем проект 1922 г. и УК 1922 г. отделили состав допущения разврата, являющегося по существу видом попустительства ненаказуемому деянию, от содержания притонов разврата, т. е. активных действий по культивированию 279 разврата, посягающих непосредственно на личность. Допущение разврата в проекте 1922 г. осталось в качестве деликта, близкого к административному (ст. 233). Уголовный кодекс совершенно исключил этот деликт, очевидно, потому, что допущение разврата в гостиницах с извлечением из этого материальной выгоды образует состав содержания притонов разврата. Проект Уголовного кодекса 1922 г., а затем и УК 1922 г. отказались от широкой формулы статей 157 и 161 проекта 1921 г., предусматривавших вовлечение в половой разврат несовершеннолетних, в какой бы форме оно ни выразилось (ст. 157), вовлечение женщин в проституцию и удержание их в проституции. Проект 1922 г. и УК 1922 г. заменили широкую формулу проекта 1921 г. более узкой, предусматривающей действительно общественно опасные для того периода деяния, посягающие на половую нравственность — половое сношение с лицами, не достигшими половой зрелости, и развращение этих же лиц путем развратных действий. В качестве специальных составов были сохранены принуждение к занятию проституцией путем физического и психического насилия, притом совершенное из личных видов, и вербовка женщин для проституции. Вместе с тем наказание за эти виды посягательств на женщин было значительно повышено. XIII В первые два года действия Уголовный кодекс РСФСР 1922 г. подвергся значительным изменениям. Некоторые из них были вызваны недостатками и пробелами УК, вполне понятными в первом кодексе, к тому же подготовленном и изданном в крайне короткий срок. Другие изменения были вызваны общим развитием советского социалистического уголовного права или же появлением на новых этапах социалистического строительства новых общественно опасных деяний, отпадением или изменением степени общественной опасности ряда деяний. Остановимся сначала на существенных изменениях Общей части Уголовного кодекса. Уголовный кодекс 1922 г., как известно, отказался от наказуемости приготовления как стадии преступной деятельности: приготовительные действия наказывались лишь в том случае, когда они являлись преступлением. 280 Практика показала нецелесообразность столь категорического исключения ответственности за приготовительные действия. В частности, были оправданы фальшивомонетчики, запасавшие шрифт, бумагу и штампы, и группа рецидивистов, направлявшаяся к месту совершения хищения с комплектом воровских инструментов. Законом 10 июля 1923 г.[39] при сохранении прежней нормы о ненаказуемости приготовления было установлено (ст. 12), что от суда зависит применить в отношении привлекаемых лиц, признаваемых им социально опасными, меры социальной защиты в силу статьи 46 УК, т. е. воспрещение занятия той или иной должности или занятия промыслом, удаление из определенной местности. Несколькими законодательными актами внесены были новые нормы относительно ответственности несовершеннолетних. Законом 1 ноября 1922 г.[40] установлено обязательное снижение меры наказания для несовершеннолетних от 14 до 16 лет наполовину, для несовершеннолетних от 16 до 18 лет — на одну треть. Законом 11 августа 1924 г.[41] допущено условное осуждение несовершеннолетних даже при отсутствии тех условий, которые в силу ст. 36 УК 1922г. были обязательны для применения условного осуждения к взрослым (совершение деяния в первый раз, при тяжелых обстоятельствах и т. д.). Тем же законом усилена наказуемость посягательств на малолетних и несовершеннолетних. В число отягчающих обстоятельств (ст. 25) включено совершение деяния в отношении лица, находившегося на попечении или особо беспомощного по возрасту. В УК включена новая мера социальной защиты — лишение родительских прав (ст. 46), которое могло назначаться на любой срок в случае злоупотребления этими правами. Наибольшее число изменений относилось к нормам о наказании и его применении. Законами 27 июля и 7 сентября 1922 г.[42] были введены примечание 1 и примечание 2 ст. 33 УК, исключавшие применение расстрела к несовершеннолетним и женщинам, находящимся в состоянии беременности. Законом 10 июля 1923 г. распространено в известных пределах 281 делах применение давности (неприменение за одним исключением расстрела) по статьям, предусматривающим в санкции высшую меру наказания. Законом от 10 июля 1923 г. введено краткосрочное лишение свободы от одного месяца, а законом от 16 октября 1924 г. — от 7 дней, причем соответственно были изменены низшие пределы санкций в Особенной части. Весьма важное мероприятие, вытекающее из принципов социалистического гуманизма, было осуществлено законом 9 февраля 1925 г.[43], которым был введен институт погашения судимости. Часть 3 ст. 37 УК, включенная этим законом, сформулирована в общем в той же редакции, как и позднейшая, ныне действующая ст. 101 Основных начал, которая, таким> образом, воспроизводит в качестве общесоюзной нормы названный закон. Самым крупным нововведением, фактически относящимся, к Общей части уголовного права, но законодательством 1925 г. включенным в Уголовно-процессуальный кодекс, является установление принципа отказа от уголовного преследования деяний, хотя формально и подпадающих под признаки состава какого-либо преступления, но лишенных общественно опасного характера. Статья 4-а УПК РСФСР, введенная 9 февраля 1925.г., гласила[44]: «Сверх того, прокурор и суд имеют право отказать в возбуждении уголовного преследования, а равно прекратить производством уголовное дело в тех случаях, когда деяние привлекаемого к уголовной ответственности лица хотя и содержит в себе признаки преступления, предусмотренного Уголовным кодексом, но не может признаваться общественно опасным (ст. 6 Уголовного кодекса) вследствие своей незначительности, маловажности и ничтожности своих последствий, а равно, когда возбуждение уголовного преследования или дальнейшее производство дела представляется явно нецелесообразным». Статья 4-а УПК являлась продолжением ст. 4, предусматривавшей основания невозбуждения или прекращения уголовного преследования. Из этого, казалось бы. можно сделать вывод, что норма ст. 4~а имела чисто процессуальное, а не уголовно-материальное содержание. Однако, анализируя содержание ст. 4-а, можно видеть, что она содержит и 282 норму уголовно-материального характера — невозбуждение или прекращение дела вследствие отсутствия признаков общественной опасности деяния[45] — и норму уголовно-процессуальную — невозбуждение или прекращение уголовного преследования вследствие явной нецелесообразности последнего. Ссылка в ст. 4-а УПК на ст. 6 Уголовного кодекса РСФСР прямо свидетельствует о глубоком различии этих двух норм. Поскольку ст. 6 УК РСФСР 1922 г. говорила, что преступлением признаются только общественно опасные деяния, отсутствие этого признака исключало деяние из круга преступлений. Норма ст. 4—а УПК, дающая право отказать в возбуждении уголовного преследования и прекратить дело, когда деяние привлекаемого к уголовной ответственности лица хотя и содержит в себе признаки преступления, предусмотренного Уголовным кодексом, но не может признаваться общественно опасным (ст. 6 УК) вследствие своей малозначительности, маловажности и отсутствия вредных последствий, не являлась совершенно новой нормой советского уголовного права. Статья 4-а УПК лишь развивала норму ст. 6 УК РСФСР, требуя, чтобы в некоторых случаях в отношении деяний, содержащих элементы состава статьи Особенной части, применялся критерий наличия или отсутствия общественной опасности деяния. В практике вскоре обнаружилась тенденция к слишком широкому применению ст. 4-а УПК, именно в той ее части, которая относится к уголовно-процессуальному праву, так как довольно неопределенный критерий нецелесообразности возбуждения или дальнейшего производства дела не служил достаточно ясным руководством при разграничении деяний, подлежащих и не подлежащих уголовному преследованию. Поэтому Президиум Верховного суда РСФСР постановлением 283 от 18 ноября 1925 г.[46] предложил ограничить применение ст. 4~а только случаями, когда последствия были незначительны или совершенное преступление было маловажным. Вместе с тем Президиум Верховного суда РСФСР предложил всем судам после обсуждения представить свои соображения о соответствующем изменении законодательства. После рассмотрения представленных пленумами губсудов соображений Пленум Верховного суда РСФСР 28 июня 1926 г.[47] признал необходимым существование в Уголовном кодексе статьи, которая «давала бы судам и прокуратуре возможность практически применять свойственное советскому уголовному праву понимание преступления как социально опасного деяния, а не как формального нарушения уголовного закона, и, следовательно, устраняла -бы возможность предания суду и вынесения обвинительных приговоров за деяния, лишь формально подпадающие под признаки какой-либо статьи Особенной части УК, но не представляющие по своему содержанию того минимума социальной опасности, который в силу ст. 6 УК является необходимым свойством преступления». Вместе с тем Пленум счел необходимым ввести и норму, содержащуюся в ст. 8 ныне действующего УК РСФСР. Пленум Верховного суда РСФСР сделал соответствующее представление законодательным органам РСФСР, на рассмотрении которых в это время находился проект Уголовного кодекса РСФСР 1926 г. Предложения эти были приняты, и в УК РСФСР включены примечания к ст. 6 и ст. 8 в редакции, предложенной Пленумом Верховного суда РСФСР. Одновременно по представлению того же пленума из УПК была исключена ст. 4-а, причем, по разъяснению указанного Пленума, прекращение дел при наличии признаков примечания к ст. 6 УК должно было производиться в порядке пункта 5 ст. 4 УПК, т. е. за отсутствием состава преступления. Это означало, что наличие признаков, предусмотренных примечанием к ст. 6 УК, исключало состав преступления, следовательно, не только наказуемость, но и преступность деяния. 284 Большое число изменений было внесено в 1922—1925 гг. в нормы Особенной части. Многие статьи Уголовного кодекса подвергались существенному изменению, причем менялось как место данного состава преступления в кодексе, так и элементы состава преступления. Еще в большей степени менялись санкции по отдельным видам преступления. В последующие после издания Уголовного кодекса годы периода перехода на мирную работу по восстановлению народного хозяйства круг преступных деяний существенно изменяется. . Рядом законодательных актов признаются преступными деяния: а) которые посягают на мероприятия социалистического государства, вытекающие из задач восстановительного периода, и б) деяния, которые становятся нетерпимыми и общественно опасными с, дальнейшими успехами социалистического строительства и ростом на их основе социалистического правосознания. Вместе с тем многие деяния, отнесенные Уголовным кодексом РСФСР 1922 г. к числу преступлений, теряют общественно опасный характер и исключаются из числа преступлений. Прежде всего надо остановиться на том определении контрреволюционного преступления, которое было дано законом 10 июля 1923 г.[48]. Упомянутый закон отнес к числу контрреволюционных преступлений деяния, направленные как к свержению, так и подрыву или ослаблению советской власти и рабоче-крестьянского правительства, существующего на основании Конституции РСФСР. Названный закон признает контрреволюционным и такое деяние, которое,.- не будучи непосредственно направлено на свержение, подрыв или ослабление советской власти, «тем не менее, заведомо для совершившего деяние, содержит в себе покушение на основные политические или хозяйственные завоевания пролетарской революции» (ч. 2 ст. 57 УК РСФСР.). Контрреволюционное преступление, совершаемое с эвентуальным контрреволюционным умыслом и выражающееся преимущественно в форме экономической контрреволюции — такова была одна из основных форм сопротивления классово-враждебных элементов в годы восстановительного периода. С более широким определением субъективной стороны 285 состава контрреволюционного преступления связано и существенное изменение ст. 63, в ее новой редакции, карающей экономическую контрреволюцию. Разумеется, действия, караемые начиная с 1923 г. по ст. 63 Уголовного кодекса, были наказуемы и ранее, но не в качестве контрреволюционных преступлений. В составы некоторых других контрреволюционных преступлений также были внесены существенные изменения, отвечавшие задачам борьбы с новыми формами этих преступлений. Так, 11 ноября 1922 г. были внесены изменения в ст. 64, каравшую террористические акты, 10 июля 1923 г. включена ч. 2 ст. 63, предусматривавшая саботаж, и изменена ст. 67, каравшая активную борьбу против рабочего класса при царизме[49]. Довольно многочисленные уголовные законы признавали преступными различные попытки капиталистических элементов, пользуясь обстановкой первого периода нэпа, усилить роль частного капитала за счет ослабления социалистического сектора. Заключение убыточных для государства договоров лицом, действующим от имени государственного учреждения или предприятия (ст. 128~а Уголовного кодекса РСФСР 1922 г., введенная законом 10 июля 1923 г.), признано тяжким преступлением, причем заключение такого договора путем стачки с контрагентом казны или с намеренным предпочтением их выгоды выгоде государства каралось наравне с экономической контрреволюцией. Этим же законом 10 июля 1923 г. установлены суровейшие наказания за всякие другие попытки расхищения или расточения государственного имущества (ч. 2 ст. 113, ст. 110, ст. 128, ст. 180а УК РСФСР). Решительное повышение наказуемости всех видов хищения социалистической собственности должно было служить одной из мер предотвращения преступного перекачивания государственного имущества в руки частников. Законом 10 июля 1923 г. установлена наказуемость наравне со спекуляцией сговора с целью снижения цен на публичных торгах путем намеренного опорочивания вещи и иным способом. Частные предприниматели и торговцы практиковали такой сговор, когда государственное имущество 286 продавалось и сдавалось в аренду с торгов; путем стачки частники старались получить это имущество за бесценок. Против капиталистических же элементов была направлена новая ст. 226б УК РСФСР 1922 г., каравшая сообщение ложных сведений при регистрации торгово-промышленных предприятий. Новые налоговые деликты были связаны с введением косвенного обложения, которое, как более легко осуществимое, составляло в первые годы восстановительного периода центр тяжести налоговой системы[50]. Законом И ноября 1922 г. в УК РСФСР вводится новая ст. 139а, предусматривающая акцизные нарушения, 10 июля 1923 г. — ст.ст. 190а и 190б, карающие нарушение пробирных правил, затем ст. 22ба, предусматривающая нарушение правил гербового сбора. Издание закона 22 мая 1922 г. «Об основных имущественных правах граждан», устанавливавшего, в частности, право наследования, потребовало включения статьи, предусматривающей в качестве уголовного преступления сокрытие наследственного имущества. Реорганизация Красной Армии вызвала необходимость точного определения в законе преступных деяний против воинской службы и военно-транспортной повинности, что было осуществлено введением статей 81а—81Ж. Дальнейшее укрепление революционной законности, выразившееся, в частности, в издании Уголовно-процессуального кодекса, потребовало установления наказуемости деяний, препятствующих осуществлению социалистического правосудия. Таковы: 1) уклонение свидетеля и эксперта от явки (ст. 104а, введенная 10 июля 1923 г.), 2) незаконное оглашение данных предварительного следствия или дознания (ст. 104б, введенная тем же законом), 3) уклонение от обязанностей народного заседателя (ст. 104а в ред. 25 августа 1924 г.), 4) побег с места высылки (ст. 95 в ред. 11 ноября 1922 г.). Развитие советского торгового мореплавания вызвало необходимость определения трех видов преступных деяний: 1) подъем на морском судне советского флага без права на этот флаг, 2) незаконная покупка и продажа плавающего ,под советским флагом судна и 3) несвоевременное возвращение 287 с берега лица из экипажа советского торгового судна, стоящего в иностранном порту. Отдельные законодательные акты признают преступными посягательства на личность, ранее не являвшиеся наказуемыми. Таковы: 1) понуждение к половой связи женщины, находящейся в материальной или иной зависимости (ст. 169а, введенная 10 июля 1923 г.), 2) неплатеж алиментов и оставление без поддержки детей (ст. 165а, введенная законом 16 октября 1924 г.), 3) изготовление, хранение и сбыт одурманивающих веществ (ст. 104д, введенная 22 декабря 1924 г.). Последнее преступление отнесено в законе к числу преступлений против порядка управления, но оно объектом своим имеет, в первую очередь, здоровье людей. Особо важное значение имело признание неплатежа алиментов уголовным преступлением. В этом выразилось отношение Советского государства к родительской обязанности как одной из важнейших обязанностей советского гражданина; злостное ее невыполнение отныне закон стал считать не только антиморальным поступком и гражданским правонарушением, но и общественно опасным деянием. По мысли закона, преступлением является злостный неплатеж алиментов на содержание детей всеми лицами, которые обязаны уплачивать их в силу ст.ст. 107, 141, 143, 161, 163, 172, 173 Кодекса законов об актах гражданского состояния 1918 г., а не только родителями, как и всякое «сложение с себя забот об их (т. е. детей. — Н. Д.) воспитании и подготовлении к полезной деятельности»[51]. В 1923 г. в Азербайджанской ССР ив 1924 г, в РСФСР (законом 16 октября 1924 г.) вводится наказуемость общественно опасных деяний, составляющих пережитки родового быта (браки с малолетними, принуждение женщин к браку, похищение женщин, калым и др.). В УК РСФСР нормы, карающие эти преступления, образовали новую, IX главу «Бытовые преступления»[52], включенную в УК в каждой автономной республике или автономной области РСФСР в особой редакции. Вместе с общим уточнением понятия преступления советское законодательство описываемого периода многие 288 деяния, подпадавшие ранее под признаки статей Особенной части, признало не преступными, т. е. стало считать уже не уголовным, а административным или гражданским деликтом или дисциплинарным проступком. Введение упомянутой выше статьи 4-а УПК существенно сокращало круг преступных деяний. Конкретные же деяния, исключенные из числа преступных, таковы: 1) Маловажные виды злоупотребления властью, превышения власти, бездействия власти и должностной халатности (закон 10 июля 1923 г.). 2) Мелкая кража на производстве. 3) Маловажные виды хулиганства. 4) Хранение огнестрельного оружия. 5) Побег из места лишения свободы. 6) Маловажные виды лесных нарушений. 7) Незаконная рыбная ловля, охота. 8) Проживание по чужому документу. 9) Самовольное оставление определенного судом или административным органом места пребывания. 10) Нарушение правил об открытии типографий. 11) Самогоноварение для личного потребления. 12) Неизвещение о заразных заболеваниях. 13) Нарушение правил об установке механических, двигателей. 14) Незаконное занятие горным промыслом. Остановимся на нескольких из этих деяний, исключенных законом из числа преступлений. Постановлением 2-й сессии ВЦИК X созыва 10 июля 1923 г. значительно сужена область основных должностных преступлений — злоупотребления, превышения и бездействия власти и должностной халатности. По редакции УК 1 июня 1922 г. злоупотребление властью (ст. 105) являлось уголовным преступлением во всех случаях, когда действия, совершенные должностным лицом благодаря его служебному положению и не вызывавшиеся соображениями служебной необходимости, «повлекли за собой нарушение правильной работы учреждения или предприятия, или общественного порядка, или частных интересов отдельных граждан». Совершение тех же действий из личных видов или наступление в результате их тяжелых последствий образовывало тяжкий вид злоупотребления властью. По редакции 10 июля 1923 г. те признаки, которые ранее образовывали квалифицированный вид злоупотребления, стали конститутивным элементом самого состава злоупотребления властью. Следовательно, злоупотребление властью, совершенное без этих отягчающих обстоятельств, 289 после закона 10 июля 1923 г. рассматривалось лишь в качестве служебного проступка, влекущего дисциплинарное взыскание (ч. 2 ст. 105). Аналогично были изложены статьи о превышении и бездействии власти и должностной халатности. Таким образом, значительная часть должностных проступков перестала быть уголовно наказуемым деянием. Важное изменение коснулось статьи о хулиганстве (ст. 176). Сессия ВЦИК разграничила хулиганство как административный деликт и хулиганство как уголовное преступление, причем сузила само понятие хулиганства, исключив, в частности, в определении этого преступления произнесение грубой брани как признак хулиганства[53]. Не менее важное значение имело разделение лесных нарушений на: 1) являющиеся уголовным преступлением и 2) не являющиеся такими. Народный комиссариат юстиции в своем проекте, утвержденном Президиумом ВЦИК, предлагал провести разграничение по признаку однократности (административный деликт) или повторности (уголовное преступление) совершения нарушения[54]. Сессия после долгого обсуждения вполне основательно не согласилась с установлением такого критерия, так как и при первичном нарушении (точнее, при обнаружении лесонарушителя в первый раз) лесному хозяйству может 'быть причинен весьма значительный ущерб. Сессия приняла количественный критерий[55]: лесонарушение ни сумму до 15 рублей признано административным деликтом. Этот критерий сохранился и во всех действующих советских уголовных кодексах (чч. 1 и 2 ст. 85 УК РСФСР). Сессия исключила ответственность за побег из места заключения, совершенный при отягчающих обстоятельствах (подкоп, взлом). Объяснительная записка к проекту изменений Уголовного кодекса отмену наказуемости «побегов 290 из мест лишения свободы, совершаемых хотя бы и со взломом материальных преград, но без насилия», мотивировала тем, что кара за побег — это фактически «кара за дурное состояние мест лишения свободы и плохой надзор тюремной стражи». По мнению авторов записки, «побег невозможен, если места лишения свободы отвечают своему назначению»[56]. Эту мотивировку нельзя признать удовлетворительной. Ошибочность решения об исключении уголовной ответственности за побег путем подкопа, взлома или повреждения стен и запоров видна хотя бы из того, что менее чем через год в проекте Уголовного кодекса 1925 г. Народный комиссариат юстиции восстановил ответственность за это деяние[57]. Нет необходимости подробно останавливаться на каждом из других перечисленных выше деяний, уголовная наказуемость которых была исключена сессией ВЦИК 16 октября 1924 г. Заметим лишь, что в некоторых выступлениях на сессии и в статьях, посвященных этим изменениям уголовного Законодательства, зачастую давалось непринципиальное объяснение этих мероприятий: они мотивировались необходимостью разгрузки судебных органов. Разумеется, одни эти соображения никогда не привели бы к исключению из советского Уголовного кодекса деяний; являющихся по существу своему в данное время общественно опасными. Если деяние является общественно опасным и в силу этого борьба с ним должна вестись мерами уголовного наказания, эти меры применялись бы независимо от того, что преследование этого деяния увеличит работу суда. Обязанность суда — бороться с преступлениями, а не устраняться от борьбы с ними.. Изменение степени опасности многих деяний приводило к существенным изменениям в санкциях статей Уголовного кодекса. Так, например, законом 11 ноября 1922 г. была значительно усилена наказуемость самогоноварения и связанных с ним преступлений. Усиление ответственности за умышленное истребление или повреждение имущества, принадлежащего государственным и общественным учреждениям, предприятиям и организациям, осуществленное декретом ВЦИК и СНК РСФСР от 291 24 августа 1925 г.[58], характерно тем, что закон, не ограничившись простым усилением санкций, разделил нормы, карающие истребление и повреждение названного имущества и имущества отдельных лиц, отнеся при этом первые к числу преступлений против порядка управления (новая ст. 92а). По тому же пути пошло законодательство, усиливая наказуемость хищений и растрат имущества государственных и общественных учреждений, предприятий и организаций. Особенно примечательно введение новой ст. 180а УК, предусматривающей наиболее тяжкие виды хищения государственного и общественного имущества, в какой бы форме это хищение ни, осуществлялось (кража, растрата и др.). Другое обстоятельство, которое должно быть отмечено при упоминании ст. 92а,— это включение в качестве отягчающих обстоятельств тех последствий, которые вызвало истребление или повреждение имущества, каковы, например, приостановка и перерыв производства. Закон учитывал не только непосредственный вред, выразившийся в истреблении некоторого количества материальных ценностей, но последствия, которые вызваны этим истреблением. Таким образом, незначительный сам по себе ущерб, например перерыв провода, дает основание для признания деяния квалифицированным видом преступления, караемым лишением свободы на срок до трех лет с факультативной конфискацией имущества, если это деяние вызвало вредные последствия. Взяточничество было весьма опасным явлением с первых дней Великой Октябрьской социалистической революции. В. И. Ленин не раз указывал на необходимость неуклонной борьбы с этим преступлением. По инициативе Ленина бил издан лично им отредактированный декрет 8 мая 1918 г. о борьбе со взяточничеством. В 1921 г., когда опасность взяточничества чрезвычайно усилилась в связи с попытками капиталистических элементов путем подкупа завладеть государственными ценностями и обеспечить условия развертывания частнокапиталистических форм хозяйства в ущерб Советскому государству и социалистическому хозяйству, В. И. Ленин отнес взятку к числу трех главных врагов, с которыми надо было бороться в тот период[59]. В Уголовном кодексе 1922 г. за взяточничество были 292 установлены суровые наказания вплоть до высшей меры наказания (ст. 114 УК). Однако к осени 1922 г. обнаружилось, что опасность взяточничества не искоренена, что необходимо усиление всех форм борьбы с ней, в частности и уголовно-правовой борьбы. Опасность взяточничества в этот период замечательно охарактеризовал в беседе с корреспондентом «Известий ВЦИК» Ф. Э. Дзержинский, тогда помимо поста Председателя ГПУ занимавший и пост Народного комиссара путей сообщения. Ф. Э. Дзержинский отметил, что, «. . .к сожалению, взяточничество на железных дорогах стало бытовым явлением... Известная всем поговорка «не подмажешь — не поедешь» в применении к транспорту, увы, является сугубой правдой». Далее Ф. Э. Дзержинский указал, что существует дикое и невероятное явление — «подкуп одними советскими органами служащих другого, в данном случае НКПС», с целью незаконного протаскивания грузов, и что «различные частные транспортные общества, выскочившие на поверхность Нэпа, основой своей работы избрали путь подкупа — взятки». В заключение Ф. Э. Дзержинский сообщил о разоблачении целой компании нэпманов-взяточников, организовавшихся в так называемое общество «Трансунион», и, заклеймив малодушных людей, отчаявшихся в успехе борьбы со взяткой, выразил твердую уверенность, что общими усилиями безусловно удастся покончить с этим злом[60]. В циркулярном письме Ф. Э. Дзержинского, как Народного комиссара путей сообщения, от 11 сентября 1922 г. весьма глубоко вскрыт классовый характер взяточничества и его особая опасность в период перехода на мирную работу по восстановлению народного хозяйства. Ф. Э. Дзержинский писал: «Мы должны отдать себе ясный отчет в том, что взятка имеет глубоко классовый характер, что она есть проявление мелкобуржуазной, частнокапиталистической стихии, направленное против самых основ ныне существующего строя. Роль и значение взятки в пролетарском государстве и при царизме далеко не одинаковы. Если раньше она была общепризнанным и неизбежным явлением, одним из видов налога в пользу царского чиновничества, необходимым дополнением к установленному окладу жалования, вытекала из самой природы помещичьего государства, которое 293 рое приличия ради прикрывалось лишь видимостью «законов» против взятки, то теперь, наоборот, взятка противна всей сущности пролетарского государства, целиком направлена против него, является средством полнейшей дезорганизации государственного хозяйственного аппарата, переводом весьма солидных материальных ресурсов рабоче-крестьянской казны в «честный» карман спекулянтов. В самом деле, разве не «кормлением» паразитов является, например, тот факт, что некоторые государственные тресты отпускают крупные суммы на проталкивание своих грузов на путях сообщения, тем самым развращая железнодорожников, и разве эти средства не могли бы быть израсходованы на прямые производительные нужды самих этих трестов или в крайнем случае переданы НКПС на предмет скорейшего упорядочения дела перевозок». Далее, в письме приводится ряд случаев крупнейшего взяточничества, результатом которого было нанесение тяжкого ущерба государству и огромная выгода для частнокапиталистических элементов. В заключение, отметив, что «Партия и Советская власть заняты сейчас вопросом о мобилизации всех сил и средств для преодоления взяточничества во всех областях хозяйственной жизни Республики», письмо призывает работников транспорта к борьбе со взяткой и причинами, ее вызывающими, и дает конкретные указания о видах и формах этой борьбы[61]. Коммунистическая партия и Советское государство провели осенью же 1922 г. комплекс разносторонних энергичных мероприятий по борьбе со взяточничеством, учитывая повышенную опасность этого преступления. В числе этих мероприятий было осуществлено проведение специальной кампании по борьбе со взяточничеством и дальнейшее усиление кары за взяточничество и связанные с ним преступления. Декретом ВЦИК от 9 октября 1922 г.[62], изменившим ст. 114 и введшим новую ст. 114а, наказание за неквалифицированный вид взяточничества было установлено в виде лишения свободы на срок не ниже одного года с факультативной конфискацией имущества. За квалифицированные виды взяточничества наказание- — лишение свободы на срок не ниже трех лет, а при особо отягчающих обстоятельствах - 294 расстрел с конфискацией имущества. За дачу взятки и посредничество во взяточничестве установлены были в принципе те же наказания, что и за получение взятки. [1] Материалы НКЮ, вып. VII, стр. 42 [2] Бюллетень 3-й сессии ВЦИК IX созыва, № 3, стр. 37. [3] Уголовный кодекс РСФСР, М., 1922 г., проект Народного комиссариата юстиции. [4] Бюллетень 3-й сессии ВЦИК IX созыва. № 3. [5] Сталин, Вопросы ленинизма, изд. 11-е, стр. 508. [6] Там же стр. 394. [7] В своем докладе на сессии ВЦИК Д. И. Курский, в частности, отмечал, что при классификации, принятой первым проектом HKЮ. неизвестно, куда, например, может быть отнесено убийство. [8] Так, в УК РСФСР 1922 г., с изменениями по 1925г., из 35 статей, предусматривающих преступления против порядка управления, 20 статей содержали или для основного, или для квалифицированного вида преступления санкцию — с указанием низшего предела лишения свободы. При этом наряду с тяжкими преступлениями, отнесенными затем в 1927 г. к числу государственных преступлений общесоюзным уголовным законодательством, названную санкцию содержали и статьи, предусматривающие повторный или упорный неплатеж налогов или уклонение от повинностей (ст. 79), сопротивление власти без отягчающих обстоятельств и оскорбление представителей власти (ч. 2 ст. 86 и ст. 88), самовольное присвоение власти должностного лица (ст. 91), похищение документов (ст. 92), освобождение и побег арестованного (ст. ст. 94, 95). Из 15 статей о должностных преступлениях такая же санкция содержалась в 13 статьях. Из 19 статей о хозяйственных преступлениях 'указанная санкция содержалась в 16 статьях. [9] Уголовный кодекс РСФСР, проект Народного комиссариата юстиции, М., 1922. [10] Докладчик комиссии, выделенный сессией, объяснил следующим образом решение комиссии: «В комиссии пришли к заключению, чти в настоящее время было бы еще нецелесообразно введение только судебной репрессии за мелкие правонарушения» (Бюллетень 3-й сессии ВЦИК IX созыва, № 10, стр. 4). [11] Д. И. Курский, докладывая сессии ВЦИК проект Уголовного кодекса, говорил: «Прежде всего Кодекс этот формулировал основное явление, с которым он борется, — преступление. Он -определяет преступления как явления, опасные для того строя, который мы защищаем». (Бюллетень 3-й сессии ВЦИК IX созыва, № 3, стр. 27). [12] Материалы НК.Ю, вып. XI—XII, стр. 81. [13] Материалы НКЮ, вып. X, стр. 46 и сл. [14] Материалы НКЮ, вып. X, стр. 80. [15] Там же, стр. 81. [16] Там же, Приложения, стр. 3. [17] «Ст. 6. При выборке рода и меры репрессии судьи руководствуются, прежде всего, степенью опасности преступника для общежития, т. е. установленной судом степенью вероятности совершения преступником новых правонарушений, так называемым опасным или антисоциальным состоянием его». Одним из источников опасного состояния признавалась врожденная ненормальность (ст. 9). [18] Материалы НКЮ, вып. VII. [19] «Вестник советской юстиции на Украине», 1922 г., № 2, стр. 72—73. [20] СУ РСФСР 1923 г. № 48. [21] «Стадия осуществления намерения совершающего преступление сама по себе не влияет на меру репрессии, которая определяется степенью опасности преступника» (ст. 20 «Руководящих начал»). [22] Материалы НКЮ, вып. XI—XII, стр. 74. [23] Там же. [24] Там же, стр. 81. [25] СУ 1921 г. № 49. [26] СУ 1921 г. № 62. [27] Материалы НКЮ, вып. X, стр. 47—53. [28] Собрание циркуляров Пленума Верховного трибунала ВЦИК «а 1921 г., издание Верховного трибунала, М., 1921. [29] Проект УК РСФСР 1921 г., выработанный Народным комиссариатом юстиции, делил преступления против жизни, здоровья и достоинства личности на десять видов. Кроме видов, известных УК РСФСР 1922 г., в проекте были такие виды этих преступлений: содействие самоубийству, незаконное лишение свободы, угрозы, ложный донос и лжесвидетельство. Телесное повреждение и насилие составляли два различных вида. Половые преступления именовались «преступлениями в области половой нравственности» [30] Ленин, Соч., т. XXVII, стр. 143. [31] Уголовный кодекс РСФСР, Проект Народного комиссариата юстиции, М., 1922 г. [32] «Известия ВЦИК», № 69 от 26 марта, № 76 от 4 апреля, № 81 от 11 апреля 1922 г. В материалах печати указывалось, что «приговор трибунала должен явиться первым прецедентом по делам указанной категории и предметным уроком для многих». [33] Постановление ВЦИК излагается по заметке в «Известиях ВЦИК» от 11 апреля 1922 г., № 81. [34] См. Ленин, Соч.. т. XXVII. стр. 296—297. [35] Бюллетень 3-й сессии ВЦИК IX созыва, № 8. [36] СУ УССР 1919 г. № 9, ст. 114. [37] См. М. М. Исаев, Особенная часть советского уголовного права, 1930, М., стр. 196—197. [38] СУ 1922 г. № 72—73. [39] СУ 1923 г. № 48. [40] СУ 1922 г. № 72—73. [41] СУ 1924 г. № 70. [42] СУ 1922 г. № 47, 58. [43] СУ РСФСР 1925 г. № 9, ст. 68. [44] Там же. [45] Это отметил и доклад о работе УКК Верховного суда РСФСР за 1925 г.: «С вопросом о наличии или отсутствии в действиях лица состава преступления тесно связан вопрос о принципах применения ст. 4а УПК, — статьи, которая по сво1й сущности скорее является нормой материального, чем процессуального права» («Еженедельник советской юстиции», 1927, № 2). Последующее включение материально-правовой части нормы ст. 4—а УПК в УК РСФСр подтверждает этот вывод УКК Верховного суда. [46] Сборник циркуляров и важнейших разъяснений Пленума Верховного суда РСФСР, январь 1925 г. — май 1926 г., М., 1927, стр. 14—16. [47] См. там же [48] СУ 1923 г. № 48. [49] Изложение и анализ изменений общего определения контрреволюционного преступления и отдельных составов этих преступлений см. в книге А. А. Герцензона и других авторов, Государственные преступления, М., 1938 г. [50] См резолюцию XI съезда РКП(б) «О финансовой политике», ВКП(б) в решениях съездов, конференций и пленумов ЦК, ч. I, ОГИЗ, 1940, стр. 427. [51] Объяснительная записка к изменениям и дополнениям Уголовного кодекса РСФСР, ЕСЮ, 1924 г., № 35—36. [52] См. СУ РСФСР 1924 г. № 79; 1925 г. № 29, № 70. [53] Ср. проект изменений статьи 176 в объяснительной записке к изменениям и дополнениям Уголовного кодекса РСФСР (ЕСЮ 1924 г. № 35—36) и доклад комиссии на 2-й сессии -ВЦИК XI созыва. Бюллетень, стр. 434). [54] ЕСЮ, 1924 г. № 35-36. [55] Докладчик комиссии, излагая на сессии ВЦИК 16 октября 1924 г. изменение, внесенное комиссией в ст. 99 УК, говорил: «Основным в нем является то, что внесен признак стоимости, который сразу дает возможность провести грань между мелкими и крупными правонарушениями» (Бюллетень 2-й сессии ВЦИК XI созыва, стр. 433). [56] Объяснительная записка, ЕСЮ, 1924, № 35—36. [57] Проект Уголовного кодекса РСФСР с объяснительной к нему запиской, М., 1925, стр. 7 (объяснительная записка) и 64. [58] СУ 1925 г. № 58. [59] См. Ленин, Соч., т. XXVII, стр. 51. [60] См. беседу Ф. Э. Дзержинского с корреспондентом «Известий» — («Известия ВЦИК» от 3 октября 1922 г., № 222 (1661). [61] См. «Известия ВЦИК» от 6 октября 1922 г., № 225 (1664). [62] СУ РСФСР 1922 г. № 63.

<< Назад Содержание Вперед >>

Уголовное право

ИСТОРИЯ СОВЕТСКОГО УГОЛОВНОГО ПРАВА. А.А. Герцензон, Ш.С. Грингауз, Н.Д. Дурманов, М.М. Исаев, Б.С. Утевский. Издание 1947 г. Allpravo.ru. - 2003.

<< Назад Содержание Вперед >>

ГЛАВА X. ОСОБЕННОСТИ ПЕРВЫХ УГОЛОВНЫХ КОДЕКСОВ ДРУГИХ СОВЕТСКИХ РЕСПУБЛИК

I В подготовке Уголовного кодекса РСФСР 1922 г. приняли деятельное участие работники юстиции не только РСФСР, но и других советских республик[1], тогда еще не объединившихся в Союз Советских Социалистических Республик. Вполне понятно, что в момент выполнения этой огромной задачи — создания первого Уголовного кодекса социалистического государства — все внимание было сосредоточено на тех нормах, которые являются общими для всего социалистического уголовного права, а не на тех различиях, которые вызываются особенностями отдельных советских республик. Характерно поэтому, что содержание норм уголовных кодексов 1922 г. в общем совпадает во всех советских республиках. Лишь через несколько лет, когда единые в общем нормы советских уголовных кодексов были твердо усвоены и судебно-прокурорскими органами и гражданами, появляются в значительном числе нормы, специфические для отдельных советских республик, при незыблемом единстве основных положений отличающиеся в частных вопросах от норм других союзных республик. Обязательным этапом для создания различных уголовных кодексов союзных республик было создание по существу почти одинакового во всех советских республиках уголовного законодательства на базе Уголовного кодекса РСФСР 1922 г. Первый Всеукраинский съезд деятелей юстиции, состоявшийся 19—23 января 1922 г., в резолюции по вопросу «О задачах 295 советской юстиции, в связи с новой экономической политикой» заявил: «Необходимо распространить на территории УССР, в целях единства карательной политики, общий с РСФСР уголовный кодекс, единый для всех судов, проект которого уже разработан на следующих началах в системе кодекса: 1) Общая часть, 2) разделы о государственных преступлениях, об имущественных преступлениях, о подделке денежных знаков, о должностных преступлениях, о преступлениях против отделения церкви от государства, о преступлениях против жизни, здоровья и достоинства личности, с точным определением (дефиниция) содержания перечисленных преступных деяний применительно к современным условиям и на основе практики революционных судов. В отношении установления санкций уголовных норм по перечисленным преступлениям проводится разделение их на две категории: 1) направленные против пережитков дореволюционной эпохи (например, кража); 2) направленные против порядка управления и общественных отношений, установленных советской властью. Для преступлений первой категории устанавливается тот предел, который суд не должен превышать, а для второй категории тот предел, который суд не должен понижать при определении меры наказания. Право суда отступать от указанных норм предположено лишь в исключительных случаях»[2]. Вслед за этой резолюцией IV Всероссийский съезд деятелей советской юстиции в своей резолюции по вопросу об Уголовном кодексе указал: «Как выявление единства экономических и политических задач и братской солидарности всех республик, входящих в состав федерации РСФСР, Уголовный кодекс должен быть единым для всей Советской территории»[3]. Постановление 3-й сессии Всероссийского Центрального Исполнительного Комитета IX созыва от 24 мая 1922 г. о введении в действие Уголовного кодекса РСФСР гласило: «Президиуму Всероссийского Центрального Исполнительного Комитета поручается ввести в действие настоящий кодекс на территории союзных советских республик в надлежащем порядке». 296 Во всех советских республиках Уголовный кодекс был введен путем законодательного акта, изданного законодательными органами данной республики, причем в Украинской ССР, Грузинской ССР, Азербайджанской ССР, Армянской ССР кодекс получил наименование кодекса данной республики. II Уголовный кодекс Украинской ССР был утвержден Всеукраинским Центральным Исполнительным Комитетом 23 августа 1922 г. и введен в действие с 15 сентября 1922 г. Во вводной статье закона о введении Уголовного кодекса в действие ВУЦИК указал, что это объединение в Уголовный кодекс всех карательных постановлений произведено «для ограждения рабоче-крестьянского государства и революционного правопорядка от его нарушителей и общественно опасных элементов и для установления твердых основ революционного правосознания»[4]. ВУЦИК заявил при этом, что он принимает «в целях установления единства уголовного законодательства советских республик за основу Уголовный кодекс РСФСР». Законодательные органы УССР сохранили одинаковую с Уголовным кодексом РСФСР нумерацию и содержание статей в УК УССР. В силу ст. 3 вводного закона действие УК УССР, так же как и УК РСФСР, было распространено на преступления, совершенные до его издания. Вводный закон к УК УССР в отличие от УК РСФСР, полностью отменившего действие всех ранее изданных уголовно-правовых норм, сохранил действие 11 законов (ст. 2). При этом соответствующие упомянутым законам уголовно-правовые нормы были включены в Особенную часть Уголовного кодекса УССР в виде самостоятельных статей с особой нумерацией (791, 1252 и т. д.), дававшей возможность сохранить единую с УК РСФСР нумерацию кодекса. Уголовный кодекс УССР специально определил наказуемость воспрепятствования в посещении школы лицу, обязанному изучать грамоту (ст. 79), совершения запрещенных сделок с недвижимостью, домостроениями и ценными бумагами (ст. 1391), нарушения противопожарных мероприятий (ст. 217), правил, охраняющих народное здравие, наказуемость открытия товариществ или обществ с нарушением 297 установленного порядка, в частности, ранее регистрации их. По законодательству РСФСР, перечисленные деяния в большинстве признавались административными деликтами. В главу о нарушениях правил об отделении церкви от государства УК УССР 1922 г. было включено пять статей, предусматривавших, в качестве преступных деяний, не упоминаемые в кодексе РСФСР: 1) совершение служителями культов религиозных обрядов (крещение, обрезание, венчание, похороны) до регистрации соответственного акта гражданского состояния (рождения, брака, смерти — ст. 1231), 2) .принуждение к исполнению религиозных обрядов, 3) препятствование погребению в черте кладбища по обрядам гражданских похорон (ст. 1252), 4) непредставление установленной отчетности о церковном имуществе, 5) сокрытие церковного имущества (ст. 1254). Последние два деяния и в РСФСР являлись преступными, так как охватывались статьями о присвоении имущества и непредставлении установленных сведений. Что же 'касается признания преступными первых из перечисленных деяний, то, очевидно, оно было вызвано более сложной обстановкой осуществления декрета об отделении церкви от государства на Украине, где советская власть окончательно была установлена значительно позднее. Изменения Уголовного кодекса УССР в 1922—1925 гг. в общем воспроизводили изменения, вносимые в Уголовный кодекс РСФСР. Надо отметить следующие особенности УК УССР. В ст. 40 УК УССР сохранилось в качестве вида поражения прав лишение ряда гражданских прав, которое в УК РСФСР было включено на очень короткое время и затем исключено из числа видов поражения прав. В 1925 г.[5] была введена новая ст. 511, установившая порядок и сроки замены лишения свободы со строгой изоляцией лишением свободы без строгой изоляции. Тем же законом установлено в качестве минимума отбытие одной трети наказания как обстоятельство, дающее основание для возбуждения ходатайства об условно-досрочном освобождении (ст. 55 УК). Эта норма явилась воспроизведением статьи «Основных начал». УК РСФСР сохранил в этих случаях в качестве минимума отбытие половины срока наказания. В Особенную часть были включены некоторые нормы, не имевшие существенного значения, — о наказуемости несдачи 298 архивных материалов (ст. 102¹), наказуемости неисполнения частными лицами и обществами требований закона о публикации отчетов и других материалов (ст. 103²). III В Белорусской ССР постановлением 3-й сессии ЦИК БССР от 24 июня 1922 г. действие Уголовного кодекса РСФСР 1922 г. было с 1 июля 1922 г. распространено на всю территорию БССР без всякого изменения текста кодекса[6]. УК не получил наименования Уголовного кодекса БССР и в законодательных актах БССР долго именовался просто как Уголовный кодекс без указания республики. Изменения Уголовного кодекса РСФСР в первые годы его действия целиком переносились в УК, действовавший на территории БССР. Так, сессия Центрального Исполнительного Комитета БССР приняла 26 июля 1923 г. постановление о распространении на Белоруссию принятых 2-й сессией Всероссийского Центрального Исполнительного Комитета изменений и дополнений Уголовного кодекса. Общесоюзное уголовное законодательство вскоре после вступления его в действие включалось в Уголовный кодекс. Так, нормы постановления Президиума ЦИК СССР от 14 августа 1925 г. об уголовной ответственности за шпионаж были включены ЦИК БССР в Уголовный кодекс законом от 9 октября 1925 г.[7] Еще ранее, законом 12 июня 1925 г. было включено в Уголовный кодекс Общесоюзное положение о воинских преступлениях от 31 октября 1924 г.[8] В 1925 г. была, переработана в соответствии с «Основными началами уголовного законодательства СССР и союзных республик» вся Общая часть Уголовного кодекса. 2-я сессия ЦИК БССР VII созыва в основном утвердила новую редакцию Общей части УК и поручила Президиуму ЦИК окончательно отредактировать и опубликовать новую редакцию. Однако это постановление не было осуществлено. Разработанный проект послужил основой для подготовки проекта Уголовного кодекса БССР 1928 г.[9] 299 IV Уголовный кодекс Грузинской ССР 1922 г. был введен в действие на всей территории Грузинской ССР, Аджарской АССР, Юго-Осетинской автономной области и союзной с Грузией (в то время) Абхазской ССР постановлениями Всегрузинского Центрального Исполнительного Комитета от 9 ноября 1922 г. и 23 ноября 1922 г. Постановлением от 9 ноября Уголовный кодекс вводился в действие с 15 ноября 1922 г., постановлением от 23 ноября введение УК в действие 'было отсрочено до 5 декабря 1922 г. В отличие от Уголовного кодекса РСФСР УК Грузинской ССР установил наказуемость кровосмешения, под которым понимается «половое сношение с восходящими или нисходящими родственниками или боковыми родственниками в тех степенях родства, в которых законом воспрещено вступление в брак» (ст. 175). Кровосмешение каралось лишением свободы на срок до трех лет. Наказуемость кровосмешения сохранил и действующий Уголовный кодекс Грузинской ССР 1928 г. В числе видов квалифицированного убийства предусмотрено убийство из засады (пункт «е» ст. 146). В определении квалифицированной кражи (пункт «б» ст. 187) дано не воспроизведенное другими советскими уголовными кодексами представляющее интерес для науки определение специального рецидива при краже. Кража считалась квалифицированной, если она совершена после отбытия уже однажды наказания по суду за кражу, грабеж, разбой, вымогательство или мошенничество. Таким образом, в основу понятия специального рецидива было положено совершение не тождественного, а однородного в широком смысле слова преступления. УК Грузинской ССР установил пониженный в сравнении с УК других советских республик минимальный возраст уголовной ответственности—13 лет (ст. 13). Этот минимальный возраст был воспроизведен и в нормах УК 1928 г. В нескольких составах преступлений в сравнении с УК РСФСР внесены существенные изменения. Изменения УК Грузинской ССР в 1922—1924 гг., как правило, явились воспроизведением изменений УК РСФСР 1922 г. Вместе с тем законодательными органами Грузинской ССР по собственной инициативе введено несколько новелл. 300 Законом 16 июня 1925 г.[10] была специально определена наказуемость похищения женщин. Это деяние было отнесено к числу преступлений против личности, а в системе последних включено в раздел 2 — «Телесные повреждения и насилия над личностью». Новые ст.ст. 166¹ и 166² гласили: Ст. 166¹. «Похищение женщины, не состоящей в замужестве, без ее на то согласия, с целью вступления с ней в брак, влечет за собой лишение свободы до трех лет». Ст. 166². «Похищение женщины без ее на то согласия, с целью вступления с нею в половую связь, влечет за собой лишение свободы до пяти лет. Похищение с той же целью не достигшей брачного совершеннолетия, независимо от того, последовало ли на то ее согласие или нет, влечет за собой лишение свободы до восьми лет». Обращает на себя внимание точность юридических определений этих статей в сравнении с соответствующими статьями УК Азербайджанской ССР и главы IX УК РСФСР 1922 г. Цитированные статьи дифференцируют ответственность за похищение как замужней, так и незамужней женщины. Законодатель, видимо, сознательно избегал в этих случаях употребления термина «против воли», заменяя его термином «без ее согласия». Таким образом, отсутствие состава преступления могло доказываться не ссылкой на отсутствие возражений со стороны женщины (которых могло и не быть со стороны испуганной обстановкой женщины), но лишь ссылкой на прямое выражение добровольного согласия на, похищение. Вполне основательно закон не придал юридического значения согласию похищенной, не достигшей брачного возраста. Законом 28 апреля 1924 г.[11] была введена наказуемость . педерастии как добровольной со стороны пассивного субъекта, так и насильственной. По смыслу ст. 171¹ УК, введенной этим законом, под педерастией следовало понимать только мужеложство, т. е. противоестественное половое сношение мужчины с мужчиной, в отличие от УК Азербайджанской ССР, расширившего понятие педерастии. 301 Постановлением Центрального Исполнительного Комитета ССР Абхазии от 1 апреля 1925 г. с 1 апреля 1925 г. был введен в действие на территории ССР Абхазии Уголовный кодекс; ССР Абхазии. Этот уголовный кодекс, действовавший до введения в действие УК Грузинской ССР 1928 г., который был распространен и на Абхазскую АССР, по общему правилу, воспроизводил нумерацию и содержание статей УК Грузинской ССР 1922 г. Однако в нем имелись и отличия. В частности, часть 4 ст. 166а допускала возможность примирения сторон при покушении на похищение незамужней женщины, не доведенном до конца по собственному побуждению покушавшегося. Ст. 166б карала похищение женщины или девицы, «совершенное при исключительных условиях и обстоятельствах, могущих вызвать общественное возмущение или волнение широких слоев населения», высшей мерой наказания. Под педерастией (ст. 171а) УК Абхазской ССР, видимо, понимал противоестественное совокупление мужчины с мужчиной. Ст. 146а специально предусматривалось убийство, совершенное из побуждений кровной мести, каравшееся при особо отягчающих обстоятельствах высшей мерой наказания. Ст. 146б карала умышленное убийство работников редакций, рабочих или сельских корреспондентов повременных изданий, если эти убийства были совершены из мести к убитому за разоблачение в печати. Санкция — лишение свободы на срок не ниже восьми лет со строгой изоляцией, а при отягчающих вину обстоятельствах — высшая мера наказания. После издания разъяснений Пленума Верховного суда РСФСР это деяние повсеместно стало рассматриваться в теории и судебной практике как контрреволюционное преступление. После издания УК Абхазской ССР 1925 г. действие Уголовного кодекса Грузинской ССР 1922 г. уже не распространялось на территорию Абхазии. Грузинская ССР — первая из всех союзных республик пересмотрела свой Уголовный кодекс, приведя его в соответствие с общесоюзным уголовным законодательством. Постановлением Всегрузинского Центрального Исполнительного Комитета от 6 октября 1925 г.[12] была отменена вся Общая часть действующего Уголовного кодекса и введена 302 в действие новая редакция Общей части УК, целиком построенная на нормах «Основных начал» уголовного законодательства СССР и союзных республик 1924 г. V В Азербайджанской ССР Уголовный кодекс, принятый 2-й сессией ЦИК в конце 1922 г., был введен в действие постановлением Азербайджанского ЦИК от 27 января 1923 г.[13] — с 1 февраля 1923 г., т. е. позже, чем к других советских республиках. Нумерация статей, нормы Общей части и диспозиции статей Особенной части УК Азербайджанской ССР совпадали со статьями УК РСФСР 1922 г. Однако санкции по некоторым статьям были более суровыми, чем в УК РСФСР. Так, УК Азербайджанской ССР предусматривал при особо отягчающих обстоятельствах высшую меру наказания (расстрел) за умышленное убийство (ст. 142), растление малолетних (ст. 167). В 1924—1925 гг. в УК Азербайджанской ССР были внесены почти все изменения, включенные в эти же годы в УК РСФСР. Помимо того, законодательные органы Азербайджанской ССР самостоятельно включили в Уголовный кодекс наибольшее число новелл в сравнении о другими союзными республиками. Общая часть УК законом 19 января 1924г.[14] была пополнена ст. 30¹, установившей принцип сложения наказания в случае совершения нового преступления после вынесения приговора за прежнее преступление, но до отбытия наказания. Этот принцип впоследствии был усвоен многими уголовными кодексами, и в настоящее время соответствующие нормы действуют в шести союзных республиках. По инициативе законодательных органов АзССР значительно пополнены разделы о преступлениях против порядка управления, против личности и имущественных. В главу о преступлениях против порядка управления включена новая ст. 91а, карающая незаконное ношение форменной одежды и знаков различия, присвоенных Красной Армии, войскам ГПУ, милиции, лесной и таможенной страже, 303 а также формы или отличительных знаков других советских учреждений. Это деяние вообще предусматривалось лишь в немногих УК советских республик. Вторая часть ст. 91а карала лишением свободы до двух лет незаконное ношение форменной одежды или отличительных знаков с целью совершения какого-либо преступления. Поскольку приготовление по УК 1922 г. не каралось, это деяние справедливо рассматривалось как преступление. В число преступлений в области половых отношений законом 26 июня 1923 г.[15] включена педерастия (ст.ст. 1671 и 1672 УК АзССР) как добровольная, так и насильственная. В отличие от УК других республик, каравших педерастию, УК Азербайджанской ССР весьма широко определяет состав этого 'преступления. В статьях об имущественных преступлениях заслуживает внимания определение кражи, которым охватывается не только кража вещи, но и похищение поливной воды из оросительных канав и водных амбаров. Обращает на себя внимание точность определения простой кражи, в которое, в отличие от УК других республик, включен и негативный признак — отсутствие перечисленных в других пунктах статьи квалифицирующих обстоятельств (ст. 180 п. «а»). В числе квалифицирующих кражу обстоятельств значились совершение кражи о устранением преград или запоров, препятствующих доступу во двор здания или иное помещение или хранилище, совершение кражи лицом, запасшимся оружием или орудием для нападения или защиты, совершение кражи из разрытой или поврежденной с этой целью могилы (пункт «б» ст. 180). Большинство из этих квалифицирующих признаков не упоминалось в УК Других союзных республик. Законом 15 ноября 1924 г.[16] специально предусмотрено (ст. 197а) умышленное повреждение имущества транспорта или связи, могущее нарушить правильное функционирование последних, и умышленное повреждение оборонительных сооружений, не содержащее признаков контрреволюционного преступления. 304 Особенно следует отметить вторую часть этой статьи, предусматривающую неосторожное повреждение этого имущества. Такая норма и в настоящее время известна только УК Азербайджанской ССР и Узбекской ССР. Большую группу представляют преступления, составляющие пережитки патриархально-феодальных отношений. Наказуемость этих деяний устанавливается начиная с 1923 г:[17], т. е. значительно раньше, чем в РСФСР. Введением ст. 215а устанавливается наказуемость не только приготовления и продажи опиума и гашиша и содержание притонов для их потребления, но и самого курения опиума. В отличие от УК РСФСР и позднейших УК Узбекской ССР 1926 г. и Грузинской ССР 1928 г. в Уголовном кодексе АзССР преступления, составляющие пережитки патриархально-феодальных отношений, не выделяются в отдельную главу, а соответственно объекту включаются в другие главы Особенной части. В УК Азербайджанской ССР к числу преступлений против порядка управления были отнесены следующие деяния, направленные против раскрепощения женщин: 1) Многоженство и многомужество (ст. 96а), 2) Вступление в брак с; лицом, не достигшим брачного возраста (ст. 96б). К числу преступлений против личности отнесены: 1) Убийство из кровной вражды (ст. 142а). В санкции при наличии особо отягчающих обстоятельств предусматривался расстрел. 2) Убийство женщины в связи с раскрепощением (ст. 142б). В санкции предусматривался при наличии особо отягчающих обстоятельств: расстрел. 3) Принуждение женщин к вступлению в брак против воли (ст. 159а). 4) Похищение женщины с целью вступления в брак (ст. 159б). 5) Продажа и покупка женщины (ст. 159В). 6) Похищение женщины для продажи или помещения в притоны разврата (ст. 159Г). В санкции при наличии отягчающих обстоятельств предусматривался расстрел. Таким образом, в 1922—1925 гг. уголовное законодательство Азербайджанской ССР наиболее полно из всех 305 союзных республик в то время предусмотрело деяния, посягающие на фактическое раскрепощение женщины. Эти нормы уголовного, законодательства АзССР в дальнейшем, видимо, оказали влияние на разработку УК Узбекской ССР 1926 г, и УК Грузинской ССР 1928 г. [1] На IV Всероссийском съезде деятелей советской юстиции 26—30 января 1922 г. были представлены 51 губерния, 9 автономных областей и 11 советских республик (Материалы НКЮ, вып. XIV—XV, стр. 14). [2] Резолюции, принятые I Всеукраинским съездом деятелей юстиции, «Вестник советской юстиции», 1942 г., № 2, стр. 56—57. [3] «Вестник советской юстиции на Украине», № 2, стр. 143. [4] СУ УССР 1922 г. № 23,. [5] СУ УССР 1925 г. № 29, ст. .175. [6] СУ БССР 1922 г. № 5, ст. 80. [7] СУ БССР 1925 г. № 36, ст. 330. [8] СУ БССР 1925 г. № 3, ст. 280. [9] СУ БССР 1925 г. № 47, ст. 371. [10] СУ ССР Грузии 1925 г. № 1, ст. 33. [11] СУ ССР Грузии 1924 г. № 1, ст. 23. [12] СУ ССР Грузии 1925 г. № 3, ст. [13] СУ Азербайджанской ССР 1923 г. № 2 ст. 86. [14] СУ Азербайджанской ССР 1924 г. № 2, ст. 38. [15] СУ Азербайджанской ССР 1923 г. № 7, ст. 295. [16] СУ Азербайджанской ССР 1924 г. № 12, ст. 308. [17] Закон 16 июня 1923 г (СУ Азербайджанской ССР № 7, ст. 29), 15 ноября 1924 г. (СУ Азербайджанской ССР № 12, ст. 308).

<< Назад Содержание Вперед >>

Уголовное право

ИСТОРИЯ СОВЕТСКОГО УГОЛОВНОГО ПРАВА. А.А. Герцензон, Ш.С. Грингауз, Н.Д. Дурманов, М.М. Исаев, Б.С. Утевский. Издание 1947 г. Allpravo.ru. - 2003.

<< Назад Содержание Вперед >>

ГЛABA XI. ВОЗНИКНОВЕНИЕ И ПРИНЦИПИАЛЬНЫЕ ОСНОВАНИЯ ОБЩЕСОЮЗНОГО СОВЕТСКОГО УГОЛОВНОГО ЗАКОНОДАТЕЛЬСТВА

I До образования СССР уголовное законодательство создавалось самостоятельно каждой советской социалистической республикой. В силу основных законов советских республик издание норм, определяющих уголовную ответственность, относилось к компетенции высших органов государственной власти советских республик, чем обеспечивалось в этих республиках единство определения преступных и наказуемых деяний и единство осуществления социалистического правосудия по уголовным делам. Местным органам государственной власти не было предоставлено право издания постановлений уголовно-правового характера. Первая советская конституция — Конституция РСФСР 1918 г. — отнесла к ведению Всероссийского съезда Советов и Всероссийского Центрального Исполнительного Комитета, в числе других вопросов общегосударственного значения,, «общегосударственное законодательство, судоустройство и судопроизводство, гражданское, уголовное законодательство и пр.» (п. «о» ст. 49)[1]. Конституция УССР 10 марта 1919 г. к числу вопросов общегосударственного значения, подлежащих ведению центральной советской власти на Украине, отнесла гражданское, уголовное и процессуальное законодательство (п. «е» ст. 6)[2]. Из смысла ст. 49 Конституции РСФСР 1918 г. следовало, что автономные республики РСФСР не могли самостоятельно осуществлять уголовное законодательство. Постановление 306 ВЦИК о введении в действие Уголовного кодекса 1922 г. специально формулировало этот принцип, указав, что изменения или дополнения Уголовного кодекса, вызываемые местными бытовыми условиями, вводятся в жизнь лишь постановлениями отдельных центральных исполнительных комитетов по утверждении ВЦИК. В отдельных автономных республиках законодательными органами этих республик издавались порою постановления уголовно-правового характера или же постановления, содержавшие указания на квалификацию определенных деяний по тем или иным статьям действовавшего тогда Уголовного кодекса РСФСР, однако такое законодательство имело место лишь в виде исключения. Так, постановлениями СНК Башкирской АССР 1923 г. были даны указания о квалификации некоторых деяний по определенным статьям Уголовного кодекса РСФСР, в частности о квалификации применительно к ст. 180 УК РСФСР 1922 г. укрывательства похищенных телеграфных проводов[3]. Постановлением ЦИК и СНК Бурят-Монгольской АССР 7 апреля 1928 г. определена ответственность по статьям УК РСФСР за нарушение правил охоты, в частности указано и на применение аналогии[4]. В приведенных случаях автономные республики не создавали новых норм уголовного закона, а давали лишь толкование действовавшему УК РСФСР. ЦИК и СНК Дагестанской АССР в течение некоторого времени особыми постановлениями вводили в действие на территории Дагестанской АССР статьи Уголовного кодекса РСФСР, вновь изданные или измененные в установленном порядке законодательными органами РСФСР. Так, например, постановлением от 14 февраля 1924 г. введено в действие постановление ВЦИК и СНК РСФСР от 9 января 1924 г. об изменении ст.ст. 140, 140а, 140б УК РСФСР[5]. Такая практика была неправильной, так как уголовные законы РСФСР получили силу на всей территории РСФСР после опубликования их законодательными органами РСФСР и не требовали дополнительно введения их в действие на территории автономных республик. Постановлением ЦИК и СНК Дагестанской АССР от 7 марта 1926 г. 307 введены в действие новые нормы уголовного закона, карающие сопротивление фактическому раскрепощению женщины[6]. Однако инструкцией НКЮ Дагестанской АССР по применению закона 7 марта 1926 г. указано, что статьи УК, упомянутые в законе, введенные ВЦИК в действие в ряде других автономных республик, но не введенные в Дагестанской АССР, должны применяться только по аналогии[7]. Постановлением 3-й сессии ЦИК Киргизской (впоследствии Казахской) АССР II созыва «Об изменениях и дополнениях Уголовного кодекса РСФСР и о введении его в действие на территории КАССР» от 13 июля 1922 г. Уголовный кодекс РСФСР введен в действие на территории КАССР с 1 июня 1922 г., причем кодекс дополнен новой главой, IX — «Нарушения запретов куна, бариты (барачты), калыма, принуждения женщин к супружеству у киргиз КАССР», которая также была введена в действие с 1 июня 1922 г.[8] Однако поскольку такое самостоятельное, без санкции ВЦИК, дополнение Уголовного кодекса РСФСР противоречило закону о введении в действие Уголовного кодекса РСФСР, очевидно, введение в действие главы IX было затем приостановлено. Так, циркуляр НКЮ КАССР упоминает, что вопрос представлен на утверждение ВЦИК и впредь до утверждения и опубликования закона ВЦИК вопрос об ответственности за прием и уплату калыма надо оставлять открытым[9]. Глава IX УК РСФСР для Казахской АССР была введена в действие постановлением ВЦИК 16 октября 1924 г. Законно изданным являлся малоизвестный Уголовный кодекс Абхазской ССР от 1 апреля 1925 г. Конституция ССР Грузии, введенная в действие 5 июля 1926 г., определяла, что «Социалистическая Советская Республика Абхазии входит в Социалистическую Советскую Республику Грузии в силу особого между ними договора» (ст. 9)[10], а не в качестве автономной республики, как впоследствии. Поэтому в силу ст. 88 названной конституции верховные органы власти ССР Абхазии имели право издавать законодательные 308 акты по вопросим внутренних дел, юстиции, просвещения и др.[11] За этими исключениями уголовное законодательство осуществлялось советскими социалистическими республиками. Анализ и сравнение Уголовного законодательства отдельных советских республик, созданного до образования СССР, показывают, что содержание норм уголовных законов отдельных республик в основном совпадало. Это вытекало из принципиального единства всего социалистического уголовного законодательства. Законодательство советских республик, в частности и интересующее нас здесь уголовное законодательство, в общем было одинаковым, различаясь главным образом по частным вопросам. В основе уголовного законодательства всех советских республик лежало уголовное законодательство РСФСР. Вместе с тем уголовное законодательство каждой советской республики отражало особенности этой республики. Еще до издания уголовных кодексов 1922—1923 гг. законодательными органами УССР были введены на территории УССР почти все уголовные законы РСФСР, а также законы, содержащие уголовную санкцию, причем в отдельных случаях эти законы воспроизводили текст законодательства РСФСР, в других же содержали основные мысли этих законов с соответствующей переработкой их текста[12]. Вместе с тем отдельные принципиальные 'Постановления Народного комиссариата юстиции РСФСР были восприняты в других советских социалистических республиках. Так, постановлением коллегии Народного комиссариата юстиции УССР, опубликованным в циркуляре НКЮ УССР 4 августа 1920 г., были введены- на территории УССР без 309 всякого изменения текста «Руководящие начала по уголовному праву РСФСР» от 12 декабря 1919 г.[13] В то же время отдельные советские социалистические республики проявили и до издания уголовных кодексов 1922—1923 гг. значительную инициативу в издании уголовных законов. Упомянем декреты СНК УССР, опубликованные 21 марта 1919г., «Об условном осуждении» и «О досрочном освобождении»[14], декрет СНК УССР, опубликованный 13 февраля 1919 г., «О наказуемости агитации, направленной к возбуждению национальной вражды»[15]. При разработке Уголовного кодекса РСФСР 1922 г. источниками кодекса явились не только изданные в 1917— 1922 гг. уголовные законы РСФСР, но в известной мере и законодательные акты других советских социалистических республик. В частности, ст. 83 УК РСФСР 1922 г., карающая агитацию и пропаганду, направленную к возбуждению национальной вражды и розни, была основана на декрете СНК УССР от 13 февраля 1919 г. В содержании ст. ст. 36, 37 и 53—55 УК РСФСР 1922 г. в некоторой степени отражены нормы упомянутых декретов. СНК УССР от 21 марта 1919 г. и 12 ноября 1921 <г. о досрочном1 освобождении и условном осуждении. Уголовный кодекс РСФСР 1922 г., изданный «и целях ограждения рабоче-крестьянского государства и революционного правопорядка от его нарушителей и общественно опасных элементов и установления твердых основ, революционного 310 правосознания...»[16], стал основой уголовных кодексов других советских республик. Постановление сессии ВЦИК о введении » действие Уголовного кодекса РСФСР 1922 г. гласило: «Президиуму ВЦИК поручается ввести в действие настоящий кодекс на территории союзных советских республик в надлежащем порядке»[17]. Уголовные кодексы в других советских социалистических республиках были в 1922—1923 гг. самостоятельно изданы законодательными органами этих республик, но содержание их, за отдельными исключениями, совпадало с содержанием Уголовного кодекса РСФСР 1922 г. Почти полное сходство о Уголовным кодексом РСФСР 1922 г. уголовных кодексов других советских республик, изданных самостоятельно законодательными органами этих республик, объясняется тем, что в Уголовном кодексе РСФСР 1922 г. нашли свое отражение и законодательство и судебная практика как РСФСР, так и других советских республик. Уголовный кодекс РСФСР явился плодом глубокой и тщательной подготовительной работы, отразил и опыт других, кроме РСФСР, советских республик, причем работники этих республик также принимали участие ю его выработке. Поэтому при введении Уголовного кодекса на территории отдельных советских республик .всего лишь через несколько месяцев после издания Уголовного кодекса РСФСР не требовалось внесения в него каких-либо существенных изменений. Закон о введении в действие Уголовного кодекса УССР, повторяя общие политические основания введения кодекса, изложенные во вводном законе к Уголовному кодексу РСФСР, указал, что в целях «. .. ограждения рабоче-крестьянского государства и революционного правопорядка от его нарушителей и общественно опасных элементов...» Bсeукраинский Центральный Исполнительный Комитет признает необходимым «...объединить все карательные постановления в Уголовный кодекс, приняв — в целях установления единства уголовного законодательства советских республик — за основу Уголовный кодекс РСФСР...»[18] 311 В процессе дальнейшего развития социалистического уголовного права явилась необходимость в существенных изменениях и дополнениях уголовных кодексов отдельных советских республик, —изменениях, исходивших из учета особенностей данной советской республики. Так, например, во многих союзных республиках были введены главы и отдельные статьи, предусматривающие преступления, составляющие пережитки патриархально-феодальных отношений, причем эти нормы получили силу в тех местностях, где указанные пережитки еще сохранились. II Договор об образовании Союза Советских Социалистических Республик 30 декабря 1922 г. к ведению СССР в лице его верховных органов отнес «установление основ судоустройства и судопроизводства, а также гражданское и уголовное союзное законодательство» (п. «о» ст. 1)[19]. Редакция этого пункта договора приводила отдельных авторов к заключению, что первоначально договор все уголовное законодательство относил к ведению СССР. Однако такое понимание п. «о» ст. 1 договора нельзя признать правильным. Специальное указание в п. «о» ст. 1 договора на союзное уголовное законодательство могло означать лишь то, что, помимо союзного, должно быть и уголовное законодательство союзных республик. С полной ясностью вопрос о пределах. общесоюзного уголовного законодательства разрешен был Конституцией СССР, принятой сессией ДИК СССР 6 июля 1923 г. и окончательно утвержденной II Всесоюзным съездом Советов 31 января 1924 г. Ведению СССР, согласно п. «п» ст. 1, подлежало «установление основ судоустройства и судопроизводства, а также гражданского и уголовного законодательства Союза». Таким образом, Конституция СССР 1924 г. разделила сферу компетенции в области уголовного законодательства между СССР и союзными республиками, предоставив союзным республикам право самостоятельного развития уголовного законодательства в пределах, определенных основами уголовного законодательства СССР, что 312 являлось совершенно необходимым в период действия Конституции СССР 1924 г. При непосредственном осуществлении общесоюзного уголовного законодательства прежде всего встал вопрос о том, что понимать под основами уголовного законодательства. Вторая сессия ЦИК СССР II созыва во вводной статье и ст. 3 принятых ею «Основных начал уголовного законодательства Союза ССР и союзных республик»[20] 1924 г. установила сферу уголовного законодательства СССР и союзных республик в точном соответствии с Конституцией СССР 1924 г. Вводная статья, определив единую задачу уголовного законодательства СССР и союзных республик, говорит, что задача эта осуществляется путем применения к правонарушителям мер наказания «...в порядке, устанавливаемом законодательством Союза ССР и союзных республик, на основании общих начал...», изложенных в статьях «Основных начал». Следовательно, вводная статья установила, что создается уголовное законодательство (а не директивные указания) СССР и уголовное законодательство союзных республик, причем как то, так и другое должно воплощать в себе те общие начала, которые изложены в статьях «Основных начал». Ст. 3 «Основных начал» отнесла к компетенции СССР, помимо этих общих начал, также издание положений о преступлениях государственных и воинских и законов, указывающих союзным республикам роды и виды преступлений, по которым СССР считает необходимым проведение определенной линии единой судебной (в редакции 31 октября 1924 г. «карательной») политики. Совокупность всех указанных законодательных актов и образует, по смыслу вводной статьи и ст. 3 «Основных начал», те основы уголовного законодательства, которые были отнесены Конституцией СССР 1924 г. к компетенции СССР в лице его верховных органов государственной власти. Такое истолкование понятия основ было единственно правильным. Союз Советских Социалистических Республик в соответствии с Конституцией СССР 1924 г. должен был иметь возможность не только устанавливать общие линии уголовного законодательства, но и определять конкретные 313 формы борьбы с отдельными видами тех преступлений, в отношении которых было необходимо установить единое определение их состава, как и единую наказуемость на территории всего Союза, т. е. прежде всего с преступлениями государственными и воинскими. Переходя к изложению отдельных составных частей общесоюзного уголовного законодательства, надо прежде всего остановиться «а «Основных началах» (общая их характеристика дается ниже, в главе XII). «Основные начала» содержали нормы различного характера. 1. Прежде всего «Основные начала» точно определили компетенцию СССР и союзных республик. К ведению последних они отнесли издание уголовных кодексов, которые должны: а) быть основаны на общих положениях «Основных начал», б) включать в себя в качестве неотъемлемой составной части положения о преступлениях государственных и воинских в тексте, принятом законодательными органами СССР[21], и в) включать те нормы, которые установлены общесоюзным уголовным законодательством в отношении других, помимо государственных и воинских, преступлений. 2. «Основные начала» дали точные указания о системе построения уголовных кодексов. Слова ст. 3 о том, что «отдельные виды преступлений и порядок применения к ним мер социальной защиты определяются уголовными законами союзных республик. . .», указывают на построение уголовных кодексов союзных республик По принципу определения в них точных составов преступлений и точного указания в отношении каждого преступления вида и предела наказания, с тем, что прямо не предусмотренные, но определенные в законе по своим родовым признакам преступные деяния могут в виде исключения караться по аналогии со статьями, предусматривающими наиболее сходные по важности и роду преступления. 3. «Основные начала» содержат нормы общей части, т. е. положения, определяющие в общей форме преступления, меры наказания и порядок их применения, обстоятельства, 314 исключающие наказуемость, пределы действия уголовных законов и др. 4. Наконец, «Основные начала» содержат указания законодательным органам союзных республик об издании определенных постановлений: о порядке зачета предварительного заключения (ст. 18), о количестве и роде предметов, не подлежащих конфискации (примечание 1 к ст. 25¹ ред. 15 июня 1927 г.), об условиях и порядке применения условного осуждения (ст. 37) и др. «Основные начала», устанавливая определенные нормы, в ряде случаев предоставили законодательным органам союзных республик возможность изменения их. Так, примечанием к ст. 10 им предоставлено право понижения давностных сроков, в том числе и по преступлениям, караемым лишением свободы на срок до пяти лет. Этим правом большинство союзных республик воспользовалось. III Положение о воинских преступлениях, принятое одновременно с «Основными началами» 31 октября 1924 г. и замененное затем Положением 27 июля 1927 г., не вызвало по существу значительных споров, так как содержание Положения о воинских преступлениях было дано уже в определении воинского преступления. Однако в 1924—1925 гг. оспаривался вопрос о моменте введения Положения в действие. Как «Основные начала», так и положения о государственных и воинских преступлениях в их первоначальной редакции были основаны на тексте уголовных кодексов союзных республик 1922—1923 гг., который, однако, подвергся существенной переработке. Таким образом, общесоюзное уголовное законодательство, являясь новой, более высокой ступенью в развитии социалистического уголовного права, сохраняло в то же время полную преемственность в отношении предшествовавшего ему законодательства советских республик. Положение о воинских преступлениях от 31 октября 1924 г. было опубликовано 6 декабря 1924 г.[22], 315 но в уголовные кодексы союзных республик было включено значительно позднее[23]. От разрешения вопроса относительно времени вступления в силу Положения о воинских преступлениях зависело и определение его юридической природы. Если Положение вступало в силу только с момента включения его в уголовные кодексы союзных республик в качестве отдельной главы, то, следовательно, до этого момента оно являлось не законом, а только директивой, направленной законодательным органам союзных республик и не имевшей еще общеобязательной силы. Признание же моментом вступления в силу Положения о воинских преступлениях времени опубликования его в Собрании законов СССР означало, что с этого момента Положение приобретало общеобязательную силу общесоюзного закона, вследствие чего последующее включение Положения в уголовные кодексы союзных республик получало лишь субсидиарное значение. Президиум ЦИК СССР, в точном соответствии со ст. 3 «Основных начал», разрешил вопрос в этом последнем смысле. Постановление Президиума ЦИК СССР от 16 октября 1925 г. гласило: «1. Во изменение постановления Президиума ЦИК Союза ССР от 19 июня 1925 г. считать сроком введения в действие Положения о воинских преступлениях момент опубликования означенного Положения в установленном порядке. 2. Предложить Верховному суду Союза ССР и верховным судам союзных республик издать соответствующие распоряжения о пересмотре приговоров, вынесенных с нарушением действующего Положения о воинских преступлениях»[24]. 316 Из постановления Президиума ЦИК СССР от 16 октября 1925 г. и циркуляра Военной коллегии Верховного суда СССР № 8 от 10 декабря 1925 г. можно видеть, что в течение некоторого времени многие суды продолжали применять статьи главы о воинских преступлениях уголовных кодексов союзных республик, замененные общесоюзным Положением о воинских преступлениях 1924 г. После аутентического разъяснения времени вступления в силу Положения о воинских преступлениях 1924 г. вопрос о времени вступления в силу Положения о преступлениях государственных от 25 февраля 1927 г. не вызывал никаких сомнений. В Уголовный кодекс РСФСР статьи этого Положения были включены 6 июня 1927 г.[25], но моментом введения их в действие, согласно разделу VII постановления ВЦИК и СНК РСФСР от 6 июня 1927 г., являлся момент вступления в силу Положения о преступлениях государственных. Понятие государственных преступлений было определено на сессии ЦИК СССР, принявшей 25 февраля 1927 г. Положение о преступлениях государственных. Сессия ЦИК СССР установила, что под государственными преступлениями надо понимать контрреволюционные преступления и особо для СССР опасные преступления против порядка управления. Основной признак этих последних преступлений, определяющий их принадлежность к числу государственных, тот, что они «...колеблют основы государственного управления и хозяйственной мощи Союза ССР и союзных республик» (ст. 15 Положения о преступлениях государственных). Основной признак, обличающий эти преступления от контрреволюционных, — отсутствие контрреволюционной цели при совершении деяния. Выделение государственных преступлений, в частности и особо для СССР опасных преступлений против порядка управления, в качестве преступлений, ответственность за которые регламентируется общесоюзным законодательством, 317 имеет существенное значение при применении уголовного закона в тех случаях, когда деяние предусматривается и статьей Положения о преступлениях государственных и статьей другой главы Уголовного кодекса: в этих случаях, по общему правилу, применяется статья Положения. Общесоюзные уголовные законы, определяющие ответственность и наказуемость отдельных деяний (ст. 3 «Основных начал»), по содержанию разнообразны. Союзным законодательством регламентированы составы таких преступлений, в борьбе с которыми было признано необходимым осуществление полного единства социалистического правосудия на всей территории СССР. Сессия ЦИК СССР при выработке «Основных начал» отвергла неправильную точку зрения, согласно которой СССР должен был устанавливать уголовные санкции только за нарушение законодательства, отнесенного к предметам ведения СССР, а союзные республики — за нарушение законодательства республиканского. Уголовное законодательство СССР, осуществлявшееся в порядке ст. 3 «Основных начал», относилось ко всем разделам Особенной части Уголовного кодекса. Наибольшее число таких законодательных актов падает, если следовать классификации преступлений, принятой Уголовным кодексом РСФСР, на главы о преступлениях против порядка управления и о преступлениях хозяйственных (об этом — см.. главу XIV). Общесоюзные уголовные законы, изданные на основании ст. 3 «Основных начал», содержали или полный текст статьи, которая в этом случае без изменений включалась в уголовные кодексы союзных республик, или же элементы нормы, т. е. состав преступления и санкцию, или одну лишь санкцию. В последнем случае текст статьи вырабатывался законодательными органами союзных республик с соблюдением точного смысла общесоюзного уголовного закона. Вне пределов общесоюзного уголовного законодательства союзные республики при действии Конституции СССР 1924 г. осуществляли уголовное законодательство самостоятельно, с соблюдением, однако, общих принципов, изложенных в «Основных началах». Изданные в соответствии с «Основными началами» уголовные кодексы союзных республик частично различаются между собой как в объеме наказуемых деяний, так и в части наказуемости их. Эти различия, по общему правилу, выражали собой особенности отдельных союзных республик. 318 Соотношение общесоюзного и республиканского уголовных законодательств в процессе развития социалистического строительства существенно изменялось. В первые годы действия «Основных начал» дальнейшее развитие советского уголовного законодательства осуществлялось преимущественно в порядке законодательства союзных республик. В дальнейшем же преобладающее значение получило, наоборот, общесоюзное уголовное законодательство. [1] СУ 1918 г. № 51, ст. 582. [2] СУ УССР 1919 г. № 19, ст. 204. [3] СУ БАССР 1923 г. № 9, ст. 189. [4] Бюллетень ЦИК и СНК Бурят-Монгольской АССР, 1928, № 12, ст. 51. [5] СУ ДАССР 1924 г. № 1, ст. 7. [6] СУ ДАССР 1926 г. № 1, Ст. 11. [7] СУ ДАССР 1926 г. № 9, ст. 12. [8] СУ КАССР 1922 г. № 11, ст. 104. [9] «Вестник рабоче-крестьянского правительства КАССР», 1924, № 14, ч. 2, стр. 331. [10] Основной закон (Конституция) Советской Социалистической Республики Грузии, Тифлис, 1926. Тоже, Конституция 1922 г. [11] Шестым Всегрузинским съездом Советов было окончательно утверждено изменение ст. 9 и исключение статей главы V «О договорной Социалистической»Советской Республике Абхазии». В ст. 9 новой редакции Абхазская ССР упоминалась уже как автономная республика. В соответствии с этим действие Уголовного кодекса ССР Грузии 1928 г. было распространено и на Абхазскую ССР, а Уголовный кодекс ССР Абхазии 1925 г. утратил силу. [12] В качестве примеров из законодательства УССР укажем: постановление СНК УССР «О борьбе со взяточничеством и незаконными поборами», опубликованное 30 апреля 1919 г. («Известия ВУЦИК» 30 апреля 1919 г., № 30/57) и воспроизводившее в основном декрет СНК РСФСР 8 мая 1918 г.; декрет, опубликованный 2 апреля 1919 г., «О наказуемости разрушения путей сообщения» (СУ УССР 1919 г. № 34 ст. 387); декрет СНК УССР от 20 августа 1920 г., вводивший в действие на территории УССР декрет СНК РСФСР о борьбе с незаконным изготовлением спиртных напитков (СУ УССР 1920 г. № 23, ст. 469); постановление ВУЦИК и СНК Украины, опубликованное 23 июня 1921 г., «О борьбе с хищениями грузов в государственных складах и при транспортировании грузов железнодорожным, водным и гужевым путем» (СУ УССР 1921 г. № П, ст. 311); декрет СНК УССР от 1 ноября 1921 г. «О борьбе со взяточничеством» (СУ УССР 1921 г. № 22, ст. 639); постановления СНК УССР от 8 июля 1921 г. «О взысканиях за невыполнение продовольственных и сырьевых налогов» и от 15 ноября 1921 г. «Об ответственности за нарушение декретов о натуральных налогах (СУ УССР 1921 г. № 13, ст. 362 и № 23, ст. 684); декрет СНК УССР от 12 ноября 1921 г. «О лишении свободы, условно-досрочном освобождении и условном осуждении» (СУ УССР 1921 г. № 23. ст. 680). Все приведенные законодательные акты УССР или текстуально или с изменениями воспроизводили ранее изданные законодательные акты РСФСР.). [13] СУ УССР 1920 г. № 22, ст. 438. [14] СУ УССР 1919 г. № 30, ст.ст. 335 и 336. [15] СУ УССР 1919 г. № 9, ст. 114. [16] Постановление ВЦИК о введении в действие Уголовного кодекса РСФСР, вводная статья (СУ 1922 г. № 15). [17] СУ 1922 г. № 15. [18] СУ УССР 1922 г. № 36, ст. 553. [19] «Первый съезд Советов СССР», Стенографический отчет, с приложениями, М., 1923, стр. 8. [20] СЗ 1924 г. № 24, ст. 205. [21] Из действующих уголовных кодексов союзных республик только в Уголовном кодексе Грузинской ССР Положение о воинских преступлениях выделено в качестве приложения к Уголовному кодексу. В остальных уголовных кодексах, кроме УК Узбекской ССР, общесоюзные положения являются главами Уголовного кодекса. [22] СЗ 1924 г. № 24, ст. 207. [23] В Уголовном кодексе РСФСР содержание Положения о воинских преступлениях 1924 г. было включено только при издании Уголовного кодекса редакции 1926 г. — 22 ноября 1926 г. В Уголовный кодекс Грузинской ССР Положение 1924 г. включено в качестве приложения к кодексу 6 октября 1925 г. (СУ ССР Грузии 1925 г. № 3, ст. 68), причем Положение было введено на территории Грузинской ССР с 1 июля 1925 г. В этой части постановление Всегрузинского ЦИК, как расходящееся с постановлением ЦИК СССР от 16 октября 1925 г. о времени вступления в силу Положения, потеряло силу с изданием указанного постановления ЦИК СССР от 16 октября 1925 г. [24] Постановление Президиума ЦИК СССР от 16 октября 1925 г, сообщено на места циркуляром Военной коллегии Верховного суда СССР № 8, утвержденным председателем Верховного суда СССР 10 декабря 1925 г. («Еженедельник Советской Юстиции», 1925 г., №52, стр. 1604). В циркуляре предлагалось: а) сроком вступления в силу Положения о воинских преступлениях считать время получения на месте № 24 Собрания законов СССР от 6 декабря 1924 г.; б) пересмотреть дела об осужденных по ст.ст. 201, 205 и др. Уголовного кодекса РСФСР, если наказание превышает пределы Положения о воинских преступлениях. [25] СУ 1927 г. № 49, ст. 330.

<< Назад Содержание Вперед >>