Во всяком случае позднее он твердо защищал интересы своего погибшего начальника штаба!
Некоторые из изображенных на фотографиях персонально идентифицировались – и скандальную сторону этих разоблачений нам еще предстоит подробно рассматривать.
Кроме того, обнаруженные личные бумаги и письма Редля, вовсе не предназначенные ни для публики, ни для использования в каких-либо шпионских целях, также подтверждали гомосексуальность полковника, о которой его сослуживцы якобы даже не подозревали: «Опытный разведчик сумел хорошо скрыть свои „ненормальные“ наклонности. Урбански, в то время шеф Эвиденцбюро, подтверждает, со своей стороны, что экстравагантность Редля была неизвестной коллегам, и его как раз считали бабником»[ttttttttttttttt].
Редль был холостяком, но было хорошо известно, что он содержал дорогих любовниц[uuuuuuuuuuuuuuu] – тогда это не представляло собой чего-то необычного.
Урбанский пишет, что не нашлось ни одного свидетеля, который подозревал бы Редля в гомосексуализме еще до того, как разразился скандал с его разоблачением[vvvvvvvvvvvvvvv]. Поправим Урбанского: кроме тех, кто сами непосредственно участвовали в этом роде занятий Редля!
Поскольку гомосексуальность Редля после его смерти получила вполне исчерпывающие подтверждения, то стало ясно, что прижизненное демонстративное поведение Редля диктовалось очевидной целью замаскировать его ненормальные наклонности, в чем он вроде бы и преуспел[wwwwwwwwwwwwwww]. Позднее стало считаться, что его связи с женщинами носили чисто декоративный характер, и все это делалось исключительно для отвода глаз[xxxxxxxxxxxxxxx]. Мы же со своей стороны допускаем, что Редль вполне мог быть бисексуалом: его личные письма, к которым нам еще предстоит обращаться, свидетельствуют о вполне определенном опыте общения с женщинами – иного и трудно было бы ожидать от опытнейшего разведчика и контрразведчика.
Тем не менее, эти-то ненормальные наклонности и позволили сразу сконструировать рациональное объяснение причин падения Редля.
Вот как об этом написал Ронге:
«Возник вопрос: нужно ли скрывать истинные причины этого убийства[yyyyyyyyyyyyyyy] и выставить в виде единственной причины гомосексуальность, которая тоже выплыла наружу?»[zzzzzzzzzzzzzzz]
Заметим, что приведенная фраза – классическая фрейдистская описка-оговорка, означающая бессознательное признание в совершенном преступлении!
Ответом на заданный вопрос явилось заявление Конрада фон Хётцендорфа, о котором мы заранее упомянули выше, «высказанное им в краткой докладной записке в военную канцелярию императора, написанной 26 мая 1913 года: „В соответствии со служебным регламентом, часть первая, сообщаю вам, что проведенное непосредственно после смерти полковника Альфреда Редля, начальника штаба VIII корпуса расследование, показало с полной достоверностью следующие причины его самоубийства: 1) гомосексуальные связи, которые привели к финансовым затруднениям и 2) продал агентам иностранной державы служебные документы секретного характера“ (Документы Военного архива Вены).
Самое вероятное и простое объяснение мотивов: Редлю нужно было много денег, и русские их ему предложили»[aaaaaaaaaaaaaaaa].
Вот это и было тем победным результатом, с которым Урбанский и выехал из Праги назад!
3.5. Гибель Редля: реконструкция событий.
Вернемся к вечеру субботы 24 мая 1913 года. Тогда и только тогда могло состояться совещание «тройки»: Конрада, Урбанского и Ронге, якобы принявшей в тот момент решение о лишении Редля жизни. 25 мая этого совещания происходить не могло, потому что Урбанский заведомо находился в Праге.
Решение принималось на основании утверждений Ронге о шпионаже и гомосексуализме Редля; о последнем он мог узнать (и действительно, как мы покажем, узнал) от арестованного сообщника Редля – Берана, названного нами по имени.
Кроме протоколов допроса Берана, которые, возможно, были предъявлены майором, все остальное оставалось на голословном уровне. За кадром остаются пока собственные мотивы Конрада и Урбанского, проглотивших обвинения, выдвинутые майором Ронге.
Немедленно должен был состояться визит офицеров к Редлю, как только были решены минимально обязательные формальные проблемы: нашли и прихватили Ворличека вместо отсутствовавшего Кунца.
Редль, как мы полагаем, просто не мог успеть встретиться в тот же вечер с Поллаком – да и не имел особых поводов для такой встречи. Телефонный разговор, в котором Гайер официально пригласил Редля к себе в кабинет на следующее утро, исключает возможность того, что это было утро воскресенья, а следовательно, застолье Редля с Поллаком происходило не в субботу.
Визит четверки офицеров (Хёфер, Урбанский, Ронге, Ворличек) в «Кломзер» поздним вечером в субботу 24 мая привел к тому, что Редль пообещал застрелиться, но стреляться не стал.
Вероятно, четверка офицеров, тщетно всю ночь прождавшая обещанного самоубийства, присылала гонца в номер к Редлю – и тот получил от полковника четкое предупреждение о пуле в лоб!
Будущий скандал, таким образом, оказывался неизбежным, хотя мы пока еще даже не представляем себе всего, что мог обрушить Редль на головы своих обвинителей!
Все противозаконные действия преследователей Редля, пошедших на поводу у Максимилиана Ронге, грозили обрушиться на них самих, если не удастся срочно обзавестись необходимыми обоснованиями совершенных правонарушений.
За кадром, продолжаем повторять, оказываются еще и какие-то важные обстоятельства, известные Конраду и Урбанскому, но не известные остальным. Для того, чтобы такой скандал разразился, было достаточно, чтобы Редль предстал перед начальством, готовым его благосклонно выслушать.
Поэтому принимается решение, немедленно санкционированное Конрадом, об обыске в пражской квартире Редля.
Ронге остается караулить Редля, а остальные трое из «четверки» выезжают в Прагу – без ключей, имеющихся у Редля и у неизвестно где отсутствующего Сладека.
Конрад, обладавший правом использовать в критической ситуации спецпоезд, обеспечил успех этой операции.
О результатах успешного обыска в Праге Урбанский, разумеется, немедленно сообщает в Вену: доказательства гомосексуализма налицо. Но, если воспринимать за чистую монету все, что сообщалось об этом обыске, то никаких доказательств шпионажа не обнаружилось – об этом сам Урбанский недвусмысленно напишет в 1931 году, хотя и не сформулирует свой вывод абсолютно четко[bbbbbbbbbbbbbbbb].
Наличие в квартире Редля фотолаборатории, разумеется, являлось подозрительным фактом, совершенно не соответствующим формальным обязанностям этого офицера.
Здесь необходимо более внимательно рассмотреть то, что написал Урбанский об этой фотодеятельности Редля.
А написал он следующее: налицо было низкое качество фоторабот, производимых Редлем, а объектом этих съемок были служебные книги (Урбанский не уточняет их содержания), которые Редль брал в своем служебном помещении, находившимся, как упоминалось, за соседней дверью. Заметно низким качеством отличались многие фотопленки, обнаруженные Урбанским в квартире Редля[cccccccccccccccc].
Забегая вперед, укажем, что ничто из результатов таких фотосъемок пражских документов не оказалось затем в распоряжении русских – вопреки утверждениям на эту тему Максимилиана Ронге (в его рассказе о разговоре с Редлем один на один в номере отеля «Кломзер»). Следовательно, если верить Урбанскому, то все эти фотоупражнения Редля производились скорее ради тренировки: похоже, что он набивал себе руку, готовясь к проведению какой-то серьезной фотосъемки.
Заметим, однако, что если ради тренировки использовались служебные документы, то и основной объект съемок Редля должен относиться по своим физическим параметрам и свойствам тоже к чему-то подобному этим служебным документам.
И Урбанский, и встретившие его в Вене Конрад и Ронге не сообщили вообще ничего о том, что же все-таки переснимал Редль в своей квартире – и это очень красноречивое умолчание!
Теперь, однако, мотивы для самоубийства Редля становились почти очевидными; основания же для его ареста – по-прежнему чрезвычайно слабыми.
Поведение же Редля стало приобретать откровенно угрожаюший характер – особенно на фоне выданного им обещания самоубийства. После такого обещания развязка, так или иначе, и должна была последовать незамедлительно!
В воскресенье Редль встречается с Поллаком, выражает четкое желание вернуться в Прагу и предстать перед генералом Гизлем, а начальник венской полиции Гайер, достаточно уже заинтригованный происходящим, приглашает Редля к себе на утро понедельника.
А вдруг при этом Редль рискнет откровенно высказаться перед Гайером, хотя мы с вами по-прежнему не понимаем, о чем же конкретном, собственно говоря?
Но вот к этому-то моменту и относится фраза, недвусмысленно сформулированная Ронге: «Необходимо было действовать немедленно»[dddddddddddddddd] – повторяем ее в четвертый раз!
И к организации «самоубийства» Редля приступили сразу, не дожидаясь возвращения Урбанского из Праги с добытыми уликами.
Принял ли решение об этом самолично Ронге, положившись на то, что никакое расследование никогда не доберется до разоблачения таковой его роли, или это стало совместной акцией Ронге с Конрадом – это нам пока еще непонятно.
У Урбанского, во всяком случае, было железное алиби в отношении данного момента. Но как раз Урбанский, как мы это уже отмечали, и сообщил, не упирая на собственные впечатления, что именно 25 мая во время общего совещания Конрада, Ронге и его самого (хотя он-то, повторяем, должен был находиться в это время в Праге!) и поступило сообщение об ужине Редля с Поллаком[eeeeeeeeeeeeeeee]!