Ф. И. Тютчев

“Убить рядового Райана!”

(Один из самых популярных

лозунгов антиамериканских

демонстраций 1999 года.)

Анализ культурно-исторического процесса с необходимостью заключает в себя и рассмотрение концепции будущего. Проблема будущего впервые возникла в раннем христианстве и получила свое признание и первоначальное разрешение в библейском учении, рассматривающем историю как временную протяженность между основополагающими фактами священной истории: сотворение мира и день страшного суда. А. Блаженный [3] впервые сформулировал функциональные различия модусов единого времени (вечности): прошлое – память; настоящее – созерцание; будущее – предвидение, предсказание, прорицание, проект.

Человеческая деятельность носит целенаправленный характер, преследует определенную цель. В силу этого предвидение определенной цели и результатов ее реализации – неотъемлемая сфера человеческой практики. Предвидение будущего тесно связано с чувственно-эмоциональной стороной деятельности человека, волевыми усилиями, нравственно-смысловым, а не только с практически-утилитарным выбором и его. Христианская трактовка будущего формирует глубокую истину, состоящую в том, что будущее – неотделимая часть человеческой истории, одно из основополагающих измерений социального времени, которое придает окончательный смысл человеческому существованию. Без осознания будущего невозможно осознание человеческой истории или смысла жизни отдельного индивида. По существу, концепция будущего лежит в основе любого мировоззрения, придает ему неповторимую форму и содержание.

Что же такое будущее? Что составляет содержание этого понятия? Можно ли отождествлять это содержание с научно достоверным знанием или оно составляет область гипотетических высказываний? А может быть, рассматривая будущее, мы имеем в виду некоторую идеальную цель, высшее, "пороговое" качество того состояния, к которому мы стремимся, в тоже время отчетливо понимая, что это лишь недосягаемый идеал, стремясь к которому, мы и достигнем наивысших результатов своей деятельности? Или понятие "будущее" является методологической установкой, призванной постоянно требовать от человека и человечества предвидеть последствия своей деятельности в настоящем, т.е. будущее как рефлексия настоящего? Не является ли будущее способом проникнуть в прошлое, понять его? Эти и подобные вопросы с неизбежностью возникают при рассмотрении проблемы. Рассмотрим ответы на некоторые из них, на наш взгляд, наиболее существенные.

Будущее – специфический объект исследования. В рассмотрении этого понятия не могут быть использованы методы научного исследования, ибо будущее не существует подобно некоторому реальному предмету или процессу. Оно как бы скрыто за пеленой прошлого (т.е. уже бывшего) и настоящего, реально существующего вместе с нами и вокруг нас. Вот эта "неуловимость" будущего порождает многочисленные варианты его значений. В истории философских учений мы наблюдали множество предсказаний будущего, которые не только отличались друг от друга, но и зачастую принимали антагонистический характер как взаимоисключающие и несовместимые друг с другом. Р. Рорти в работе [10] утверждает, что "Философы обратились к образам будущего лишь после того, как они оставили надежду познать вечность. Философия началась как попытка бегства в мир, в котором ничего никогда не менялось бы. Первые философы предполагали, что различием между прошлым и будущим можно пренебречь. Лишь после того, как они восприняли фактор времени всерьез, их заботы о будущем этого мира постепенно вытеснили желание познать мир иной." Невозможность научного предсказания будущего, его неоднозначность в своих взглядах высказал Карл Поппер [9], который последовательно обосновывал тезис о логической противоречивости любых предсказаний будущего. Подобные мысли в различной интерпретации высказывались и раньше. Однако, как бы не уверяли людей сторонники строгой научной мысли, тем не менее и вопреки этим взглядам, вопрос о будущем конкретного человека и общества, всегда тревожил людей, заставлял их напряженно задумываться над тем, что же ожидает их завтра, послезавтра или в более отдаленном времени. Это желание неистребимо. Оно не является следствием простого любопытства или результатом и необходимостью каких-либо логических построений. Видимо, следует обратиться к более глубоким структурам человеческого бытия, отражаемыми генотипными горизонтами языка. Будущее – неотъемлемая часть социального времени, основа познавательной, ценностно-смысловой, понимающей деятельности человека. Самосознание себя и истории невозможно без целостного времени. Обсуждение будущего необходимый элемент познания, переживания, понимания, творческо-созидательной деятельности вообще. Отказ от одного из модусов социального времени – прошлого, настоящего или будущего – означает распад целостного времени, мира, "смысложизненных" ориентиров человеческой деятельности.

В древности эта потребность человеческого бытия удовлетворялась прорицаниями оракулов, ясновидцев, магов, колдунов, волхвов, и т.д. Вспомним пушкинское: "Скажи мне, кудесник, любимец богов, что сбудется в жизни со мною и скоро ль на радость соседей-врагов могильной закроюсь землею?"

Философское знание через мировоззренческую функцию не только определяло теоретический образ мира в целом, но и рефлектируя (т.е. отражая процесс формирования, функционирования мировоззрения) разрабатывала новые, возможные варианты жизненных смыслов и ценностей.

Философия осмысливает эти процессы, выступает как самосознание культуры и в качестве таковой выходит за рамки существующей культуры, рассматривает различные перспективные варианты развития будущего. Это рассмотрение предполагает, в первую очередь, поиск универсальных ценностей (универсалий), соответствующих потребностям и нуждам людей, а также рассмотрение и выбор стратегий выживания в радикально новых условиях. Р. Рорти считает [10], что задача философии "заменить образ человека, устаревший в результате социальных и культурных изменений, на новый образ, лучше приспособленный к этим изменениям. Добавим, что философия не может завершиться, пока не прекратятся социальные и культурные изменения. Ведь в результате этих изменений устаревают прежние мировоззренческие картины и возникает потребность в новом философском языке для описания новых картин. В свободных обществах всегда будет потребность в их деятельности, ибо эти общества никогда не перестанут изменяться, а значит, всегда нужно будет заменять устаревшую лексику новой."

Для переломных этапов человеческой истории характерно радикальное преобразование категориальной модели мира. На рубеже XX и XXI века во всемирно-историческом масштабе и происходит такое преобразование. Этот процесс и определяет жгучий интерес к будущему. Формирование новой модели и происходит как рассмотрение различных проектов будущего. Ряд философов, в том числе и Р. Рорти, призывают к утверждению в новом мире единой, общей для всех философии: " Время от времени находятся философы, утверждающие, что их страна или их религия требует особой философии; что каждой нации нужна своя философия для выражения и уникального опыта, так же, как ей нужны национальный гимн и свой флаг. Но в то время как писатели и поэты способны с пользой создавать национальную литературу, из которой молодежь может получить информацию о насущных нуждах и достижениях своей нации, я сомневаюсь, что какая-либо аналогичная задача должна быть выполнена философами." То есть идёт тенденция к устранению всяческой самобытности, многообразия, все народы оказываются в очень узком "прокрустовом ложе" "разрешённой" философии.

Далеко не всегда подобные изменения, отказ от традиционных ценностей несёт благо. Поглядите, к примеру, на Россию, которая попыталась в последнее десятилетие "примерить на себя" философские идеи и концепции, отличные от её собственных, исторически сложившихся. Век и тысячелетие Россия заканчивает, утратив как держава едва ли не все плоды тяжкой работы многих поколений. И утраты эти не только пространственные — сколь бы ни были они огромны, они еще не самое страшное. Страшнее другое: символически значимый рубеж Россия перешагивает как страна, утратившая свой узнаваемый во времени облик и растерявшая всех своих исторических союзников. И не просто растерявшая, но их оттолкнувшая, их предавшая. Десятилетие ушло на это, и вот — блистательный результат достигнут: кажется, не осталось никого, кого бы она не предала, причем с тем большим рвением и даже ожесточением, чем больше те, кого она предавала, тяготели к ней и уповали на прочность сложившихся связей.

Предавались отдельные люди — отправленный в Моабит (!) тяжелобольной Хонеккер и замученный талибами Наджибулла; предавались целые народы — абхазы, осетины, лояльные к Москве чеченцы. Предавались целые рвущиеся к ней области и города — Приднестровье, Крым, наконец, Севастополь. (“Не предавай, Россия, я твой сын, Севастополь!” — люди, стоявшие с этим лозунгом, до сих пор, кажется, не могут поверить, что Россия все-таки отреклась от них — и с какой легкостью!). Предавались и русские беженцы со стариками и малыми детьми — никто не посылал им конвоев с гуманитарной помощью; предавалась, в Чечне, собственная армия, вынужденная, по прихоти политиков, по несколько раз сдавать и брать одни и те же населенные пункты. И, наконец — Югославия, по отношению к которой Россия, по точному определению В. Шурыгина [5], сыграла отталкивающую роль козла-провокатора, своей обманной начальной поддержкой сперва поощрив страну принять неравный бой, а затем — вынудив принять натовский ультиматум. Хуже того: возникает подозрение, что сама эта двойственность не была простым проявлением просто позорного, но искреннего слабодушия и что она была изначально заложена в сценарий событий. Уже в начале апреля 1999 года “Известия” [6] писали: “На Западе и не скрывают, что хотели бы навязать Белграду свой ультиматум руками Москвы, посулив последней финансовый пряник”.

по философии Конец истории или начало эпохи «культурных» (стр. 1 из 4)

Ф. И. Тютчев