Смекни!
smekni.com

Карташев А. В (стр. 117 из 152)

За свои экономические заслуги (не без влияния, конечно, частых просьб членов Синода) в 1753 г. Ш. был переведен по тогдашней оценке на высший пост: — Генерал-Кригс-Комиссара. По Шаховскому "то сделано государыней в его пользу и по отменной благонадежности о лучшем исправлении оной должности".

На место Ш. назначается статский советник А. И. Львов. По всем видимостям он был хорошо осведомлен о работе, заслугах его предшественника и вдохновлен его примером усиленного контроля над церковными делами сверху до низу. Но, не располагая таким вниманием императрицы, как Ш., часто был безуспешен. Львов, видя невозможность осуществить контрольную роль об.-прокурора, при отсутствии подчиненных ему органов в епархии и, упирая на инструкцию об.-прокурора, где всюду подразумеваются подручные ему "прокуроры", представил в 1754 г. Синоду проект учреждения таких прокуроров. И чтобы в епархиях знали об этом и понимали учреждение, предложил разослать повсюду текст "Инструкции об.-прокурору". Синод, саботируя по обычаю, постановил "отложить вопрос до общего полного собрания членов". Львов несколько выждал и возобновил вопрос. И (это покажется невероятным!) Синод воспротивился опубликованию об.-прокурорской инструкции. Значит, архиереи пытались замолчать действующий закон. Сами вынося по их мнению ненужную муку контроля, они пытались, чтобы идея и практика контроля остались широкой церковной среде даже неизвестными. В целом канцелярском возражении синодалы доказывали, что они не обязаны ни учреждать должности прокуроров по епархиям, ни даже распубликовывать обер-прокурорскую инструкцию. Синод не понимал принципиально, но предчувствовал на практике, что в его интересах сохранять всеми силами создавшуюся при Елизавете практику получения им царских указов без посредников. И императрица, с своей стороны, совершенно далекая от мысли какого-то подчинения себе церкви, просто эмпирически изредка прибегала и к посредству обер-прокурора для передачи Синоду своих указаний. Так, например, в 1751 г. 20.04., зная, что Синоду, состоявшему из большинства малороссов, будет неприятна директива о пополнении его великороссами, она поручает Львову объявить ее указ: об обязательном назначении "и великороссиян на праздные вакансии в архиереи и архимандриты". Елизавета подчеркивает, что "ее прежнее указание остается без исполнения". Посему она указует записать Ее Высочайшее повеление "для неотменного исполнения, и о всем том ему, обер-прокурору донести Ее Импер. Вел-ву". До чего обер-прокуратура казалась Синоду враждебной, что он часто утаивал от нее свою деятельность. Львову удалось осведомить императрицу об этих противозаконных утайках. И вот 8.10. 1755 г. Елизавета поручила сенатору тайному советнику Черкасову: "объявить собранию Св. Синода, чтобы впредь он, в противность указам, никаких дел по домам не делал, но по указу в Синоде, ничего не скрывая от обер-прокурора, как было до тех пор, по дошедшим до Ее В-ва сведениям. Также, чтобы и обер-секретари и прочие канцелярские служители были об.-прокурору послушны, дел не подписывали по домам синодальных членов и того, что подписывали, не таили бы от обер-прокурора. И если окажут себя от сих пор противными указам и непослушными обер-прокурору, то с ними поступлено будет по жестокости прав государственных без расслабления". Русские архиереи продолжали не понимать неизбежности бюрократического взаимоконтроля церкви и государства при самом их нормальном союзе. Практически они желали бесконтрольности и старались каждого обер-прокурора как-нибудь при случае "съесть". Особая личная вражда ко Львову засела в архиепископа Амвросия Переяславльского, соседа по епархии Ростовского митр. Арсения (Мациевича). Амвросий писал последнему, что Львов такой враг духовенства, "который не ест, не спит, но того ищет... как бы все в помешательство привести". Называл Львова "львоименный супостат" (термин, вычитанный из хроник о царе иконоборце Льве Хазаре). Амвросий в 1757 г. прислал доношение в Синод на Львова, обвиняя его за взятки с некоторых монастырей его Переяславльской епархии. Амвросий просил Синод подать Императрице всеподданнейший доклад на Львова, "чтобы об.-прокурор, в виду его явных интриг и злобы на меня, впредь не мешался бы ни в какие епархиальные и монастырские дела". В стиле этой жалобы довольно точно отражается характерная слепота иерархии и ее наивное старопомещичье самосознание. Синод с готовностью использовал это доношение для подачи доклада императрице. И, может быть, были фактические основания к обвинению Львова, потому что вскоре 12.01.1758 г. Синод узнает, что Сенату уже предложено указать четырех новых кандидатов на должность синодского об.-прокурора. Синод поспешил попросить права своего участия в выборе кандидатов и даже указал на одного угодного ему чиновника Сената. Но в апреле того же года получен высочайший указ о назначении отставного лейб-гвардии майора А. С. Козловского. Его контрольная деятельность была по-прежнему неприятна Синоду, но Козловский тактически был менее острым, так что в 1760 г., когда Шаховской достиг поста генерал-прокурора Сената, то на конференциях Сената с Синодом, он начал подгонять и Синод и самого Козловского. И все-таки общее положение, вытекавшее из личного расположения Елизаветы Петровны к духовенству, не давало места развитию об.-прокуратуры в сторону диктаторского закона. Лишь перемена отношений самой Верховной власти к церкви и духовенству могла изменить в худом смысле роль обер-прокуратуры, что и случилось тотчас же по смерти Елизаветы.

Начало процедуры секуляризации

Неизбежность разрешения церковно-земельного вопроса в форме секуляризации сама собой явствует уже из того, что положено начало к решению этого вопроса уже при Елизавете в 1757 г. ее именным указом. Вопрос назрел и перезрел. Никакое новое государство не в силах было уже переваривать в своей полицейской и экономической системе то церковное землевладение, которое стало уже уродливым пережитком, оставшимся от древних удельных времен в организме нового централизованного государства. Духовенство, помимо бессознательной привычки к этой устарелой удельно-помещичьей системе, ревновало о ней еще дополнительно в силу ошибочных богословско-канонических оснований. Основания эти были почерпнуты уже в готовом виде еще из практики и каноники византийской. И там уже эти основания церковного землевладельчества были в борьбе с секуляризаторскими тенденциями самих православных василевсов, особенно вспыхнувшими в эпоху иконоборчества, преувеличены с церковной стороны. Появились даже апокрифические документы, вошедшие, однако, в состав законодательных сборников и придавшие вопросу чисто материальному несвойственный ему суеверно-абсолютный характер. У нас на Руси это вопрос, на котором столкнулся Иван Грозный с митр. Филиппом II, царь Алексей с Никоном, Петр В. со всем русским епископатом. И вот даже церкво-любивая Елизавета с неизбежностью стала инициатором окончательного его разрешения на русской почве.

Болезненная трудность разрешения вопроса коренилась в мистике религиозного убеждения, которым жила русская церковь и русская иерархия. Идея священных неприкосновенных материальных имуществ была свойственна всему европейско-христианскому средневековому сознанию. Jus divinum, божественное право было для религиозного государства и для религиозной верховной власти абсолютно обязательным. И, вообще, в духе любой религии — тенденция теократическая. Покорение всех областей жизни воле Божией, сакрализация жизни. И византийская каноническая традиция передала нам, как священную догму, — неприкосновенность всех вещей, раз посвященных Богу. Опыт секуляризационных предприятий византийских василевсов-иконоборцев, заострил в традиционно-восточном переживании идею сакральности церковных и, в частности, недвижимых и земельных имуществ. Посягательство на них ассоциировалось с нечестием ереси. И — отсюда этот парадокс, что пламенными защитниками имущественных прав церкви против иконоборческих секуляризаций явились монахи и монастыри. Классически запечатлелась в истории этой борьбы фигура св. Феодора Студита.

На Руси, едва только начинал осознаваться этот вопрос, как на подмогу и укоренение византийской сакральной имущественной традиции пришло в XIII в. татарское теократическое право. Все церковные имения и льготы их от государственного тягла тотально были узаконены великими ханами. И, подкрепленный этими ханскими ярлыками, удельно-поместный быт русских монастырей и епископий развился с такой свободой и силой, что не мог не вызвать потребности его ограничений очень рано, с самого начала сформирования объединительных централизующих задач московского единодержавия (XIV в.).

Но как в византийской церкви аскетическое меньшинство отрицало активную экономику монастырей в духе исихазма и звало монахов обратно из городов в "исихию" Фиваиды, так этот спор через Балканы и Афон передался и на Русь и здесь породил яркое и широкое богословское разделение между "стяжателями" и "нестяжателями".

Хотя монастыри и архиерейские кафедры несли по своим землям добросовестное тягло для содержания войска и чинов государства, тем не менее служилый и мелкопоместный класс разрастался быстро и с своей точки зрения завидовал крупному церковному "помещичеству". Еретики стригольники и жидовствующие подогревали в широких народных низах эти упреки церковному богатству. И смелые республиканцы-новгородцы громче всех подымали голос о сокращении и разделе церковных земель. Характерно в XV в. послание московского митрополита Филиппа I писавшего в 1467 году новгородцам: "святии вселенстии собори узакониша и православнии царие подтвердиша и все благочестиа держателие, приснопамятнии велиции князи, еже непременная быти никакоже препорученнаа (т.е. врученные, данные имущества) святей Божией церкви, да даемаа в поминовение душ православных ни от кого же ни обидима, ни порушена будут, во веки неподвижна". Новгородские дерзновения против Москвы, постепенно нарастая, вызвали завоевание Новгорода. И в этот острый момент и ad hoc все "кабинетные" богословские рассуждения о "неотчуждаемости" церковных имуществ потеряли свой вес. Право "завоевания" и "усмирения" без возражений было московской властью осуществлено. И "по благословению" самого митр. Симона 1500 г. земли, принадлежавшие новгородской кафедре и ее владыкам, были розданы завоевателям — "детям боярским".