В результате, люди стали считать очищенные реки без больших древесных дебрей, бобровых плотин и боковых проток стандартом экономически здоровой реки. Это видение заразило даже мышление биологов рыбы, в ущерб среде обитания лосося. Например, в 1953 Роберт Шоеттлер, директор Вашингтонского Отдела Рыбной промышленности, приравнивал реки к шоссе: «Так же, как автомобили нуждаются в гладких дорогах, чтобы ездить, - писал он, - рыба нуждается в чистых, свободных реках и ручьях».44 В некоторых случаях, особенно с 1930-ых по 1950-ые, завалы из брёвен блокировали перемещение лосося, и их необходимо было удалять. Но «чистое шоссе» в качестве руководящего видения, заставляло агентства управления быть излишне фанатичными в освобождении рек от древесины. В 1950-ые и 1960-е годы было удалено столько древесных завалов, что речная среда обитания лосося фактически деградировала.45
В конечном счете, после того, как ближайший к рекам лес был вырублен, работа переместилась в горы, но наносимый вред не уменьшился. Используя паровые лебёдки, лесорубы тянули бревна по крутым склонам к центральным пунктам трелевания и грузили их на платформы для транспортировки к заводам. Использовать эту новую технологию эффективно можно, если ровные склоны не имеют преград движению брёвен.46 Позже, после того, как корни срубленных деревьев сгнивали и теряли способность удерживать почву, крутые склоны осыпались в потоки, заваливая русла отложениями и отходами лесозаготовок, создавая новые, но столь же смертельные проблемы для лосося. Рубка на крутых склонах и строительство дорог для лесозаготовки, в конечном счете, сменили сплавные плотины и сплав леса на месте главной причины разрушения среды обитания.
Первые лесорубы не владели технологиями, которые помогли бы уменьшить ущерб земле и рекам, да и не были особенно склонны к этому. В своём романе “Woodsmen of the West”(«Лесоруб Запада»), Аллердейл Грейнгер подметил настрой, царивший в лесной промышленности на стыке 19 и 20 веков, когда «лесорубы выполняли отчаянную работу, борясь со временем, чтобы успеть поместить капитал в лес и продать его, пока цены были столь высоки». Немногие думали о будущем, за исключением тех, что мечтали о повышении цен на землю и богатстве, которое они приобретут. «Кто-то нашел бы это заслуживающим внимания, когда-нибудь, - писал Грейнгер, - покупать у [лесоруба] участки леса, береговые края которого он разрушил и оставил бурелом. Что касается него, то он собирался рубить свой лес так, как ему это нравится. Оно того стоило».47 Этот дух эксплуатации для личной выгоды сохранился, даже, несмотря на то, что последствия беспечной заготовки леса стали очевидными.
Когда пионеры рубили лес для строительства или расчищали места для садов, потеря деревьев в необъятных лесах Северо-Запада проходила незамеченной. Экосистемы сохранили свою естественную устойчивость и производительность после тех первых нашествий. Но вскоре экономика пропитания уступила место рыночной экономике, и деревья начали падать в головокружительном темпе, стремясь насытить лесом отдаленные рынки. Задолго до начала двадцатого столетия методы добычи леса, увеличившие прибыли лесоперерабатывающей промышленности, обернулись экономическими потерями, которые понесли рыбаки и индейцы. Вопросом десятилетий было разрушение этими методами естественной экономики лесных водоразделов, которая развивалась 4-5 тысяч лет. Лосось всё ещё оплачивает цену за экономическую эффективность таких методов лесной промышленности, как сплавные плотины, сплав леса и сплошная вырубка.
Лесная промышленность, как один из Богов Вчерашнего Дня, использовала свою власть, чтобы утвердить господство индустриальной экономики над естественной и пожать быструю прибыль за счет долгосрочной производительности экосистем приречной зоны. Она защищала разрушение природы, говоря, что это - экономическая необходимость - необходимость индустриальной экономики. Как следствие, многие реки были забиты до краев бревнами прежде, чем появились законы о защите леса в штатах Орегон (1971) и Вашингтон (1976).48 Эти попытки защитить среду обитания реки были серьёзным прогрессом, но они не выполнили свою цель. Например, в 1986 году специальная комиссия законодательного органа штата Орегон заключила, что «текущее выполнение закона о лесе в недостаточной степени защищает прибрежную рыбу и среду обитания живой природы».49
Сегодня, после того, как человечество уже сто лет терпит провалы в поиске баланса между естественной и индустриальной экономиками, кижуч, чавыча и стилхед находятся на грани исчезновения. Издаются новые законы в их защиту, но их может понадобиться ещё больше, чтобы гарантировать восстановление. Тем временем, мешая достижению баланса в краю лесной промышленности, Боги Вчерашнего Дня используют в споре те же аргументы экономической целесообразности, которые они использовали полстолетия назад, чтобы продолжать использование разрушительных сплавных плотин.50
Пастбища
Открытие золота и последовавшее за ним нашествие волн шахтеров и разведчиков, породили спрос на мясо, который был в значительной степени удовлетворен путём увеличения местных стад на всём Северо-Западе. Фермеры, не ушедшие в Калифорнию на поиски золота, обнаружили, что превращать траву в говядину столь же выгодно, как добывать золото. Даже после того, как волны золотоискателей достигли максимума, рост городского населения в быстро развивающихся областях востока Соединенных Штатов и Европы продолжал поддерживать высокий спрос на западную говядину.
Сначала разведение домашнего скота было сосредоточено во влажных западных долинах штатов Орегон и Вашингтон. В этих замкнутых областях последствия чрезмерного выпаса проявились ещё до того, как первый золотоискатель 49-ых годов проложил себе дорогу в Калифорнию. В 1848 году равнины Туалейтин к югу от Портленда в Орегоне уже подавали первые признаки истощения пастбищ, а к 1860 году 100 тысяч голов рогатого скота, принадлежащего фермерам западных областей Орегона и Вашингтона, уничтожили природный слой травы на больших территориях долин.51 Между 1860 и 1890 годами фермеры освоили плодородные земли к западу от Каскадных гор и Сьерра-Невады для выращивания зерновых культур. В результате, производство рогатого скота, которое зависело от выпаса открытого типа, было вынуждено переместиться на общественные пастбищные земли горных долин на востоке Каскадных гор.52
На засушливых равнинах к востоку от Каскадных гор и Сьерра-Невады рогатый скот обитал в областях, окружавших реки и заболоченные земли. По мере того, как количество рогатого скота росло, он съедал и вытаптывал приречную растительность, и когда она исчезала, среда обитания лосося быстро деградировала. Потеря обширных галерей тополя и плотно растущего ивняка подставила реки солнцу пустыни. Вода нагревалась до смертельных для лосося температур. Берега рек, разрушавшиеся под постоянными ударами копыт скота, выпускали в воду тяжелый осадок. Избыток осадка оседал на дне потока и душил отложенную икру лосося, разрывал водные пищевые цепочки. Лишившись стабилизирующего влияния прибрежной растительности и страдая от исчезновения бобровых плотин, реки лосося стали особенно уязвимы к естественным катаклизмам, таким как наводнения и засухи. Наводнения выдирали берега и вымывали каналы, образуя овраги. В результате понижался уровень воды, что ещё больше затрудняло восстановление прибрежной флоры.53 Потоки, когда-то круглый год несущие прохладную, чистую воду, высыхали летом или превращались в цепочку водоемов со стоячей водой на дне сырых оврагов.
Иногда не скот, а сами скотоводы разрушали прибрежные области и заболоченные земли. Герман Оливер писал о ранчо своего отца на Джон-Дей в 1880-ые годы: «Одной из главных работ на ферме Кларка была очистка территории от кустарника и деревьев. Большие тополя росли вдоль реки, а луга были покрыты диким колючим кустарником, и всё это нужно было вырубить вручную». Кроме уничтожения растительности, Оливер описал, как его отец «выбирал большие изгибы реки, выправлял канал, разрывал, обстукивал берега, чтобы обезопасить каждый луг. Он высушил влажные места. Для осушения он рыл вручную канавы в два фута глубиной и 18 дюймов шириной».54
Скотоводческая промышленность, которая развивалась на плато Колумбии до 1900 года, не представляла собой организованное предприятие, в котором владелец тщательно управлял процессами, ведущими к росту производства и прибыли. Свободный и открытый доступ к общественным землям подразумевал, что жадность и природа были единственными ограничивающими факторами. Первые скотоводы мало заботились о связи между производством говядины и экосистемой поля, которая делала это возможным, ну а любая возможная связь с лососем не могла им даже прийти в голову. Как вспоминал пионер У.Дж. Дэвенпорт, «термин «промышленность»... предполагал деловые методы, надлежащий контроль и осторожность... развивающееся скотоводство было полностью лишено этих качеств. Чтобы быть заводчиком рогатого скота в те дни, было достаточно купить стадо скота и стать свободным, чтобы передвигаться с ним как можно удачнее без продовольствия и крова в зимние месяцы. Если стада выживали в этих условиях, их владелец считался хорошим скотоводом».55
Бесплатная трава на доступных общественных землях привлекла надеявшихся разбогатеть людей и корпорации. К 1890 году, имея, по крайней мере, 26 миллионов голов скота в регионе, Запад стал большим, не огороженным пастбищем рогатого скота, на котором не существовало запретов.56 Рост стад привел к снижению цен и длительной депрессии в промышленности, начавшейся в начале 1870-ых. Поскольку рынок был насыщен, владельцы ранчо не могли продать говядину. Стада увеличивались, истощая пастбища и разрушая растительность по берегам рек. Скотоводы искали альтернативные рынки. Некоторые из них перерабатывали говядину на лососёвых консервных заводах в период межсезонья. Излишки, однако, сохранялись, пока суровые зимы 1881 и 1882 годов не погубили большое количество рогатого скота.57