предлогом церковной реформы или под каким-либо иным в какие бы то ни было
лиги и ковенанты...
В это мгновение церемонию присяги нарушил спор между Кадди и его
матерью, которые долго шептались и вдруг стали изъясняться во всеуслышание.
- Помолчите вы, матушка, помолчите! Они не прочь кончить миром.
Помолчите же наконец, и они отлично поладят друг с другом.
- Не стану молчать, Кадди, - ответила Моз. - Я подыму свой голос и не
буду таить его; я изобличу человека, погрязшего во грехе, даже если он
облачен в одежду алого цвета, и мистер Генри будет вырван словом моим из
тенет птицелова.
- Ну, понеслась, - сказал Кадди, - пусть удержит ее, кто сможет, я уже
вижу, как она трясется за спиною драгуна по дороге в Толбутскую тюрьму; и я
уже чувствую, как связаны мои ноги под брюхом у лошади. Горе мне с нею! Ей
только приоткрыть рот, а там - дело конченое! Все мы пропащие люди, и
конница и пехота!
- Неужто вы думаете, что сюда можно явиться... - заторопилась Моз; ее
высохшая рука тряслась в такт с подбородком, ее морщинистое лицо пылало
отвагой религиозного исступления; упоминание о присяге освободило ее от
сдержанности, навязанной ей собственным благоразумием и увещаниями Кадди. -
Неужто вы думаете, что сюда можно явиться с вашими убивающими душу живую,
святотатственными, растлевающими совесть проклятиями, и клятвами, и
присягами, и уловками, со своими тенетами, и ловушками, и силками? Но
воистину всуе расставлены сети на глазах птицы.
- Так вот оно что, моя милая! - сказал сержант. - Поглядите-ка, вот
где, оказывается, всем вигам виг! Старуха обрела и слух, и язык, и теперь
уже мы глохнем от ее крика. Эй, ты, успокойся! Не забывай, старая дура, с
кем говоришь.
- С кем говорю! Увы, милостивые государи, вся скорбная наша страна
слишком хорошо знает, кто вы такие. Злобные приверженцы прелатов, гнилые
опоры безнадежного и безбожного дела, кровожадные хищные звери, бремя,
тяготящее землю...
- Клянусь спасением души! - воскликнул Босуэл, охваченный столь же
искренним изумлением, как какой-нибудь дворовый барбос, когда на него
наскакивает куропатка, защищающая своих птенцов. - Ей-богу, никогда я еще
не слыхивал таких красочных выражений! Не могли бы вы добавить еще
что-нибудь в этом роде?
- Добавить еще что-нибудь в этом роде? - подхватила Моз и,
откашлявшись, продолжала: - О, я буду ратовать против вас еще и еще.
Филистимляне вы и идумеи, леопарды вы и лисицы, ночные волки, что не гложут
костей до утра, нечестивые псы, что умышляют на избранных, бешеные коровы и
яростные быки из страны, что зовется Васан, коварные змеи, и сродни вы по
имени и по природе своей большому красному дракону. (Откровение святого
Иоанна, глава двенадцатая, стих третий и четвертый.)
Тут старая женщина остановилась - не потому, разумеется, что ей нечего
было добавить, но чтобы перевести дух.
- К черту старую ведьму! - воскликнул один из драгун. - Заткни ей рот
кляпом, и прихватим ее с собой в штаб-квартиру.
- Постыдись, Эндрю, - отозвался Босуэл, - ты забываешь, что наша
старушка принадлежит к прекрасному полу и всего-навсего дала волю своему
язычку. Но погодите, дорогая моя, ни один васанский бык и ни один красный
дракон не будет столь терпелив, как я, и не сетуйте, если вас передадут в
руки констебля, а он вас усадит в подобающее вам кресло. А пока что я
должен препроводить молодого человека к нам в штаб-квартиру. Я не могу
доложить моему офицеру, что оставил его в доме, где мне пришлось
столкнуться лишь с изменой и фанатизмом.
- Смотрите, матушка, что вы наделали, - зашептал Кадди, -
филистимляне, как вы их окрестили, собираются взять с собой мистера Генри,
и все ваша дурацкая болтовня, черт бы ее побрал.
- Придержи язык, трус, - огрызнулась Моз, - и не суйся со своими
упреками! Если ты и эти ленивые объедалы, что расселись здесь, пуча глаза,
как корова, раздувшаяся от клевера, приметесь ратовать руками за то, за что
я ратовала языком, им не утащить в тюрьму этого драгоценного юношу.
Пока происходил этот диалог, солдаты успели окружить своего пленника.
Но тут вошел Милнвуд; встревоженный тем, что увидел, он поспешил, хотя и не
без тяжких вздохов, протянуть Босуэлу кошелек с золотом, которое он
обязался внести как выкуп за племянника. Сержант взял кошелек с видом
полного равнодушия, взвесил его в руке, подбросил вверх и поймал на лету,
затем покачал головой и сказал:
- В этом гнездышке с желтыми птенчиками много веселых и беззаботных
ночей, но, черт побери, мне не хочется рисковать ради них - уж слишком
громко разглагольствовала тут эта старуха, и к тому же перед столькими
свидетелями. Послушайте, старина, я обязан доставить вашего племянника в
штаб-квартиру, а потому не могу, по совести, взять сверх того, что
полагается за хорошее обращение с арестованным.
Развязав кошелек, он дал солдатам по золотому, взяв себе три.
- Теперь, - сказал он, - вы можете утешаться сознанием, что ваш
родственник, юный Капитан Попки, в хороших руках и что с ним будут учтивы и
обходительны. Остаток денег я вам возвращаю.
Милнвуд жадно протянул руку.
- Только вы, конечно, осведомлены, - продолжал Босуэл, играя
по-прежнему кошельком, - что всякий землевладелец отвечает за
добропорядочность и верноподданническое поведение своих домочадцев и слуг,
а также что мои товарищи и подчиненные отнюдь не обязаны умалчивать о
превосходной проповеди, которую мы выслушали от этой старой и закоснелой
пуританки в клетчатом пледе; и я вас заранее предупреждаю, что, если
кто-нибудь донесет о случившемся, Тайный совет наложит на вас изрядный
денежный штраф.
- Мой добрый сержант, мой дорогой и уважаемый капитан, - воскликнул
вконец перепуганный скряга, - я ручаюсь, что в моем доме нет никого, кто
мог бы нанести вам оскорбление!
- Ошибаетесь, - отозвался Босуэл, - сейчас вы услышите, как она
примется ратовать, - она сама называет так свои разглагольствования. Ну,
приятель, - бросил он Кадди, - отойди-ка в сторонку, и пусть твоя мамаша
выскажется от всего сердца. Я вижу, она снова поджала губы и снова
заряжена, как перед своим первым залпом.
- Милостивый лорд, благородный сэр, - сказал Кадди, - язык старой бабы
- да ведь это пустое дело, чтобы поднимать из-за него столько шуму. Ни мой
покойный отец, ни я никогда не прислушивались к болтовне моей матери.
- Погоди, дружок, ты и сам хорош, - оборвал Кадди Босуэл, - честное
слово, ты не так прост, как хотел бы казаться. Ну, старая, вы слышите, ваш
хозяин не хочет верить, что вы способны так блистательно ратовать.
Моз нуждалась, пожалуй, лишь в этом ударе шпорой, чтобы понестись,
закусив удила.
- Горе отступникам и любострастным корыстолюбцам, - возгласила она, -
которые грязнят и обрекают гибели свою совесть, склоняясь перед нечестивыми
требованиями и предаваясь гнусной мамоне сынов Велиала, лишь бы жить с ними
в мире. Это - греховное попустительство, это - подлый союз с врагом! Это -
зло, содеянное Менаимом на глазах Господа, когда он вручил Фулу, царю
ассирийскому, тысячу талантов серебра, чтобы рука его помогла ему. (Вторая
книга Царств, глава пятнадцатая, стих девятнадцатый.) Это - зло, содеянное
также Ахавом, пославшим деньги Феглаффелассару. (Смотри ту же Вторую книгу
Царств, глава шестнадцатая, стих восьмой.) И если был осужден, как
вероотступник, даже благочестивый Езекия, склонившийся перед Сеннахиримом,
дав ему денег и обещая внести, что будет наложено на него (смотри ту же
Вторую книгу Царств, главу восемнадцатую, стих четырнадцатый и
пятнадцатый), то не иначе будет и с теми из нашего косного и
вероотступнического поколения, кто вносит подати, и налоги, и поборы, и
штрафы алчным и неправедным мытарям и оплачивает жалованье наймитам
священникам (этим безгласным псам, которые даже не лают, но дремлют,
возлежа среди всякия скверны, ибо больше всего любят покой), потворствует
их вымогательствам и задаривает их для того, чтобы они могли быть
пособниками и слугами наших угнетателей и мучителей. Все они нисколько не
лучше, чем пребывающие во вражеском стане, чем те, кто готовит яства для
войска и предлагает жертвенные напитки сонмам.
- Вот, мистер Мортон, чудеснейший образец их верований! Как вы
относитесь к ним? Или вы думаете, что их одобрит Тайный совет? Полагаю, что
самое главнее мы можем унести в голове, не прибегая к мелкам и дощечкам,
какие вы таскаете с собой на ваши молитвенные собрания. Эндрю, как ты
считаешь, не призывает ли она к отказу от уплаты налогов?
- Именно так, ей-богу, - ответил Эндрю, - и говорит, что угостить
солдата кружкою эля и посадить его с собою за стол - превеликий грех.
- Вы слышите, - продолжал Босуэл, обращаясь к Милнвуду, - впрочем,
меня это нисколечко не касается, дело ваше. - И он равнодушно протянул
кошелек, успевший приметным образом отощать.
Милнвуд, ошеломленный всеми свалившимися на него бедами, машинально
протянул руку за кошельком.
- Да вы сумасшедший, - зашептала в страхе домоправительница, -
скажите, что вы отдаете им эти деньги; все равно они оставят их у себя,
добром или силою; и единственная наша надежда, что, получив их, они наконец
успокоятся.
- Не могу, не в силах сделать это своею рукой, Эли, - сказал в
изнеможении Милнвуд, - не в силах расстаться с деньгами, которые столько
раз пересчитывал, не могу отдать их этим слугам самого сатаны.
- Раз так, я сделаю это сама, Милнвуд, - сказала домоправительница, -
иначе все у нас пойдет прахом... Мой хозяин, сэр, - обратилась она к
Босуэлу, - не может и думать о том, чтобы хоть что-нибудь взять назад из
рук такого почтенного джентльмена, как вы: он умоляет вас принять эти
деньги и быть с его племянником таким добрым, каким только вы сможете быть,