Современное событиям советское мнение таково: Ллойд Джордж занял двойственную позицию: внешне он разделял негодование Барту, но в действительности был прекрасно осведомлен о ходе переговоров России и Германии, расценивая Рапалло как шаг против французской гегемонии в Европе. Он надеялся направить германский экспорт в Россию, чтобы тот стал источником для выплаты репараций2.
Этой точки зрения придерживался К.В. Виноградов, когда писал: "Давно уже высказаны сомнения в искренности гнева британского премьера .. . Он до поры до времени не чинил препятствий советско-германским переговорам и лишь хотел, чтобы они прошли под британским контролем. Но не рассчитал всех ходов и потому в раздражении писал 19 апреля о "проклятой германской глупости", которая поставила конференцию в опасность"3.
Возможно, что Ллойд Джордж, зная о советско-германских переговорах, не верил в их успех, считая, что они ведутся ради давления на Антанту. Так или иначе, но события раскрыли лицемерие британской дипломатии.
Не менее англичан, но с большей искренностью, негодовало по поводу Рапалльского договора французское руководство. Так, поведение немцев в Генуе было заклеймено как высший акт нелояльности. Пуанкаре говорил о "призраках военного союза Германии и России" и требовал аннулирования Рапалльского договора4.
Резко отрицательно оценили Рапалло в США, хотя и посчитали русский вопрос менее важным, чем вопрос о репарациях. Жестко критиковали американцы совещание германской делегации и лично Ратенау, обвинявшегося даже в "наглой лжи". Раздражение вызвал договор с РСФСР. Русские вступили в игру без гроша в кармане, а теперь у них в руках крупный выигрыш, - заявил известный банкир А. Вандерлин1.
В Италии договор в Рапалло был встречен скорее с одобрением и даже с некоторой завистью. Экономический кризис толкал Италию к поискам новых рынков и русский среди них обещал быть очень выгодным. Можно сказать, что весь мир, мировая пресса, откликнулись на Рапалло. Союзники, поняв это, решили "дисциплинировать" немцев. Они официально осудили подписание договора в Рапалло, особо подчеркивая "неправильную тактику и выбор момента" его заключения.
Между тем критика германской делегации продолжалась. Глава французской делегации Л. Барту выразил возмущение "двуличием русских и немцев", которые, спрятавшись в тени, повторяли Брест-Литовский удар в момент, когда все европейские государства собрались, чтобы сообща поработать над экономическим восстановлением Европы2. В Париже премьер Р. Пуанкаре провел экстренное заседание, на котором обвинил Германию в нарушении ряда статей Версальского договора и Каннской резолюции, в сепаратных действиях и т.п. В адрес Вирта и Чичерина выдвигались нелепые обвинения3. Но и из Берлина приходили разноречивые отклики германской прессы и более чем прохладные телеграммы рейхспрезидента. На какое-то время этот шквал критики, возможно, вызвал растерянность среди немецких делегатов. Однако они не отступали, держались более или менее твердо и не собирались отказываться от Рапалльского договора. Поэтому неправдоподобно выглядит картина положения в немецкой делегации, которую нарисовал Н.И. Минц. Он писал в драматически, даже трагических тонах: "Напуганные поднявшимся шумом Вирт и Ратенау посетили 19 апреля советскую делегацию. Немцы умоляли вернуть им договор ввиду протестов со стороны союзников. Немцы были в совершенной панике. Они ежеминутно связывались с Берлином, затем пытались броситься к англичанам, потом возвращались к советской делегации с настойчивым предложением отказаться от договора. Встретив категорический отказ советской делегации, немцы просили ее поддержать их протест против исключения представителей Германии из политической комиссии"4.
Эта живая эмоциональная картина полностью не отвечает действительным фактам. Достаточно быстро немцы оправились и стали отвечать на критику. Они особо подчеркивали свое настояние на договоре и твердо заявили, что не будут его аннулировать, несмотря на требования Франции.
Корреспондент газеты "Дейче Альгемайне" сообщал из Генуи 20 апреля 1922 года: "Для германской делегации ни в коем случае не может быть и речи о том, чтобы взять обратно германо-русский договор. По этому вопросу царит полное единодушие между германской и русской делегациями. Корреспондент оценил как "совершенно необоснованные" сообщения о разногласиях среди членов германской делегации, в особенности - о различиях мнений рейхсканцлера и министра иностранных дел. "Германская делегация в Генуе в полном спокойствии и с надеждой смотрит на развитие обстановки в будущем"1.
Это бодрое сообщение все же не отражало всей сложности положения немецкой делегации. Она по-прежнему подвергалась критике и нажиму со стороны союзников. Существовал и еще один источник беспокойства: германский президент с его почти абсолютным антибольшевизмом и неприятием Советской страны. Враждебность к Советский России проявилась у Эберта еще в период Ноябрьской революции и осталась основой его политики2. Эберт отрицательно относился к контактам с РСФСР, хотя понимал, что они необходимы. Знал он, конечно, о переговорах в Берлине и проекте договора.
Еще 15 апреля немецкая делегация предупредила Эберта и правительство о "полной возможности прийти к договоренности с русскими". Прилагаем все усилия к тому, чтобы использовать эту договоренность, помешать заключению соглашения между русскими и западными державами без нашего участия - сообщали Эберту из Генуи3.
16 апреля днем, пишет А.А. Ахтамзян, в Берлин была отправлена телеграмма о том, что "здешняя политическая обстановка" требует подписания договора с Россией с целью обеспечения германских прав, которым угрожают известные лондонские предложения". Особо указывалось, что находящиеся здесь представители партий и эксперты настойчиво высказываются за заключение договора, чтобы избежать изоляции. Как сообщает Ахтамзян, немецкий историк Э. Лаубах установил, что телеграмма, вероятно составленная накануне Мальцаном, была отправлена из Генуи в 14 час. 40 мин. 16 апреля, то есть примерно за три часа до подписания договора4.Можно предположить, что в германской делегации опасались сопротивления Эберта, а может быть, и более решительных его шагов.
18 апреля в адрес президента была послана еще одна телеграмма руководителя отдела печати германской делегации О. Мюллера с подробным изложением истории подписания договора. Мюллер детально изложил претензии союзников к немцам, и оправдывал решение делегации подписать договор с Россией тем, что по информации посетившего немцев 14 апреля А. Джаннини переговоры западных держав с русскими были близки к завершению, причем соглашение было вновь невыгодно для Германии. Теперь же союзники упрекали немцев в сепаративных действиях, в отказа от якобы принятого их делегацией Лондонского меморандума, в согласии, вопреки Каннским резолюциям, на "безвозмездную" социализацию и т.д. Но, заключил Мюллер, неправильно говорить о том, что Рапалло нарушает Версальский договор1.
18 апреля Мальцан послал в МИД телеграмму, в которой утверждая о неизбежности договора и объясняя его причины. Он разъяснял положение договора, подчеркивая его выгодность немцам, и указал, что делегаты рейхстага, особенно Гильфердинг, Раунер и Виссель активно выступали за договор2.
Со своей стороны Ратенау, обеспокоенный критикой и в Генуе и в части германской прессы, разослал по дипломатическим учреждениям специальное сообщение о договоре. В нем указывалось, что он не вредит другим странам в материальном положении, что не Германия покинула заседание конференции, а союзники пытались без Германии и именно за счет Германии договориться с Россией. Лондонская программа экспертов не была с нами согласована". … До заключения договора он (Ратенау) уведомил итальянцев и англичан о том, какие части лондонских предложений были опасны для немцев и намекнул на то, что если в дальнейшем мы не будем участвовать в работе конференции, нам придется самим позаботиться о себе. Заключение договора, по всей вероятности, не было для итальянцев и англичан неожиданностью, показное возмущение вызвано желанием считаться с настроением Франции"3.
Энергичные, даже поспешные заявления и действия германских дипломатов имели основания. 19 апреля из Берлина в Геную ушла срочная и секретная телеграмма рейхсканцлеру Вирту, из которой стало ясно, что положение о заключении договора с Россией оценивалось Эбертом и "здешними авторитетными лицами" как "очень серьезное", в особенности по отношению вопроса о репарациях, который, подчеркивал Эберт, является "центральной проблемной". Эберт предлагал немецкой делегации достигнуть ряда договоренностей с Антантой, при которых автоматически отпадает статья вторая германо-русского договора и откроется путь ко всеобщему договору. Президент хотел претворения в жизнь совместной деятельности капитала Антанты и немецкой организации в деле "восстановления России". Если это удастся, то наш договор будет подсобным средством для ввоза капитала Антанты в Россию, без которого договор ничего не стоит и бесполезен. Эберт считал, что "Дальнейшее участие в конференции без места в политической комиссии кажется невозможным, также как и представление договора на одобрение конференции"1.