ДЕКОНСТРУКЦИЯ
Реферат (1999г.)
Научные интересы автора представленного реферата затрагивают те области психологии, социологии и философии, которые имеют отношение к его практической работы в качестве практического психолога. Работая с клиентами, страдающими нозологическими неврозами, автору приходится систематически иметь дело с тем, что текущее состояние психики ни в какой степени не говорит об истинных причинах невротического состояния: эти истинные причины оказываются многократно трансформированными особенностями восприятия клиента, его ожиданиями, надеждами, переживаниями и т.п. Для обнаружения истинных причин страдания при этом нередко приходится проводить своеобразное «археологическое» исследование психики, пласт за пластом приближаясь к исходным первопричинам. В связи с этим при выборе темы реферата «Деконструкция и авангард» в наибольшей степени заинтересовали автора. В ходе работы над рефератом концепция Деконструкции полностью заняла внимание автора.
Часть 1, скорее историко-философская
Слова Екклесиаста, сына Давидова, царя в Иерусалиме.<…>
9. Что было, то и будет; и что делалось, то и будет делаться, и нет ничего нового под солнцем.
10. Бывает нечто, о чем говорят: «Смотри, вот это новое»; но это было уже в веках, бывших прежде нас.
Философия культуры XX века занималась проблемой поиска «подлинного» человеческого бытия и была сосредоточена на символе. По мере того, как язык все больше притягивал к себе внимание, методы, сложившиеся в науке о языке переходили «границы» языкознания: отношения, складывающиеся в обществе стали трактоваться по аналогии с отношениями, складывающимися между значимыми единицами языка и речи. Появились методы структурного языкознания (Ф.Соссюр), социологии языка (Сепир, Уорф), гумбольдтианское учение о внутренней форме; произошло превращение сферы бессознательного а особого рода организованный язык (Ж.Лакан), обнаружение символов-архетипов коллективного бессознательного (К.Юнг); М.Хайдеггер открыл в языке «голос бытия», К.Ясперс — шифры изначального смысла бытия, «холисты» — выраженный в символе «культурный миф народа».
Символы, как мифы культуры, читались исследователями по вертикали, а в качестве мифов цивилизации — по горизонтали. Символ-миф уводил с поверхности культуры сегодняшнего дня в ее архаические пласты, хранящие символику бессознательного. «Для экзистенциалистов, персоналистов, неофрейдистов, представителей философской антропологии символ — это тоннель, лаз в подполье культуры, соприкосновение с невидимой глазу плазмой, создающей своими импульсами напряжение на поверхности культуры, конфликты современной жизни. Их корни — там, в глубинах бытия. И философия культуры «спускается» к ним, к Эросу и Танатосу, жизни и смерти» (Философия культуры, ред. М.С.Каган, 1998, с.161).
К.Леви-Стросс и Р.Барт, применив этот метод соответственно к исследованию древней и современной культуры, положили основание структурализму и поструктурализму. Структурализм исходит из того, что человеком в мире управляют неосознанные структуры, зашифрованные в языке. Сама культура структурирована как язык: в ней можно найти значимые оппозиции, параллелизмы, семантические и реляционные значения. Процессы, происходящие в культуре, следовательно, можно истолковывать как сообщения. «Экономику и политику, города и жилище, одежду и вещи, ритуалы, культуры и мифы — все можно рассматривать как текст, содержащий сообщение, вернее, бесконечное количество сообщений. В этих накатывающихся друг на друга волнах «означающих», так и не достигающих ни одного определенного «означаемого», сам язык предстает как сообщение» (Там же, с.162). В каждом тексте выявляются напластования других пластов, в любом сообщении — другие сообщения. По существу тексты и сообщения представляют из себя коллажи, составленные если не из прямых цитат и заимствований, то, во всяком случае, — из чужих мыслей. Поэтому при первом же погружении «аналитического скальпеля» в конкретный текст — последний распадается на молекулы обрывков их других текстов, и так происходит почти до бесконечности. По сравнению с распыленностью и размытостью сообщений язык, на котором они составлены, являет собой твердость и крепость своей структуры, способной «выразить из себя» все новые сообщения. Именно механизм порождения текстов, спрятанный в языке, а не сами тексты, интересуют структуралистов.
С афористичной точностью выразил это свойственное современной культуре предпочтение языка как средства сообщения самому сообщению М.Мак Люэн, назвав одну из своих книг «Medium is the Message» («Средство сообщения — это само сообщение»).
Работу с текстами культуры, начатую структурализмом, продолжил постструктурализм. Чтобы преодолеть противоречие между жизнью и культурой, постструктурализм предложил брать текст в момент его становления, чтобы «заглянуть» под маску культуры, в ту «преисподнюю», где нет еще готовых форм, а исходные «наивности» еще не претерпели метаморфоз. Подобный процесс исследования получил название деконструкции. Постмодернистское искусство выступило как пример деконструкции классических текстов, стремясь к обновлению жизни любой ценой, высвобождению ее из-под деспотизма отвердевших ментальных форм.
Из истории известно, что проблема возвращения к корням и основам регулярно проявляет себя в «вечной драме познания» (С.Л.Рубинштейн). Эта проблема находила свое выражение еще в дофилософский период в «мифах о вечном возвращении» (М.Элиаде), имеющихся практически во всех культурах, в философии она проявила себя еще в V—VI вв. до н.э. в древнекитайской школе философии «мин цзя» («школа имен»), которая не только заметила парадоксы во взаимоотношениях «означенного» и «означающего» типа «белая лошадь не есть лошадь», но и в лице Гунсунь Лун пожелала «распространить подобные парадоксы с тем, чтобы исправить отношения имен и явлений и преобразовать мир» (Фэн Ю Лань, с.30).
Философия конфуцианства использовала опыт «школы имен» и объявило практику «исправления имен» основой, магистральным путем преобразования мира. Китайская культурная традиция с древности проводила различие между «артикулированностью» и «суггестивностью». «Чем более выражение артикулировано, тем меньше оно суггестивно — подобно тому, как чем более оно прозаично, те менее — поэтично. Высказывания и сочинения китайских философов настолько неартикулированы, что их суггестивность почти безгранична» (Фэн Ю Лань, 1998, с.33). Суггестивность, а отнюдь не артикулированность, является идеалом всего китайского искусства, будь то поэзия, живопись или что-нибудь еще. В соответствии с китайской литературной традицией, в хорошей поэзии «количество слов ограничено, но выраженные мысли — безграничны». В главе 26 книги «Чжуан-цзи» сказано:
Вершей пользуются при ловле рыбы.
Поймав рыбу, забывают о верше.
Ловушкой пользуются при ловле зайца.
Поймав зайца, забывают о ловушке.
Словами пользуются для выражения смысла.
Постигнув смысл, забывают о слова.
Где бы найти мне забывшего про слова человека,
чтобы с ним поговорить!
Ж.Деррида считал Китай и Японию «самыми постмодернистскими» странами.
В нашей «логоцентрической» западной цивилизации тема соотношения «означаемого» и «означающего» внятно зазвучала в теологии. Вся библейская история — это вслушивание в речи пророков в стремлении услышать голос Бога, история диалога Израиля с Богом, протекающего вне слышимой речи или зримого письма. Поскольку для древних евреев познание означало взаимное общение, а не подчинение объекта активности субъекта древнееврейская культура значительно отличалась от древнегреческой. В античном мире созерцание преобладает над вслушиванием. Платон, создатель «текстов в лицах» — положил начало традиции «созерцания эйдосов». Для древнего грека «познать» означало не извлечь сущность из вещи, но положить предел Хаосу, организуя Космос. Средневековому теоцентрическому мировоззрению, наследовавшему как античной, так и древнееврейской культуре, присуще понимание всего мира и каждого предмета как причастного Богу.
Суггестивный язык Библии позволял Блаженному Августину заявить: «И если кто увидит в этих словах и третий смысл и четвертый, и еще какой-то, только бы истинный, почему не поверить, что все их имел в виду Моисей, которому единый Бог дал составить священные книги так, чтобы множество людей увидело в них истину в разном облике?
Что касается меня, то смело провозглашаю из глубины сердца: если бы я писал книгу высшей непреложности, я предпочел бы написать ее так, чтобы каждый нашел в моих словах отзвук той истины, которая ему доступна. Я не вложил бы в них единой отчетливой мысли, исключающей все остальные» (Августин, 1997, с.258).
Однако уже в рамках теологии субъект—объектный способ мышления, восходящий к традиции античной философии не смог мирно ужиться с диалогическим типом мышления. Именно здесь находит К.Юнг то фундаментальное различие, по которому расходятся «психологические типы». Субъект—объектный тип мышления Оригена порождает экстраверсию, а диалогический тип пламенного Тертуллиана — интроверсию. Причем Церковь, предчувствуя причину будущего раскола, осуждая Оригена осуждает субъект—объектный стиль мышления, основанный на вырывании части из целого и попытках делать выводы о целом на основании его части. Два типа мышления породили два типа личности; два типа личности породили два типа богословия: «апофатическое» и «катофатическое». «Катофатическое» богословие привело к выделению Римской церкви из Вселенской (Сидоров, 1996).
Развитие «катофатической» парадигмы подготовило почву для картезианской философии, которая стремилась свести духовную деятельность к познанию, удаляя взаимопонимание за пределы исследования. В европейской философии нового времени субъект как правило самотождественен и самодостаточен в своей субъективности и противопоставлен объекту. Позитивное естественнонаучное познание в своем развитии неизбежно приводит к проблеме отчуждения, суть которой можно свести к появлению разрыва между субъектом и плодами его деятельности или к сознанию неизбежности этого разрыва. Драма познания заключается в том, что «геометрический» по выражению Ф.Ортеги-и-Гассета, разум теряет себя и вынужден искать нетривиальные пути к своей целостности. В XIX в. это выразилось в философии немецкий романтиков. Развиваемые Новалисом, Ф.Шеллингом, братьями Шлегелями идеи «симфонической» философии, слияния-совпадения философии и поэзии, поэзии и жизни, теории фрагментарного философствования и, наконец, теории понимания предвосхитили деконструкцию. Уже тогда появилось понимание того, что все разнообразие отношений субъекта и объекта, описываемое в европейской философии нового времени есть попытка «манипулирования» миром и был поставлен вопрос поиска уровня или уровней сознания, которые не сводятся к познанию. Различие же с XX веком заключается в том, что философы-романтики не хотели манипулировать миром, а философы второй половины XX в. уже всерьез опасаются, что если не сам мир, то уж его обозначающее — точно манипулирует всеми.