Рыцарский роман был посвящен главным образом необыкновенным переживаниям и фантастическим героическим деяниям рыцаря. Реальных картин жизни средневекового общества в нем было немногим больше, чем в средневековых мистериях. То были рыцарские легенды о жизни, а не художественная хроника жизни, хотя само собой понятно, что и из этих легенд, как из всякого рода фантастических произведений, можно было вычитать очень много о той реальной жизни, которая породила эту фантастику. Основное отличие романа Сервантеса от рыцарского романа, прежде всего, в том, что это – реально-бытовой роман о современной Сервантесу Испании[15].
«Дон-Кихот» принадлежит к лучшим произведениям мировой литературы. Роман Сервантеса, как и всякое великое произведение, написанное в эпоху Возрождения, есть аппеляция к будущему. Смешон Дон-Кихот, смешон Санчо Панса; но он – лучше всех. Во всей Испании как будто нет больше ни одного порядочного человека, и они гибнут, потому что не пришло еще их время. Сервантес и его «Дон-Кихот» – это не только писатель и книга, которые пережили много сотен лет, с интересом читают эту книгу и дети, и убеленные сединами мудрецы, книга переведена на все языки мира и все вновь и вновь переводится и издается; еще важнее то, что это целая идеология.
2. ИЗОБРАЖЕНИЯ СОЦИАЛЬНО-КУЛЬТУРНОЙ ЖИЗНИ ИСПАНИИ XVI-XVII В.В.
2.1. Рыцари периода сервантесовской Испании.
Рыцарская культура ХI-XIII вв., феодальная иерархия и система ценностей; средневековый замок; крестовые походы и их роль в развитии рыцарской и мировой культуры; формирование понятия "рыцарь" в его современном значении, - Рыцарское Средневековье, как Всевековье, глядит на нас со страниц Вальтер Скотта и Райдера Хаггарда, Конан Дойля и Александра Дюма, Умберто Эко, Генрика Сенкевича, Джона Толкиена, Джоан Ролинг и других, не менее известных авторов, очарованных книгой и рыцарской темой.
Рыцарь был одной из основных фигур феодализма. Он был внешняя опора режима, но он также олицетворял ряд идеологических категорий феодально-католического порядка. Он служит божьей матери, «великой заступнице всех сирот и немощных», всех несправедливо обиженных, с превеликим героизмом и жертвенностью борется за торжество справедливости. Он так печется о славе своей дамы потому, что она символизирует матерь божию. Он превыше всего ставит честь воина. Он – носитель всех тех моральных, религиозных и правовых норм феодализма, чьим физическим защитником он был. Но феодальный мир умирает[16].
Ему на смену идет капитализм. Мелкое дворянство разоряется. Ему предстоит приспособиться к новой городской торгово-капиталистической культуре. Его сознание разорвано между прекрасным для него, но безвозвратно ушедшим, феодальным прошлым и – чуждым ему, но реальным, буржуазно-торговым настоящим.
Необходимость приспособиться к новой жизни диктует писателю его реализм, но приспособиться в качестве гидальго к новой жизни невозможно. Мелкое дворянство деклассируется. «Гидальго превращается в разночинного интеллигента». И эта невозможность сохранения рыцарства как социальной группы, трудность приспособления к новому социальному порядку питают грусть писателя о прошлом, диктуют писателю лиризм финала его романа, определяют то, что «Сервантес окружил своего рыцаря «печального образа» ореолом поэтического сияния»[17].
«Дон Кихот» в основном – реально-бытовой роман, выражающий психоидеологию обедневшего, деклассирующегося мелкого дворянства. Чем характеризуется умонастроение этого мелкого гидальго? Разрывом между его сознанием и возможностями.
Рыцарь, некогда бывший одним из столпов социальной жизни, стал социально ненужным, но он еще не осознал этого. Его бытописатель отличается от него тем, что сознает объективное положение. Он дает объективное изображение среды нисходящих, не осознавших своей исторической обреченности и социальной ненужности гидальго, тем самым он вскрывает их анахронистичность, механистичность их подхода к жизненным явлениям, мертвенность их знаний и опыта: это знание, этот опыт – не от живой жизни, а от давно ушедшей. Они – ветошь истории.
Социальная функция романа именно в том и состояла, чтобы помочь социальной группе Сервантеса изжить рыцарское сознание, изжить рыцарскую идеологию. Обедневший гидальго Алонзо Квизадо – не исключение. Он – один из многих. Жизнь такого обедневшего гидальго, мечтающего вернуть себе все былое значение, не замечающего, что «в вечность отошли те условия, при которых боролись и торжествовали странствующие рыцари», является сплошной пародией на прошлое, которое дало материал для рыцарских романов. Поэтому и бытовой роман об обедневшем гидальго, который заслоняется от живой жизни мечтой о прошлом, неизбежно должен заключать в себе пародию на рыцарский роман. Возникновение такого романа, его создание, предполагает наличие в данном классе такой передовой группы, которая уже осознала обреченность своего класса, необходимость приспособиться к новым условиям. Это сознание было присуще не одному Сервантесу, но и многим его современникам и литературным подражателям.
Что такое Дон Кихот Сервантеса? Это – живой обломок истории. Он – последний рыцарь и потому «рыцарь печального образа» для Сервантеса, рыцарь «жалкого образа» – для тех, кто пришел ему на смену. Он жалок и смешон, потому что он механистическое подражание величественному прошлому. История отошла от него на тот шаг, который отделяет великое от смешного.
Главным украшением рыцарского романа всегда был знатный молодой рыцарь, красивый, сильный, влюбленный, сокрушающий полчища врагов, побеждающий чародеев и великанов. В романе Сервантеса его место занимает захудалый ламанчский идальго Алонсо Кехана, все имущество которого заключалось в "фамильном копье, древнем щите, тощей кляче и борзой собаке". Начитавшись рыцарских романов, решил он стать странствующим рыцарем.
"Воображение его, – говорит Сервантес, – было поглощено всем тем, о чем он читал в книгах: чародейством, распрями, битвами, вызовами на поединок, ранениями, объяснениями в любви, любовными похождениями, сердечными муками и разной невероятной чепухой; и до того прочно засела у него в голове мысль, будто все это нагромождение вздорных небылиц - чистая правда, что для него в целом мире не было уже ничего более достоверного... И вот, когда он уже окончательно свихнулся, в голову ему пришла такая странная мысль, какая еще не приходила ни к одному безумцу на свете, а именно: он почел благоразумным и даже необходимым как для собственной славы, так и для пользы отечества сделаться странствующим рыцарем, сесть на коня и с оружием в руках отправившись на поиски приключений, начать заниматься тем же, чем, как это было ему известно из книг, все странствующие рыцари, скитаясь по свету, обыкновенно занимались, то есть искоренять всякого рода неправду и в борении со всевозможными случайностями и опасностями стяжать себе бессмертное имя и почет[18]".
За этим вступлением следует рассказ о том, как Алонсо Кехана назвал себя громким именем Дон Кихота Ламанчского, облекся в рыцарские доспехи, избрал себе даму сердца и, оседлав боевого коня, отправился на поиски приключений. Только доспехи его были ветхими и ржавыми, богатырский конь представлял собой жалкую клячу, а владычицей его сердца, за неимением принцессы, стала деревенская девушка из ближайшего селения Тобосо, которую Дон Кихот торжественно именовал Дульсинеей Тобосской. Вскоре появился у Дон Кихота оруженосец, который столь же мало походил на оруженосца из рыцарских романов, как сам Дон Кихот на Амадиса Галльского или Пальмерина Английского. Мирный землепашец Санчо Панса не отличался отвагой, а молчаливость, столь украшавшая совершенных оруженосцев, вовсе не являлась его добродетелью.
Некогда жили сильные, богатые, прекрасные рыцари. Их щит и меч были силой, которой властители могли доверить свою судьбу. Их оруженосец – достойный соратник. Их конь – быстроходный скакун, который любого врага настигнет. Их дама, во имя которой они сражались, – прекраснейшая. Дело, защите которого они свою жизнь отдавали, по мнению всех их окружавших, – святое дело. Их деяния – величественные, достойные легенды, воспетые и прославленные. Но все это в далеком прошлом.
Сейчас гидальго Алонзо Квизадо – беден, худ, стар, одинок. Его щит – из картона, меч – заржавленный хлам. Его оруженосец – мужичок, его дама – грубоватая деревенская баба. Его лошадь – жалкая кляча, а у его оруженосца и клячи нет: тот тащится на осле. Воюет Алонзо Квизадо не с великанами, а с ветряными мельницами. Заступается не за обиженных, а за преступников. Полный желания творить добро, он всегда делает зло, а главное – мешает людям жить. И все молят его, чтобы он освободил их от своих благодеяний и своей защиты. И все это потому, что он чужд живой жизни. Между ним и живой жизнью – стена истории.
«Механическое, заслонило живое, и живое застыло в машину», которая автоматически продолжает повторять движения, некогда приводившие к определенным результатам, и которая сейчас вертится впустую[19]. Эта механичность является результатом того, что Дон Кихот ничему не учится больше на опыте жизни. Учиться на опыте жизни обозначает признать свой смертный приговор. Погибающие социальные группы обычно последними сознают, что исторический приговор произнесен.
Дон Кихот не знает сомнений. Он искренне убежден не только в своей правоте, но и в безошибочности своих расчетов. Субъективно он себя считает наиболее последовательным реалистом, убежден, что другие ошибаются, с величайшим пренебрежением относится к их возражениям. Его аргументы несокрушимы. Ведь именно так действовал знаменитый рыцарь и именно так дело происходило с неустрашимым рыцарем. Память о деяниях и происшествиях этих героев и рыцарей заменяет ему в пути компас и географическую карту. Их жизнеописания – для Дон Кихота единственный источник знаний законов действительности. Он антиисторичен.