Шанкара – не Хайдеггер, но он очень напоминает Гуссерля, по крайней мере, в том, что избирает сознание в качестве материала и инструмента философствования. Вместе с тем Шанкара уходит «далеко на Восток» от европейца Гуссерля, считая, что сознание непосредственно связано с высшей реальностью, оно само и есть эта реальность. Шанкара никогда не согласился бы с чрезвычайно узкой, функциональной по-сути трактовкой сознания только как материала и технического средства познания, потому что для него – представителя радикально монистической философии – все есть сознание. Абсолютная реальность (Брахман) имеет природу мысли и потому не является объектом, познаваемым с помощью средств, которые мы используем для описания внешнего мира. В абсолютной реальности можно только быть, полностью соответствуя ей. Для этого надо «вспомнить», осознать, что и ты тоже есть Брахман. Это индивидуальное осознание себя Брахманом, тождество с ним и есть Атман. Таким образом, Шанкара – это не столько типичный европеец Эдмунд Гуссерль, сколько нетипичный американец Форест Гамп, научившийся виртуозно владеть разнообразными рефлексивными техниками. И в самом деле, Атман в адвайте представляет собой основу сознания, он заложен во всяком индивидуальном опыте и суждении как его фундирующая предпосылка[19]. Казалось бы, Атман Шанкары представляет собой то же самое, что и гуссерлианское трансцендентальное Я – интенциональную первооснову мира[20]. В действительности, однако, все не так просто. Повторяю: Шанкара – это Форест Гамп, а это значит, тот, кто ищет познания посредством тождества. Для Гуссерля трансцендентальное Я – это всего лишь эпистемологическая модель, абстракция, шаг в построении рассуждения относительно конститутивной деятельности сознания. Для Шанкары Атман – реальность, переживание единства с которой приводит индивида к спасению (мокша), то есть это такое переживание целостности, которое кардинально изменяет жизнь человека. Все остальное – иллюзия, майя.
Но самое интересное для развития нашей темы состоит в том, что все три наши героя и Гуссерль, и Форест Гамп, и Шанкара были едины в понимании повседневной человеческой жизни как в основе своей иллюзорной. Когда Шанкара прямо заявляет об иллюзорности мира[21], а Гуссерль лишь косвенно признается в этом, выражая недоверие сущему в процедуре феноменологической редукции[22]; когда, наконец, Форест Гамп по-детски наивно и открыто (ну что взять с идиота!) отрешенно идет как бы «сквозь» жизнь, – все они прямо, косвенно или «наивно» не то, чтобы «уходят от мира», но признают несамодостаточность и даже ущербность этого мира. Сразу хочу предупредить: безумно отрицать фактичность того, что происходит за нашим окном или здесь – в этой аудитории. Индийский философ, а тем более – немецкий, говорят не об этом. Майя – это покров, который застилает наши глаза: что-то очень важное мы не хотим понять. Оттого и страдаем. Не в мире дело – все уже и так есть, а в нашем сознании. Его – сознание – и необходимо трансформировать. Мир иллюзорен без понимания, потому он и столь тягостно несамодостаточен. Таким образом, майя – это и авидья, неведение, непонимание движущих сил посюстороннего мира. От непонимания и необходимо исцелиться. Но что нужно понять? Шанкара без околичностей заявит: необходимо понять то, что Брахман и Атман, то есть Он и ты в основе своей – единое целое. Ответ более осторожного Гуссерля будет иным: прежде всего нужно понять, что ты есть «сознание о…». Сначала научись наблюдать за своими мыслями, а там – посмотрим. А вот Форест Гамп, думается, здесь вообще промолчит[23]… Стало быть, переживание иллюзорности мира не бесконечно. Где-то там, за порогом привычного и обыденного скрывается иная жизнь – кристально чистая, ясная («Брахман» Шанкары или гуссерлианское «трансцендентальное поле сознания»), и для того, чтобы прикоснуться к ней – вот она мысль! – необходимо стать другим. Хотя бы чуть-чуть.
Но все это как будто теория, нас же интересуют переживания. Действительно, философия Шанкары представляет собой опытное, переживаемое знание. Иначе и быть не может – Брахман не является внеположенным нам объектом. Что ж, давайте рассмотрим это знание теперь и с опытной его стороны.
Обычное наше восприятие построено на конвенционально обусловленном различении – мой взгляд скользит по столу, предметам, лежащим на нем, включая и наш пресловутый листочек бумаги, лицам и телам людей, переходит к окну и тому, что я вижу за ним – деревьям, облакам и т.д. В основе же восприятия Шанкары лежит опыт переживания единства мира, опыт целостности. Поэтому все, что от нас требуется – это усилие по разотождествлению с миром конвенциональных связей, называемых «окружающими предметами», и прозрения за ними какой-то иной реальности. Вот и попробуем это сделать, опираясь на древнюю ведантийскую технику объективации собственных состояний сознания. Я продемонстрирую вам только один ее элемент в качестве примера, типики построения рассуждения. Прежде всего утвердимся в убеждении («доверимся» по-форестгамповски), что существует факт, формулируемый в следующем тезисе: «У меня есть восприятие, например, вот этого листочка бумаги, но я – это не мое восприятие». Постараемся со всей возможной для нас силой осознать этот факт. Когда некто говорит: «Я вижу нечто», «Я ощущаю нечто» – это, согласно Шанкаре, пример ложной идентификации Я с теми психологическими состояниями, которые бесконечно меняются и зачастую противоречат друг другу. Например, в одной проекции восприятия наш листочек бумаги может выглядеть абсолютно белым, а если присмотреться, все это окажется полной иллюзией. Поэтому мы не можем сказать: «Это я воспринимаю листочек бумаги». Вместо этого следует сказать: «Во мне случилось восприятие…». Мы объективировали состояние сознания, связанное с восприятием белого листка бумаги, разотождествились с ним, намекнув на то, что Я представляет собой нечто иное. По крайней мере, Я в данном случае – это другое состояние сознания, не связанное с восприятием реального объекта. Состояние «мокша», таким образом, достигается в результате последовательно сознательных усилий индивида по снятию ложных идентификаций, заставляющих человека страдать, и завершается состоянием отождествления индивидуального сознания со специфическим «объектом» – Брахманом. Все. Случилась реализация. Шанкара осознал Брахмана, пережил это и рассказывает о своем опыте нам.
В этом шанкаровском опыте реализации для нас важно следующее обстоятельство. Отождествление индивида с Брахманом, переживание единства и целостности, которое, кстати говоря, для Шанкары всегда чревато творческим движением, новой мыслью, откровением, непременно вызывает глубинные изменения во всей структуре его личности. Фактически этот опыт переживания целостности (в форме осознания Брахмана) равнозначен развитию, поскольку в свете этого опыта происходит переструктурирование, перегруппировка многих уже имеющихся, привычных составляющих человеческой жизни. Как будто приобретается некое новое «качество», позволяющее видеть и понимать с иной – более значимой и глубокой – точки зрения.
Если Э.Гуссерль учил нас ориентировать свое философствование на знание переживаемое, лично усвоенное и переваренное, то есть на опыт мысли; если Форест Гамп показывал нам, что этот опыт мысли в качестве важнейшей своей составляющей содержит специфически «философское» отношение к жизни – одновременно отрешенное и предельно доверчивое, открытое, вплоть до тождества с интересующим нас предметом, то Шанкара в своем опыте мысли призывал нас к другой «невозможности» – думать в себе только те мысли, которые могут нас изменить. А таких мыслей, оказывается, не так уж и много. Напомню: для Канта их всего три, а для Сократа и Шанкары и того меньше – одна.
В заключение нам остается только обозначить еще одну – третью и последнюю на сегодня – черту феноменологической установки: это ее ориентация на переживаемое знание, знание, обретаемое посредством тождества, которое способно радикально изменить человека. Если, конечно, кто-то хочет этого. Знание, говорят, это сила.
* * *
Конечно, мне будут возражать, и я не буду против. Поэтому и говорю: в основе феноменологического взгляда на мир лежит своеобразная реализация – предчувствие и ощущение за привычным и обыденным, знаково-оформленным и вообще объективированным миром, живой реальности, обладающей природой мысли; реальности, которая для феноменолога самообнаруживает, манифестирует себя в каждом из нас, если мы решаемся обратиться к себе, начинаем жить осознанием себя. Можно называть эту «подлинную реальность» абсолютной, целостной, безмолвной и т.д. – не в определениях суть дела. Главное – не сводить глаз с шарика. Тогда в нашем опыте могут случаться мысли, и что самое удивительное – правильные.
Мне могут возразить: разве множеству других философских позиций не свойственно подобное восприятие мира? Конечно, отвечу я, поэтому и утверждалось выше: феноменологическая установка в существенных чертах совпадет с философией как таковой. И все же: феноменология отмечена более пристальным вниманием, по сравнению с другими философскими позициями, к переживаниям – логическим, этическим, эстетическим и каким угодно еще.
Если смотреть на любую философию со стороны феноменологии, то она – философия – непременно окажется опытом, причем опытом, не чуждым известного рода (смотри выше) чудачества.