- близость литератур,
- их рассеяние, выживание и возрождение,
- вытеснение их синагогальных обрядов гетто ( аббатство святой Марии ) и в мирской дом ( францисканская церковь в Дублине ).
Затем герои пьют какао. Стивен исполняет балладу про мальчика Гарри, который играл в мячик и разбил окно евреям. За этот недальновидный поступок милая девушка-еврейка в зеленом наряде режет его ножом – «И больше уж в мяч ему не играть / Он спит непробудным сном». Блум печален. Песенка навеяла ему воспоминания о его дочке – Милли, о ее детстве, когда она вскрикивала во сне от ужаса, играла с обручем и не любила фотографироваться. Тут же он сравнивает ее с кошкой.
Блум и Стивен договариваются начать ряд интеллектуальных бесед, обучать знакомых друг друга вокалу и итальянскому языку. Выйдя через врата, они увидели над собой «звезд небодрево», и Блум стал думать о далеких фантастических мирах, своим математическим умом пытаясь измерить пространство, ощутить себя соразмерным ему. Ему пришло на ум сравнить луну с .. женщиной ( ведь на луне есть «море дождей» и «океан плодородия» ) .. Или, может быть, это не луна, а Молли зажигает лампу за экраном шторы на третьем этаже?
По небу у группы звезд Волосы Вероники в созвездии Лиры пролетает звезда в сторону Льва. На колокольне церкви Святого Георгия бьют колокола. Стивен уходит. Блум вспоминает своих погибших товарищей. Приближается заря. Дома Блум расставляет на полках книги, составляет бюджет 16 июня, предается мечтаниям о будущей своей жизни в качестве джентельмена-фермера, дворянина или крупного промышленника, счастливчика, открывшего «золотую жилу с неиссякаемыми запасами». Мечты Блума перед сном – средство забыть о страхе самоубийства во сне вследствие помрачения рассудка. Затем Блум разбирает бумаги в ящиках, находит письмо Марты Клиффорд ( эпизод 5 ), вспоминает об отце – о том, как рассматривал с ним карту Европы – о космосе, где будут «почет и дары чужеземцев, друзей Всякого» и «безсмертная Нимфа, прекрасная, суженая Никого».
Уж поздний час. Наш герой ложится спать, рассуждая о грехах своей супруги, испытывая «зависть, ревность, отрешенность», вновь прогоняет в своей голове весь катехизис семнадцатого эпизода, растворяется в неком «вечном движении», увлекающем его на запад в вечно неизменном пространстве. «Он отдыхает. Он странствовал. Вместе с Ними. На пути к темной постели было квадратное круглое Синбад-Мореход птицы рух гагары яйцо в ночи постели всех гагар птиц рух Темнобада – Солнцевсхода. Куда? ..»
Итака как эпизод – это целый скелет, где кости – события дня.
Эпизод восемнадцатый – «Пенелопа». В мае 1921 года Джойс писал: «Заканчиваю работу над математико-астрономической, физико-механической, геометрическо-химической сублимацией Блума и Стивена и вскоре приступаю к последнему амплитудно-криволинейному эпизоду «Пенелопа». Время – два часа ночи. Место действия – сознание засыпающей Молли Блум ( прообразом которой была Нора Барнакль, жена Джойса ). «Эти сорок страниц – отличный материал для изучения неврозов и фобий самого автора», - говаривал Густав Юнг. Именно этот эпизод послужил причиной возбуждения судебного разбирательства в отношении «Улисса».
Автор предлагает «поток сознания» Молли Блум. Мысли героини отчетливо примитивны, как и представление о ее сознании Джойса. Так, она думает
а ) о себе – вспоминает историю своего романа с Л.Блумом, испытывает недовольство оттого, что «надо исповедоваться потом» ( образ священника отождествляется с образом отца ), тем, что живот у нее «великоват» и «надо прекратить за обедом пиво», сравнивает себя с кошкой, вспоминает о Милли. «Что ж я надеюсь она найдет себе кого-нибудь кто будет плясать вокруг нее», замечает свое сходство с ней – «Я была точно такая же», сетует: «Ох .. кто только выдумал эти женские дела впридачу еще к стряпне и шитью детям», фантазирует: «иногда, Господи Боже, думаешь а не выйти ли в темный вечер на набережную где тебя никто не знает да подцепить матроса .. изголодавшегося по этому делу», но ее останавливает то, что «наверно из этих матросов половина с дурной болезнью», горюет о преставившемся младенчике.
б ) о супруге- Леопольде Блуме – безсознательно сравнивает его с псом, ревнует к миссис Риордан, к служанке, вспоминает гибралтарские ночи, их love story. Историю ухаживания Леопольда, подарившего восемь огромных маков.
в ) о мужчинах – «все мужчины обманщики», «все для мужчин», «они не знают, каково это быть женщиной и матерью, откуда им», «принц Уэльский.. я думаю он как любой мужчина с улицы только что королевского рода все они на один манер вот только с негром бы интересно попробовать»; поток воспоминаний выхватывает фигуры мужа Майны Пьюрфой, который «со своими бакенбардами задает темп начиняет ее ребенком или двойней каждый год», «их там целая куча, лезут друг на друга», Бойлана, старого гинеколога Коллинза, бедняги Падди Дигнама ( «что-то теперь станет с его женой?» ) и знакомого священника ( «для женщины что и говорить они потеряны» ).
г ) о своих мечтах: вспоминая свою любовную связь с лейтенантом Джеком Гарри Малви, представляет встречу с ним, нынешним, с его женой ( «она знать не знает чем я занималась с ее возлюбленным супругом» ), мечтает «сойтись с молодым красивым поэтом» ( утром собирается раскинуть карты на эту тему ), жить с шиком, красиво одеваться, вкусно есть.
Во время этих раздумий где-то проносится поезд, свистит восточный холодный ветер. В итоге Мэрион приходит к выводу, что частью является прелюбодейкой, но оправдывает это тем, что «женщины для того и существуют ( ? – И.П. ), иначе Он сотворил нас как-нибудь по-другому». Доказательство же творящего разума она находит в природе: « это самое прекрасное дикие горы и море и бурые волны и милые сельские места где поля овса и пшеницы и всего на свете и стада пасутся кругом сердце радуется смотреть на озера реки цветы», «и море алое как огонь и роскошные закаты и фиговые деревья в садах Аламеды и жасмин и Гибралтар где я была девушкой и Горным цветком».
Схожие произведения. В двадцатых – тридцатых годах прошлого века появляется ряд рецензий на роман Дж.Джойса, в основном, в английской и французской прессе. В «Инглиш ревю» в апреле 1921 года ричард Олдингтон замечает, что от метода Джойса до дадаизма – один шаг, а от дадаизма до сумасшествия – еще меньше. «Улисс», по его мнению, - «страшная клевета на человечество», «опасное чтение». «А сколько дикого абсурда будет привнесено в литературу «Улиссом» в роли повивальной бабки!»
Валери Ларбо в «Критерион» не столь категоричен. По его мнению, Улисс – человек, наиболее полное воплощение человеческого среди всех героев эпического цикла. Улисс пережил свое время с стал героем «сложной книги» Джойса.
В статье «Улисс» Джеймса Джойса» Арнольда Беннета ( «Аутлук», апрель 1922 года ) автору романа дана гневная отповедь: «Джойс .. вероятно, думает, что пренебрежение к простодушному и беззащитному читателю есть проявление некоего истинного вкуса и высокой интеллектуальности. Ничего подобного. В таком пренебрежении есть что-то от низкого ума и дурного вкуса. Тяжелая скука .. речевой метод часто оказывается тривиальным .. видение мира и его обитателей у автора убогое, враждебное и немилосердное. Несмотря на это, Джойс – поразительный феномен в лимтературе. Лучшие куски романа – разнузданная сцена и .. монолог госпожи Блум ( «сорок трудных страниц» ). Эта книга не порнография, но она более непристойна, неприлична, зловонна и безпутна, чем большинство откровенно порнографических книг. Джеймс Джойс не останавливается буквально ни перед чем. Он говорит все. Многие, начав, не могут продолжать читать «Улисса» - настоящий шок заставляет их выронить книгу».
По мнению Эзры Паунд, высказанному в статье «Джеймс Джойс и Пекюше» ( «Меркюр де Франс», июнь 1922 ), «Улисс» принадлежит к числу романов в сонатной форме, то есть имеющих тему, контртему, репризу, развитие, финал. И к подразделу – роман отцов и сыновей. Автор – «всегда реалистичный в строгом флоберовском смысле слова, всегда документированный .. каждую минуту держит читателя в готовности ко всему, каждую минуту случается неожиданное .. Это роман реалистический par exellence.
Стефан Цвейг в статье «Заметки по поводу «Улисса» ( Нойе Рундшау, 1926 ) назвал жанр романа Джойса «ведовским шабашем духа», «Вальпургиевой ночью рассудка, оргией психологии». Цвейг пытался «психоанализировать» роман и заявил, что в его основе «есть что-то злое». Отсюда – вывод: « .. ненависть или эмоциональная память о полученной еще в юности душевной травме не оставляет Джойса. Все, что пишет этот .. человек – его месть Дублину. Пространство идей накрывается пулеметным огнем символов».
А вот что сказал в 1930 году Гилберт Кит Честертон: «Это напоминает условный язык, придуманный ребенком .. Можно назвать это индивидуализмом или безумием или гениальностью – чем угодно, но это знак времени – стремление создать свой язык. Новый Улисс – противоположность Улисса старого».