Реферат по теме курсов «Инновационные подходы в изучении и преподавании всеобщей и отечественной истории XIX в. в контексте компаративного анализа».
А. В. Федин
Брянский госуниверситет
АНГЛО-РУССКИЕ ОТНОШЕНИЯ В КОНТЕКСТЕ СИСТЕМНОЙ ТРАНСФОРМАЦИИ МЕЖДУНАРОДНЫХ ОТНОШЕНИЙ НА РУБЕЖЕ XVIII-XIX ВЕКОВ
Великая Французская революция 1789-1799 гг. и наполеоновские войны стали катализатором кризиса и распада Вестфальской системы международных отношений в Европе и перехода к новой системе, Венской. Все основные государства европейского континента, так или иначе, были задействованы в этом процессе, но именно взаимоотношения Англии и России на рубеже XVIII и XIX вв. наиболее наглядно иллюстрируют системную ломку, которую переживала Европа в тот период, в силу ряда факторов:
1. На тот момент Англия и Россия являлись лидерами западного мира как в решении сугубо традиционных европейских проблем, так и нового, Восточного, вопроса.
2. Нигде, кроме англо-русских отношений, проблема подхода к революционной Франции не стояла так остро.
3. Именно Англия и Россия стояли у истоков новой международной системы – Венской, и специфика их взаимоотношений отразилась как в основных характеристиках этой системы, так и на ее развитии и судьбе.
Великая Французская революция 1789 г. кардинальным образом изменила всю систему международных отношений, построенную на идеях «равновесия сил», «разумного порядка» и «естественного» союзничества/соперничества, то есть Вестфальскую систему.[1] И Англия, и Россия были вовлечены в этот процесс в 90-х годах XVIII в. и были вынуждены приспосабливать теорию и практику внешней политики к реалиям эпохи перемен. Тогда в отношениях между этими странами центральное место занимает революционная Франция, вопросы борьбы с ней и ее будущего политического устройства.
Уже с середины XVIII в., вместе с постепенным погружением Франции в глубокий внутренний кризис, сопровождавшийся потерей внешнеполитического влияния, и Англия, и Россия стремились разделить её «наследство»: Англия в колониях, а Россия в Восточной Европе. Это было время их «естественного» союза, не осложненного никакими взаимными противоречиями.
Однако именно в отступлении Франции заключалась основная причина системного кризиса: в Вестфальской системе, построенной на принципе «равновесия сил», где основными противовесами выступали Англия и Франция, исчезновение одного из них вело к краху всей системы. В ситуации дезориентации, английская дипломатия была вынуждена создавать новый баланс сил. В то время на роль главного противника выдвинулись Испания и Россия.[2]
Уже к концу 80-х гг. экспансия России приобрела слишком широкий размах: она вела одновременно две войны – на юге с Турцией, и на севере, со Швецией, параллельно готовя проекты нового польского раздела. Успехи российского оружия во II русско-турецкой войне (1787-1791) нарушали так называемый принцип статус-кво для владений Османской империи, принятый за основу внешней политики кабинета У. Пита-младшего в регионе и бывший интегральной частью общей доктрины «равновесия сил» в Европе. Необходимость целостности турецких владений в Европе для Англии объяснялась их стратегическим значением как буфера на пути других континентальных держав на Восток, в направлении Индии – центрального звена второй колониальной империи Великобритании. Интересы России и Англии столкнулись именно в этом регионе и время их «естественного» союза прошло.[3]
Революция во Франции и абсолютный отказ этой страны от активной внешней политики в 1789-1791 гг. дали возможность Питу сконцентрировать все внимание на Восточной Европе с целью противостояния дальнейшему расширению российского влияния. Противостояние Англии и России привело к Очаковскому кризису (1791), поставившему эти страны на грань войны. Однако целый комплекс факторов, определявших внутреннее и внешнее состояние Англии, не позволил конфликту стать вооруженным. И не последнюю роль в этом сыграла нестабильная обстановка в Западной Европе, порожденная Французской революцией.
Вместе с тем, именно этот кризис четко определил сущность международных отношений в Европе XIX в.: «восточный вопрос» становится интегральной частью любых внешнеполитических систем и дипломатических концепций. Сугубо «европоцентристская» Вестфальская система, в принципе не учитывающая роль восточных держав (в том числе России), как раз в этом контексте проявила свою устарелость. Возникла пока не вполне осознанная потребность в смене внешнеполитических ориентиров, что уже в начальный период революции во Франции выразилось в последовательных попытках ее традиционных врагов – и Англии, и России – заключить с ней союз, направленный друг против друга.[4] Формируется новый принцип международного взаимодействия: на смену концепции «естественного» союзничества приходит идея о его «полезности». Последующие войны с революционной и наполеоновской Францией заложили прочный фундамент такого «прагматического» подхода к дипломатии, ставшего краеугольным камнем новой системы.
Наиболее ярко этот «рационализм» во внешней политике проявился в российской концепции «свободы рук», сформулированной Екатериной II в 1790-1791 гг. Она пришла к выводу, что выгодно закончить войну с Турцией и провести очередной польский раздел можно, переориентировав внимание остальной Европы на какой-либо другой глобальный кризис, в разрешении которого последняя будет заинтересована. Такой проблемой могла стать революционная Франция. Екатерина широко использовала для этого и идеологические, и политические методы, выдвигая лозунги «крестового похода» против цареубийц ради спасения самого принципа монархизма, или поддерживая прусские притязания на восточные территории Франции. Используя революционные войны, Екатерина, виртуозный политик, смогла за спиной Европы провести и польские разделы, и приступить к разделу турецкому.
Именно такое массированное использование идеологии становится еще одной характерной чертой новой системы международных отношений в Европе (Венская система была призвана бороться с революциями).
Что касается Англии, то там девальвация ценности традиционных внешнеполитических концепций стала наиболее остро ощутима в 1792-1793 гг., когда противостояние с Францией, порожденное, прежде всего, ее экспансией (идеологической и военной) в Бельгию и Голландию, приняло угрожающие формы. В парламентских дебатах 1792-1794 гг. достаточно наглядно прослеживается тенденция отказа оппозиционных вигов под руководством Ч. Фокса от традиционного взгляда на Францию как на «естественного» соперника Англии, основывающаяся на идеологических мотивах (революция во Франции есть логическое продолжение революции английской). В силу этого, континентальные монархии, ведущие контрреволюционную борьбу с республикой (в том числе и Россия, традиционно рассматриваемая вигами как «естественный» союзник), превратились в главных противников демократии и европейского «равновесия». Тем самым, выступая против континентальных союзов, фокситы отрекались от традиционно вигской «системы короля Вильгельма», предполагавшей опору на «естественных» союзников в Европе (Россию, Австрию, Пруссию) в противостоянии с Францией.[5]
Правящие тори, в свою очередь, восприняли сугубо прагматические основания для отказа от идеи «естественного» союзника/противника. В Палате общин 1(12) февраля 1793 г. Дундас резюмировал курс правительства следующим образом: «необходимо заключить договор против Франции с каждой державой на земле». «Предполагать, что одна нация неизбежно является врагом другой нации, - вторил ему Питт, - доктрина ложная и ребяческая. Она не находит подтверждения опытом истории». В XIX в. Палмерстон даст лаконичное определение этим принципам: «У нас нет ни друзей, ни врагов, а есть только собственные интересы».[6]
С другой стороны, призывая к участию Англии в ликвидации «анархии» в Европе, тори, тем самым, фактически отказывались от изоляционистской стратегии «голубой воды» в ее классическом виде, то есть ведения основных военных действий за морями, в колониях, основываясь на мощи своего флота. Теперь для них не менее важным стало утверждение британского могущества на континенте, в первую очередь в Голландии и Бельгии – как залог собственной безопасности. Вместе с тем, краеугольным камнем торийской внешнеполитической программы оставалась идея борьбы с Францией руками союзников за субсидии. Английским войскам отводилась второстепенная, вспомогательная роль. Следовательно, союз с Россией против Франции был желанной целью правительства «новых тори».
Так или иначе, модифицированная концепция тори стала в начале 1793 г. преобладающей в парламенте, что отразилась в расколе вигов по вопросу о войне и мире с Францией, и на ее основе к XIX в. Великобритания от защиты системы равновесия «от случая к случаю», по выражению Г. Киссинджера, перешла к целенаправленной деятельности по формированию и сохранению равновесия.[7] Основываясь на этих постулатах, английская дипломатия активно приступила к формированию антифранцузских коалиций в Европе, основной упор делая на реальное содействие континентальных держав (прежде всего, России) в деле пресечения французской экспансии.
Однако довольно долгое время Великобритании не удавалось создать действительно эффективную антифранцузскую коалицию в силу сохранявшихся традиционных противоречий между ведущими европейскими державами. И английские, и русские политики безуспешно пытались преодолеть эти препятствия, вызванные разной степенью осознания изменения принципов внешнеполитического взаимодействия, испытывая обоюдное разочарование друг в друге. «В результате… размышлений о наших врагах и союзниках, - писал английский посол в Гааге лорд Окланд Питу в ноябре 1794 г., - я пришел к выводу, что последние стали для нас нулем, или даже меньше, чем нулем». В то же время, вице-канцлер Российской империи Остерман, размышляя о причинах неудач переговоров о союзе, писал графу Воронцову в Лондон: «Разве не окажется, что мы одни были того мнения, что наши отношения с Англией должны покоиться на постоянных, неизменных и вполне взаимных для обоих государств интересах, между тем как Англия, напротив, полагает, что эти отношения должны быть только преходящие и зависящие от времени и обстоятельств?»[8]