милость и управитель хотели приставить моего сына Кадди к машине, что
недавно придумана для провеивания зерна* и отделения его от мякины. А я
считаю, что поднимать ветер при помощи человеческих ухищрений ради
собственной нужды вашей милости, вместо того чтобы молиться о нем или
покорно и терпеливо ждать, когда провидению будет угодно ниспослать его на
тот холм, где ваше гумно, - это значит безбожно восставать против промысла
Господня. И еще, миледи...
______________
* Возможно, что речь идет о чем-то вроде амбарных веялок,
употребляемых теперь для провеивания зерна, которые, однако, появились в их
нынешнем виде не ранее 1730 года. При своем появлении они были враждебно
встречены наиболее ревностными сектантами, рассуждавшими так же, как наша
славная Моз. (Прим. автора.)
- Эта женщина способна вывести из себя хоть кого! - прервала ее леди
Маргарет; затем властно и жестко она добавила: - Итак, Моз, закончу тем, с
чего мне следовало начать: вы для меня слишком ученая и слишком
благочестивая, и я не могу спорить с вами. Только скажу вам вот что: либо
Кадди всякий раз беспрекословно будет являться на смотр, когда его на
законном основании призовет к этому мой управляющий, либо вам и ему
придется немедленно убраться отсюда и покинуть мои владения; старух и
пахарей сколько угодно; но если бы их и вовсе не существовало на свете, я
предпочла бы, чтобы на полях Тиллитудлема не росло ничего, кроме бурьяна, и
в нем гнездились целые тучи птиц, чем чтобы мою землю распахивали
мятежники, восставшие против своего короля.
- Ну что же, миледи, - сказала на это Моз, - здесь я родилась и
думала, что умру там же, где умер отец; а ваша милость всегда была доброю
госпожой, и я никогда не скажу ничего другого и никогда не перестану
молиться за вас и мисс Эдит и о том, чтобы на вас снизошла благодать и вы
узрели заблуждения вашего сердца. Но пока...
- Заблуждения моего сердца! - взорвалась леди Маргарет. - Заблуждение
сердца! Да как вы смеете, дерзкая женщина?
- О да, миледи; обитая в юдоли слез и во тьме, все мы впадаем во
множество заблуждений, и великие мира сего, и малые; но я сказала уже: мое
ничтожное благословение всегда будет с вами и близкими вам, где бы я ни
была. Я буду вам сострадать, если услышу о ваших горестях, я буду
счастлива, услышав о вашем благополучии как на земле, так и на небе. Но я
не могу повиноваться велениям земной своей госпожи наперекор велениям Бога,
иже на небе, и я готова претерпеть за правое дело.
- Отлично, - заявила леди Маргарет, повернувшись спиной к своей
собеседнице, - отлично, вам известно мое решение, Моз. Я не желаю иметь у
себя в баронстве Тиллитудлем заядлых вигов. Еще немного, и вы устроите,
пожалуй, свое молитвенное собрание не где-нибудь, а в моей гостиной.
Произнеся эти слова, она удалилась с превеликим достоинством, тогда
как Моз, дав волю чувствам, которые она подавляла в себе во время
аудиенции, - ведь у нее была своя гордость, - разразилась жалобами и начала
громко рыдать.
Кадди, которого все еще удерживала в постели болезнь - мнимая или
действительная, - лежал, пока шли прения, у себя на кровати за дощатою
перегородкой, совершенно убитый услышанным. Он притаился и боялся
пошевельнуться, трепеща при мысли о том, как бы леди Маргарет, к которой он
испытывал своего рода наследственное почтение, не обнаружила его
присутствие и не обрушила на него столь же горькие упреки, какими она
осыпала его старую мать. Но, едва миледи ушла и миновала опасность быть
услышанным ею, он выпрыгнул из своего гнезда.
- Вы просто спятили, вот что я скажу вам! - закричал он, подступая к
матери. - У вас язык на целую милю, как говаривал отец. Неужели вы не могли
оставить леди в покое и не приставать к ней с вашим пуританством? А я-то,
взрослый дурень, послушался вас и улегся, как мальчишка, под одеяло, вместо
того чтобы ехать вместе со всеми на смотр. Господи Боже, а я все-таки ловко
обвел вас вокруг пальца: ведь не успели вы повернуться ко мне спиной, как я
вылез в окно и дал тягу, чтобы пострелять в "попку", и как-никак дважды
попал в него! Ради вашей блажи я обманул нашу леди, но я не собирался
обманывать мою милую. А теперь она может выходить за кого вздумает, ведь
меня все равно навсегда выгнали отсюда. Получается, что эта взбучка почище
той, которую нам задал мистер Гьюдьил, когда вы заставили меня как-то в
Сочельник отказаться от каши с изюмом, будто Господу Богу или еще
кому-нибудь не все одно, поужинал ли пахарь пирожком с начинкою или овсяным
киселем.
- Замолчи, сынок, замолчи, - ответила Моз, - ничего ты в этом не
смыслишь: то была недозволенная еда, она разрешается только в особые дни,
да еще в праздники, а в прочее время протестантам запрещено к ней
прикасаться.
- А теперь, - продолжал Кадди, - вы навлекли на нас гнев уже самой
леди! Когда бы я мог приодеться почище да поприличнее, я бы спрыгнул с
кровати и сказал, что поскачу, куда ей будет угодно, днем или ночью, и она
бы оставила нам и дом, и наш огород, где растет лучшая ранняя капуста во
всей округе, и пастбище на господском выгоне.
- Но, драгоценный мой мальчик, мой Кадди, - продолжала старая женщина,
- не ропщи на ниспосланные нам испытания; не жалуйся, раз терпишь за правое
дело.
- А откуда мне, матушка, знать, правое оно или нет, - возразил Кадди,
- или, может быть, оно правое потому, что вы так часто восхваляете вашу
веру? Тут мне ничего не понять. По-моему, между обеими верами не такая уж
разница, как думают люди. Кто же не знает, что священники читают те же
слова, которые читаются и у нас; а если это праведные слова, то славную
сказку, как я считаю, не грех и дважды послушать, и всякому тогда легче ее
понять. Не у каждого столько ума, как у вас, матушка, чтобы сразу уразуметь
такую премудрость.
- Ах, дорогой мой Кадди, это и есть для меня самое горькое, -
проговорила взволнованно Моз. - Сколько раз я тебе объясняла различие между
чистой евангелической верой и верой, испорченной выдумками людей. Ах,
мальчик мой, если не ради своей души, то ради моих седин...
- Ладно, матушка, - прервал ее Кадди, - к чему поднимать столько шуму?
Я всегда делал все, что вы мне велели; я ходил в церковь по воскресеньям,
как вы хотели, и, кроме того, заботился о вас во все дни недели, а
беспокоюсь я больше всего о том, как мне вас прокормить в это тяжелое
время. Не знаю, смогу ли я пахать на каком-нибудь поле, кроме господского
или Маклхема; ведь я никогда не работал на другой земле, и она не будет мне
родной и знакомой. И ни один из окрестных землевладельцев не осмелится
взять нас к себе в поместье после того, что нас прогнали отсюда, как
нонэнормистов*.
______________
* Игра слов: enormity - по-английски "гнусность".
- Нонконформистов, милый, - вздохнула Моз, - таким именем окрестили
нас люди.
- Ну что ж! Придется уйти подальше, может, за двенадцать или
пятнадцать миль. Я мог бы служить, конечно, в драгунах, ведь я хорошо езжу
на лошади и умею поиграть с палашом, но вы опять завопите о вашем горе и о
ваших сединах. (Тут всхлипывания Моз заметно усилились.) Ладно, ладно, не
буду больше; вы слишком старая, чтобы трястись на обозной телеге вместе с
Эппи Дамблен, капральской женой. Но что нам все-таки делать, вот уж не
приложу ума! Придется, пожалуй, двинуться в горы, к диким вигам, как их
называют, и тогда меня подстрелят, как зайца, или отправят на небо с
пеньковым воротником на шее.
- Ах, милый мой Кадди! - воскликнула благочестивая Моз. - Воздержись
от таких греховных, себялюбивых речей, которые не лучше, чем неверие в
божественный промысл. "Не видел я сына праведника, просящего хлеб
насущный", - сказано в Священном писании; твой отец был хороший и честный
человек, хотя, пожалуй, слишком привязанный к земным радостям, мое счастье,
- подобно тебе, он тревожился лишь о бренных делах мира сего.
- Ну что ж, - сказал, поразмыслив, Кадди. - Я вижу лишь одно средство,
но это то же, что дуть на остывший уголь. Вы, верно, кое-что знаете про
дружбу мисс Эдит с мистером Генри Мортоном, которого зовут молодым
Милнвудом; я несколько раз относил от него к ней и обратно книжки, а может,
и письма. Я делал вид, что ни о чем не догадываюсь, хотя очень хорошо
понимал, в чем тут дело, - иногда полезно прикинуться дурачком; и частенько
я видел, как они гуляли себе по тропинке у динглвудского ручейка. Но никто
ни одного слова не слышал об этом от Кадди. Я знаю, у меня не Бог весть
какая голова на плечах, но я честен, как наш старый передовой вол, -
бедняга, не придется мне больше работать с ним; надеюсь, что тот, кто
заменит меня, будет о нем заботиться так же, как я. Так вот, я говорю,
пойдем, матушка, в Милнвуд и расскажем мистеру Гарри о нашей беде. Им нужен
пахарь, и земля там похожа на нашу. Я уверен, что мистер Гарри возьмет мою
сторону, потому что у него доброе сердце. Конечно, от его дяди, старого
Ниппи Милнвуда, большого жалованья не жди: у него лапы цепкие, как у самого
черта. Но у нас все же будут хлеб, капуста, местечко у очага и кров над
головой, а что нам еще нужно на первое время? Итак, поднимайтесь, матушка,
и собирайте-ка вещи: раз все равно придется уйти, лучше не ждать, пока
старый Гьюдьил и мистер Гаррисон явятся сюда сами и вытолкают нас взашей.
Глава VIII
Никакого он черта не пуританин
и вообще ничего определенного, а
попросту угождатель.
"Двенадцатая ночь"
Был уже вечер, когда Генри Мортон увидел, что к усадьбе Милнвуд
приближаются укутанная в клетчатый плед старая женщина и поддерживающий ее
под руку дюжий, глуповатого вида парень в серой домотканой одежде. Старая
Моз отвесила поклон Мортону, но Кадди первым обратился к нему. По дороге он