Смекни!
smekni.com

Лекции по зарубежной литературе (стр. 17 из 43)

и так далее. Но в своем трактате «Экзистенциализм – это гуманизм» Сартр сам предстает в образе философа – гуманиста.

3. Сначала Самоучка вызывает у Рокантена чувства, граничащие с восхищением. О Самоучке сказано следующее: «Веки его опущены, и я без помех могу любоваться его красивыми, загнутыми, как у женщины, ресницами. От него пахнет застарелым табаком, к которому, когда он дышит, примешивается следковатый запах шоколада». Однако чувства Рокантена к Самоучке претерпевают разительную перемену. Именно слова Самоучки о том, что «людей надо любить» и «люди достойны восхищения» вызывают у героя тяжелый приступ Тошноты. Ему даже приходит на ум мысль «всадить фруктовый ножик в глаз Самоучки».

Достоинства романа. В романе Сартра с большой убедительностью показаны черты современного писателю буржуазного общества в одном из его наиболее колоритных и запоминающихся проявлений – тесном мирке провинциального города, обитатели которого, по выражению Булгакова, как родились, так и всю свою жизнь провели в нем, не подозревая о существовании взглядов и ценностей, отличных от их представлений. Как единообразна их пища, так и однообразны названные представления о мире. Любопытно, что солидная часть из них почерпнута из местной школы и бульварных провинциальных романов. Не случайно в «Тошноте» приводится выдержка из «Евгении Гранде», с описанием тягостного и скучнейшего диалога между родственниками, в ходе которого «увядшее за годы страданий лицо матери сияет», госпожа Гранде молчит минуту ( больше, чем МХАТовская пауза ), матери «хочется разделить безумие дочери». С обобым смаком описана сцена, в которой незадачливого знакомого Рокантена – Самоучку – уличают в его нетрадиционной ориентации. Начинается сцена с взволнованной речи корсиканца – смотрителя библиотеки.

« - Я видел все, - опьянев от ярости, орал ( действие, напомню, происходит в библиотеке – И.П. ) корсиканец, - на этот раз видел, посмейте сказать, что это неправда. Посмейте только сказать, что ничего не было ( редуцированное предложение, предполагающее скрытую угрозу – «посмейте только сказать, и ..» - И.П. ). Думаете, я не замечал ваших штучек? У меня есть глаза, приятель ( панибратское обращение к персонажу, предшествующее избиению – И.П. ). Терпение, - говорил я себе, - терпение ( о терпении, заметьте говорит персонаж, который не знает, что такое терпение – И.П. ), я его застукаю, и это дорого ему обойдется. Я знаю вашу фамилию и адрес .. И вашего начальника, мсье Шюйе, знаю тоже. То-то он удивится завтра утром, когда получит письмо от главного библиотекаря ( главный библиотекарь – фигура в самом деле грозная! – И.П. ). Что? Помалкиваете? – продолжал он, вращая глазами, - Для таких, как вы, во Франции есть суды ( служащие, напомним, интересам того же буржуазного общества – И.П. ). Мсье занимался самообразованием! Мсье расширял свой кругозор! ( видно, что как раз это и раздражало библиотекаря, - И.П. ). Мсье мне покоя не давал

- то наведи ему справку, то принеси книгу. Но меня не проведешь..»

Продолжает гневную и исполненную яда речь корсиканца посетительница библиотеки – грузная дама, тоже вошедшая в роль обличительницы нарушителя морали и ревнительницы устоев общества.

« - Не слушайте его ( т.е. Самоучку – И.П. ), я все видела. Да, да, и вижу не в первый раз. В прошлый понедельник ( то есть Сартр указывает на то, что посетительница бывает в библиотеке не чаще одного раза в неделю – И.П. ), примерно в это же время, я его уже приметила, но ничего не сказала, я глазам своим не поверила: чтобы в библиотеке, в солидном месте, куда люди приходят набраться знаний ( в ее представлении, очевидно, так же, как пьяный приходит набраться в кабак – И.П. ), случались вещи, от которых в краску вгоняет. Сама я женщина бездетная, но мне жаль матерей, которые разрешают своим сыновьям работать в этом зале и думают, что здесь их никто не тронет, а между тем есть выродки, для которых нет ничего святого и которые мешают детям делать уроки».

Этот длинный спич посетительницы библиотеки еще пуще раззадоривает корсиканца. Он вопит Самоучке прямо в лицо: «Слышите, что говорит эта дама? Нечего комедию ломать. Вас поймали на месте преступления, грязный негодяй».

Вся сцена написана с истинным вкусом; тонко подмечены особенности речи и манеры второстепенных персонажей романа – корсиканца и посетительницы библиотеки. Похожую сцену Рокантен наблюдает в музее, где провинциальные граждане с видом знатоков размышляют о висящих здесь же картинах.

«Господин первым обрел хладнокровие.

- Целая эпоха, - почтительно произнес он.

- Да, - сказала дама, - эпоха моей бабушки».

Примечательно то, что они говорят о том, о чем имеют очень смутное представление. Между их словами и ими самими простирается пропасть, поэтому «размышления об эпохе» этих полуграмотных персонажей вызывают только усмешку.

Увидя портрет Паротена, супруг восклицает: «Это сама История!»

Громкая фраза как бы повисает в воздухе, нелепая в своей абсурдности и простоте. Среди прочего, посетители музея восхищаются Оливье Блевинем, который по их словам «не давал спуску смутьянам». Но Оливье Блевинь оказывается персонажем анекдотичным, причем до такой степени, что ему посвящается номер «Бувильского сатирика» от 6 ноября 1905 года. В журнале Блевиня сравнивают с «вошью в гриве льва» и указывают на его малый рост – метр пятьдесят три сантиметра. «Зато мадам Блевинь, урожденная Паком, была здоровенной кобылой. «Вот уж когда воистину уместно сказать: дал половину, взял вдвойне», - писал хроникер».

Кроме того, внимание посетителей музея привлекает портрет бедного студента – политехника, преставившегося из-за увлечения несвойственными его обыкновению интеллектуальными занятиями. В частности, дама замечает, что у студента «умное лицо» и сетует на то, что в учебных заведениях «слишком большая нагрузка» и «мозг не отдыхает даже во время сна». Последняя фраза примечательна: Сартр явно намекает на то, что мозг самой дамы, как и мозг ее супруга, отдыхает постоянно.

Отчасти к этому тесному мирку принадлежит и Самоучка, который хвалится своей любовью к соседям. Причем Самоучка глух к доводам Рокантена, который пытается увлечь его своей философией. «- Вы их вовсе не любите, этих двоих, - говорит Рокантен, - для вас они только символы. Вас умиляют не они, вас умиляет Человеческая Молодость, Любовь мужчины и женщины. – Ну и что? Разве всего этого не существует? – Конечно, нет».

Очень удачны размышления в парке, которым отведена солидная глава дневника героя. Здесь герою удобно размышлять о существовании как таковом и его роли в существовании ( помните, как Васисусалий Лоханкин из романа Ильфа и Петрова размышлял возле шкафа с книгами о русской интеллигенции и своей принадлежности к этой прослойке? )

«Каштан – лишний. Велледа – лишняя. И я сам – вялый. Расслабленный, непристойный ( ! – И.П. ), переваривающий съеденный обед и прокручивающий мрачные мысли, - я тоже был лишним .. Но лишним был бы мой труп, моя кровь на камнях, среди этих растений, в глубине этого улыбчивого парка, - предается герой Сартра невеселым размышлениям, - абсурдность .. существование не является закономерностью ( то есть Рокантен не находит закона Божьего! – И.П. ) .. нет закономерности .. безпричинно все – этот парк, этот город и я сам. Когда до тебя доходит, тебя начинает мутить ( здесь нужно сказать, что к месту была бы фраза из «МНМ», где замечено, что «видения, инспирированные бесами, вызывают тяжелое чувство смущения и тоски или, напротив, судорожной веселости, которыми они сопровождаются ( обычный симптом видимой или невидимой близости бесов – тошнота, ср. название бесов в русском фольклоре – «тошная сила» )» ), и все плывет, как было в тот вечер в «Приюте путейцев» - вот что такое тошнота, вот что Подонки с Зеленого холма и им подобные пытаются скрыть с помощью своей идеи права. Жалкая ложь .. существование лишено памяти: от ушедших оно не оставляет ничего – даже воспоминания ( ?? – И.П. ), существование всюду до безконечности излишне .. Я привалился к скамье, оглушенный, раздавленный избытком н е и м е ю щ и х н а ч а л а существ: все вокруг расцветало, в ушах звенело от существований, сама моя плоть трепетала и приоткрывалась, отдаваясь вселенскому почкованию, это было омерзительно. Деревья зыбились. Они не хотели существовать, но не могли не существовать .. мир – громадное абсурдное существо. Как же все-таки получается, что существует какой-то мир, а не ничто? Вещи были похожи на мысли, которые замерли на полдороге, которые забыли сами себя, забыли, что они думали, да так и повисли между небом и землей, вместе со странным крохотным смыслом, который они не могут в себя вместить».

Другая дневниковая запись обобщает наблюдения Рокантена, касающиеся жизни провинциального буржуазного города: «Они выходят из своих контор, самодовольно оглядывают дома и скверы и думают: «Это наш город, красивый буржуазный город». Им не страшно, они – у себя .. Сто раз на дню они лицезреют доказательство того, что все работает как отлаженный механизм, все подчиняется незыблемым, непреложным законам ( а сама мысль о существовании закона, видимо, противна обезбоженному сознанию Рокантена ). Городской парк каждый день закрывается в 18.00, свинец плавится при температуре 335 градусов С, последний трамваи уходит от ратуши в 23.05. Они уравновешенны, мрачноваты, думают о завтрашнем дне, то есть, попросту говоря, - об очередном сегодня .. Мне противно думать, что я снова увижу их тупые, самодовольные лица. Они составляют законы ( именно таков взгляд Рокантена на происхождение закона ), сочиняют популистские романы ..»

Третья запись представляет собой размышления Рокантена о будущем его современников. «А что, если что-то случиться?» - спрашивает он с надеждой, и его мысленному взору предстают различные уродства и болезни, которые настигнут жителей провинциального города. Рокантен воображает, что у некоего ребенка вырастет третий глаз, «смеющийся глаз», одежда горожан оживет, а язык мирного обывателя превратится в сороконожку ( в наказание за то, что он любил «работать языком» ). И появится множество вещей, которым придется дать новые имена, напр., каменный глаз или громадная трехрогая рука. Кроме того, Рокантен ожидает, что город охватит эпидемия самоубийств, когда людям откроется некое непосильное для их «отдыхающего» разума знание.