При ответе на первый вопрос мы склоняемся к отрицательному ответу. Частично объяснение этому содержится в другой работе Д.Александера[31]. Дело в том, что при формальной демократизации режима усиление региональной исполнительной власти, вызванное политической ситуацией после 1993 года в России (конституционный переворот Ельцина) фактически заблокировало или свело к минимуму возможности демократической консолидации (здесь американский ученый опирается на схему демократических переходов известных транзитологов Линца и Степана).
Далее. При уменьшении роли регионального законодательного собрания (в Коми – Госсовета) снижаются и инстуциональные возможности для оппозиции проявить себя. Кроме того, как совершенно справедливо констатирует американский исследователь, в Госсовете республики оппозиционные депутаты находились в абсолютном меньшинстве и не могли повлиять не на одно важное решение, что характеризует, например, вопрос о местном самоуправлении в РК. Это была целая эпопея. После отказа Конституционного суда России по запросу властей РК признать неконституционными некоторые положения федерального закона «Об общих принципах местного самоуправления в РФ»[32], руководство Коми фактически этот закон игнорировало и даже выборы в местные органы власти 21 муниципального образования (все 20 городов и районов Коми являются отдельными МО, кроме того, статусом муниципального образования обладает Эжвинский район Сыктывкара), которые, наконец, состоялись в феврале 1999 года и прошли по республиканскому закону, противоречащему федеральному законодательству. Так, если раньше глава РК назначал руководителей городов и районов де юре, то теперь стал назначать де факто: по его представлению кандидатуры утверждались сессиями местных Советов.
Можно задаться вопросом, почему в Коми позволяли себе игнорировать федеральные законы, в Удмуртии, например, подобный номер не прошел и вспомнить знаменитое «Удмуртское дело» о местном самоуправлении, когда вмешательство федерального Конституционного суда воспрепятствовало назначению местных руководителей республиканскими властями. Рассмотрим данный вопрос в интересующем нас разрезе «Центр – регионы»[33]. Говорить об осмысленной региональной политике в Российской Федерации в 1990-е годы о ее постоянном векторе вряд ли приходится. (При известных качествах гражданина Ельцина вообще вряд ли можно говорить о векторах политики, разве что о загогулинах). Однако некоторые из тенденций в поведении федерального центра все же просматривались[34]. Одна из них была связана с попыткой ограничить самостоятельность региональных руководителей, которую они получили, легитимизировав свою власть путем прямых выборов на свои посты населением и членством в Совете Федерации. В ряде случаев была сделана попытка противопоставить лидерам региональной исполнительной власти, органы местного самоуправления, а точнее мэров городов региональных столиц, которые имели дальнейшие политические амбиции. В самой Удмуртии дело о попытках ограничить местное самоуправление[35] получило резонанс, прежде всего потому, что Удмурстская республика демонстрировала пример более демократического режима[36] (по терминологии В.Гельмана «пакт элит»). В УР были сильные акторы, не заинтересованные в этом, прежде всего мэр Ижевска Анатолий Салтыков, (который лишь впоследствии достиг договоренности с руководителем республики А.Волковым и стал депутатом СФ). Но в том период в регионе Центру было на кого опереться. В Коми же федеральное законодательство не было подкреплено мощью и заинтересованностью какого-либо значительного политического актора[37], глава администрации Сыктывкара назначался Главой РК (в 1997 г. Е.Борисов сменил на этом посту С.Каракчиева); недовольные оппозиционеры могли лишь в газетных выступлениях осуждать республиканскую власть за нарушение федеральных законов. Ссориться с «хозяином» региона, богатого нефтью и газом, из-за местного самоуправления Москва в 1990-е годы не захотела. С чем еще связана слабость оппозиции в Коми?
Бросается в глаза неразвитость на региональном уровне политических организаций и объединений граждан. По нашему мнению, возможности оппозиции влиять на реальную политику в РК в работе Д.Александера о плюрализме в Коми преувеличиваются. Большинство из так называемых гражданских объединений и общественных организаций, которые могут заявить о себе, либо находятся под патронатом властей (корпоратистская модель), либо, как, например, в случае с правозащитниками и т.п. осуществляют свою деятельность на средства западных грантов[38].
Отметим также неукоренённость в региональной политике партийной системы. Этому вопросу мы посвятили в свое время специальное исследование[39]. Говорить о возможности оппозиционных партий прийти к власти в республике (да и в России) нет оснований. Оппозиция (коммунисты, демократы, националисты) была бессильна что-либо изменить сама по себе. Отсутствие сильных репрессий против оппозиции и допущение критики в СМИ носило характер «выпускания пара» и, на наш взгляд с точки зрения сохранения власти предотвращала в 1990-е гг. негативный консенсус; противоречия среди оппозиции были выгодны власти, до тех пор, пока в ней самой не наметился раскол. Консолидация и персонификация региональной власти сводила к минимуму политические шансы, как левых, так и правых оппозиционеров, не могущих сплотиться на принципах негативного консенсуса (нечто подобное смогло осуществиться лишь на выборах главы РК в 2001 году, когда оппозиционный ресурс был задействован для смены регионального руководителя, но об этом позже).
На смену власти в РК повлияли как экзогенные факторы – новая региональная политика В.Путина, так и эндогенные – скрытый раскол в республиканской «партии власти», в силу того, что многие функционеры не видели для себя возможностей для вертикальной мобильности при оставлении у власти Спиридонова. Все это, в сочетании с изменением характера вмешательства крупного бизнеса в региональную политику объясняет политические изменения в Коми.
1.3.Российский регион перед пропастью неравенства (системные и структурные) изменения
Одновременно, отношения с субъектами федерации зависели не только от политических перипетий и своеобразного отношения к Закону российских государственных мужей. Не менее важна была и экономическая динамика, дающая новые ответы на сакраментальный вопрос: «Кто в регионе хозяин?». Похоже, что ключ для регионального развития и региональной политики уже вполне может находиться за пределами границ субъекта федерации.
Над региональными политическими и экономическими отношениями надстраивается и господствует система несправедливого неравенства. Современная Россия – это не только почти четырнадцатикратный разрыв между богатыми и бедными, но и пространство, разоряемой политикой Центра периферии, углубляющаяся пропасть между Москвой и провинцией, которая практически колонизируется столицей. На этот счёт существует масса статистических данных (например: Уровень жизни в различных регионах Российской Федерации различается в 18-20 раз, в то время как в развитых странах аналогичный показатель не превышает 3-4 раз. Об этом, например, на одном из "круглых столов" 7-го Петербургского экономического форума заявил, Александр Казаков, председатель комитета Совета Федерации по делам Федерации и региональной политике. Причиной такой дифференциации является, по его мнению, "невнятная региональная политика центральной власти."[40])
Быть периферией периферии – такова нынешняя судьба российской провинции. Если раньше она крепила мощь сверхдержавы, поставляя сырьевые ресурсы или делая оружие (взаимодействие ТЭКа и ВПК состояло в том, что первый давал ресурсы второму, в итоге страна не смогла пройти между «Сциллой военных расходов и Харибдой хозяйственной неэффективности»), то при капитуляции нашей страны в «холодной войне» участь ее территорий стала жалкой – в лучшем случае быть источником дешевого сырья и рабочей силы.
Региональные диспропорции накладываются на вопиющее социально-экономическое неравенство. Если сырьевая ориентация отечественной экономики действительно может прокормить лишь меньшую половину населения страны, то тогда понятно, что 50-60 млн. человек в РФ связанные с углеводородами и их экспортом, а также обслуживающее их (плюс столицы) имеют более или менее сносный уровень жизни, а другие обречены балансировать, выживая на грани нищеты.
Таковы количественные расклады, но и качество экономики вызывает разочарование.
С точки зрения статистики республика выглядит вроде бы неплохо, занимая по индексу развития человеческого потенциала 8-е место в России с 9,623 долл. ВВП на душу населения в год[41].
Но качество экономического роста и политические факторы не позволяют говорить о том, что экономические успехи могут конвертироваться в социальное благополучие регионов.
Сейчас опасное ослабление государства (не в бюрократическом, а в политическом отношении) накладывается на вопиющую неравномерность развития регионов. При ослаблении Центра эти противоречия стразу же обострились, причем Центр играл в 1990-е годы роль некоей фактории в системе «колониальной демократии» и компрадорского капитализма. Последнее десятилетие в стране прошло под знаком децентрализации, которая прикрывалась федерализмом и сопровождалась обнищанием населения в эпоху «дикого капитализма» 1990-х. Можно даже сказать, что «ново-русский» капитализм проектировался и создавался согласно представлениям о буржуазном обществе ХIХ столетия, которые накрепко засели в головах новоявленных сторонников «открытого общества» и которые (условия) в свое время и привели к появлению учения о «базисе» и «надстройке», классовом антагонизме и т.д. Но сейчас «свободная игра рыночных сил» в холодной и бедной стране, олигархические спекуляции и т.п. дополняются командно-административным ресурсом во вполне советских традициях. Только, если в социалистические времена Москва изымала у страны дефицитные продукты питания (пресловутую колбасу), то сейчас Центр отбирает у провинции деньги, выкачивая их уже не только через банковские филиалы-«пылесосы», налогообложением в Москве за производство нефти, газа, металла, но и дальнейшим перераспределением в свою пользу налогов (уже больше половины!), которые с таким трудом собираются на территориях. При подобных «правилах игры» денег на зарплату бюджетникам и коммунальщикам в субъектах федерации всегда будет не хватать, и у российских регионов, за небольшим исключением, не останется, других перспектив, кроме дальнейшей деградации.