Робинзон восхищается красотой Пятницы: «он облачён в свою наготу, словно в королевскую мантию, он несёт своё тело с царственной дерзостью. Прирождённая, первозданная, звериная красота, всё вокруг обращая в небытие». [26; 245] Робинзон недоумевает, как мог он, так долго проживший с Пятницей рядом, практически не видеть его, быть равнодушным и слепым к нему, воплощающему в себе «всё человечество». Теперь их интерес друг к другу взаимен: Пятница тоже изучает, как «анатом», тело Робинзона.
Их отношения, ставшие теплее и человечнее, не всегда безоблачны, они иногда ссорятся, но свою злость и недовольство они вымещают на своих двойниках: бамбуковом Робинзоне и песчаном Пятнице. «Сами же они жили в мире и согласии». [26; 235]
Пятница придумал игру с переодеванием, в котором он был Робинзоном – господином, а Робинзон – Пятницей – рабом. Под влиянием Пятницы Робинзон прошёл путь долгих и мучительных преображений. «Ведь главный персонаж, как и говорит название, это Пятница, юноша, почти мальчик. Только он и может вести и завершить превращение, начатое Робинзоном, открыть тому его смысл, его цель. Всё это невинно, поверхностно. Именно Пятница разрушает экономический и моральный распорядок, восстановленный Робинзоном на острове. Именно он отвращает Робинзона от расселины, взрастив из собственного удовольствия другой вид мандрагоры. Это он взывает остров, куря запрещённый табак рядом с пороховой бочкой, и возвращает небу землю и воды с огнём. Это он заставляет летать и петь мёртвого козла (=Робинзона). Но, прежде всего, именно он показывает Робинзону образ личного двойника как необходимое дополнение к образу острова. Наконец, именно он подвёл Робинзона к открытию свободных стихий Элементов, более основных, чем Образы или Двойники, поскольку они-то их и составляют». [ 9; 297]
Пятница обращает Робинзона к иной стихии природы. Капитан ван Дейсел предсказывает Робинзону, что он достигнет «апогея человеческого совершенства», став обитателем «Солнечного города, простирающегося между временем и вечностью, между жизнью и смертью». Обитатели этого города отличаются «младенческой невинностью», потому что они наделены «солнечной сексуальностью», которая кольцеобразна, – «эротика, замкнутая на самоё себя». [26;11]
«Судорога сладострастия» превратилась для Робинзона в «сладостный, пьянящий душу восторг», которым упивается он «в то время, что Бог-Солнце омывает моё тело своими лучами». «Любострастие дарует жизненную энергию» [26; 252]. Робинзон осознаёт, что, достигнув высшей стадии, различие полов утратило своё значение.
Но эта идиллия продолжается не долго. К острову подходит шхуна «Белая птица». «Целая вселенная, так долго и терпеливо, по нитке, по камешку создаваемая им, одиноким и брошенным, должна была подвергнуться страшному испытанию».[26; 257] Робинзон ужасается, наблюдая за матросами, разоряющими остров – этой «грубой и жадной сворой варваров, распоясавшихся скотов». [26;260] Робинзон удивлен, что никто из людей даже не подумал расспросить его о жизни на острове, все погружены в свои собственные дела, мысли. Робинзон осознаёт, что он не сможет вновь окунуться в прежнюю жизнь, и он решает остаться на острове с Пятницей, не посоветовавшись с ним.
«Белая птица» - этот огромный парусник, «стройный, дерзко спорящий с ветром, стал для арауканца завершающим аккордом, торжественным апофеозом победы над эфиром». [26; 266] Пятница не смог устоять, он сбегает ночью на шхуну и уплывает на ней, бросая Робинзона.
Робинзон ощутил, как «внутри его разверзлась гулкая, мрачная пещера отчаяния…». [26; 273] Он почувствовал, как все двадцать восемь лет обрушились на его плечи, обратив его в старика. «Их принесла с собою «Белая птица», принесла, словно начатки смертельной болезни, которая разом обратила его в старика. И еще он понял, что для старика нет худшего проклятия, нежели одиночество… Лицо его исказила гримаса отчаяния, но он не плакал: ведь старики не плачут… Неужто ему придется все начинать сначала… Но как, как ему, старому, обессиленному, вновь обрести состояние благодати, достигнутое за такой долгий срок и с таким неимоверным трудом?!» [26; 276] Он решает спуститься в заветную нишу, чтобы не подняться от туда уже никогда. Ван Дейсел: «Юпитер! Вы спасены, Робинзон. Вы уже шли ко дну, когда Господь Бог пришёл к вам на помощь. Он, точно самородок, вырванный из мрака шахты, воплотился в золотого младенца и теперь возвращает вам ключи от Солнечного города». [26; 12] … из пещеры вылез ребёнок – юнга со шхуны «Белая птица».
Робинзон взял мальчика за руку «вечность вновь завладела Робинзоном», «неодолимый восторг наполнил душу …». [26; 280] Теперь Робинзон уже в качестве учителя поведёт ребёнка, ставшего новым обитателем Солнечного города.
Таким образом, для Робинзона Дефо Пятница все-таки остаётся слугой, хотя между ними очень тёплые отношения, почти дружеские. В романе Турнье Пятница проходит путь от раба и слуги до учителя и брата-близнеца. Благодаря Пятнице происходит превращение Робинзона из земного в стихийного.
Интересным представляется нам сравнение отношений двух Робинзонов к такой категории как время.
Отношение ко времени. Робинзон Дефо дней через десять – двадцать пребывания на острове понимает, что потеряет счёт времени. Поэтому он водружает деревянный столб на берегу и делает на нём каждый день зарубки, выделяя более длинной зарубкой воскресенье и каждый первый день нового месяца. «Таким образом, я вёл мой календарь, отмечая дни, недели, годы». [26; 93]
Робинзон какое-то время ведёт дневник, обозначая точную дату происходящего, отмечает для себя некоторые временные промежутки: время уборки хлеба, время, затраченное на изготовление изгороди вокруг посевов, на изготовление стола, глиняной посуды. Его дневник как отчёт о проделанном за день. Ежедневными занятиями Робинзона были чтение Библии, охоте, сортировка, сушка и приготовление дичи. Для Робинзона время – это отрезок его жизни, потраченный на занятие чем-либо.
Робинзон Турнье, попав на остров, не хотел вести счёт бегущим дням «К чему? Он всегда сможет узнать от своих спасителей, сколько времени прошло с момента кораблекрушения». [26; 24] Он так и не определил, через сколько дней или месяцев созерцание горизонта стало его угнетать.
Во время строительства бота Робинзон сталкивается с Теном, но пёс, зарычав, убегает. Робинзона осеняет испугавшее его предположение, что прошло слишком времени и пёс одичал. Робинзон поклялся себе каждый день делать зарубки на дереве и «отмечать крестом каждый прошедший месяц».[26; 35] Но потом забыл обо всём и вновь занялся строительством «Избавления».
Эволюция (вернее, осмысленное противостояние деградации) Робинзона на острове начинается с зарубок, отмечающих дни. [33; 1] Поэтому он не очень огорчён, что не может точно определить, сколько этот период длился. От дня кораблекрушения Робинзона отделяла «тёмная бездна страданий, - и Робинзон чувствовал себя отрезанным от летоисчисления остального человечества так же бесповоротно, как был отрезан от него водами океана; отныне он был вынужден жить на своём островке одиноким, как во времени, так и в пространстве». [26; 51]
Уступив однажды соблазну поваляться в кабаньем болоте, Робинзон ощущая, как «время и пространство таяли, обращались в ничто» [26; 56]
Собрав свой первый урожай зерна, Робинзон отказывается печь из него хлеб пусть это произойдёт позже. Он ставит перед собой задачу бороться со временем, «взять время в плен. Пока я живу, не заботясь о нём, оно утекает, как вода сквозь песок, я теряю его, теряю самого себя. В сущности, все проблемы на этом острове можно выразить во временных категориях». [26; 67] Робинзон считает, что в период душевного падения он жил как бы вне времени, а как только восстановил календарь, он вновь обрёл себя.
Обустраивая остров, Робинзон «счёл необходимым» завести часы или прибор, способным измерять время. Поэкспериментировав, он остановился на клепсидре – водяных часах. Она стала для Робинзона огромным утешением, «Время перестало быть для него мрачной бездной; он покорил его, упорядочил, можно сказать, приручил». [26; 74]
Однажды Робинзон проснулся от странного ощущения. Впервые за многие месяцы «ритм капель» перестал «руководить всеми его действиями. Время остановилось». [26; 103] Робинзон забыл наполнить клепсидру водой. У Робинзона наступили каникулы. «Могущество Робинзона над островом, распространялось даже на само время!» Он с радостью думал о том, что в его воле «сознательно оставить бег времени».[26; 103] Вначале он подумал, что остановка клепсидры лишь разрушила распорядок дня, но потом заметил, что пауза эта не его личное дело она касалась всего острова в целом. «Вещи, стоило им вдруг прекратить соотносится меж собой, вновь вернулись к своей первоначальной сути, обогатились в свойствах, зажили для самих себя – наивно, невинно, не ища своему бытию иных оправданий, кроме собственного совершенства». [26; 104] Небеса сияли, воздух был наполнен «невыразимым счастливым блаженством» и Робинзону, охвачённому непонятным экстазом почудилось, что за этим островом встаёт другой. Робинзон назвал этот миг «мгновением ненависти». Много раз позже он останавливал клепсидру, чтобы повторить этот «опыт, который позволит ему когда-нибудь высвободиться из кокона, где он вёл своё дремотное существование, и стать новым Робинзоном», [26; 105] но другой остров не возникал в «розовом мареве рассвета».