Расстройства памяти могут заключаться в какой-нибудь одной категории воспоминаний, оставляя нетронутыми, по крайней мере, все другие воспоминания: это составляет так называемые частные расстройства. Иногда же, наоборот, память бывает поражена во всех своих проявлениях; подобные расстройства как бы делят всю нашу умственную жизнь на две или на несколько частей, образуют в ней пробелы и даже постепенно совершенно разрушают ее: это уже будут общие расстройства памяти.
Значит, прежде всего мы различаем два крупных класса: общие и частные болезни памяти. В следующей главе мы займемся только первым и будем изучать их в таком порядке: 1) временные амнезии; 2) периодические амнезии; 3) прогрессирующие амнезии, наименее занимательные, но наиболее поучительные; 4) затем должны сказать несколько слов о врожденной амнезии.
I. ВРЕМЕННЫЕ ПОТЕРИ ПАМЯТИ. ЭПИЛЕПТИКИ. ЗАБЫВАНИЕ
НЕКОТОРЫХ ПЕРИОДОВ ЖИЗНИ. ПРИМЕРЫ ПЕРЕВОСПИТАНИЯ. МЕДЛЕННОЕ И ВНЕЗАПНОЕ ВОЗВРАЩЕНИЕ ПАМЯТИ
Временные амнезии обыкновенно неожиданно начинаются, а также кончаются. Продолжительность их различна – от нескольких минут до нескольких лет. Наиболее непродолжительные, чистые, обыкновенные случаи таких амнезий замечаются при эпилепсии... Припадки эпилепсии сопровождаются умственным расстройством, выражаемым как простыми странностями и бессмысленными движениями, так и преступлениями. Такие действия имеют один общий характер, которому Хайлингс Джэксон дает название умственного автоматизма. Такие состояния не оставляют по себе никаких воспоминаний. Только в исключительных случаях сохраняются чрезвычайно слабые следы памяти.
У одного больного во время консультации с доктором сделалось эпилептическое головокружение. Вскоре больной оправился, но забыл, что только что перед припадком уже вручил доктору его гонорар. Один чиновник приходит в себя за своей конторкой: его мысли как-то спутаны, но он не чувствует никакого нездоровья. Он вспоминает, что заказал в ресторане обед, но что случилось потом, – этого он не мог припомнить вовсе. Тогда он отправляется в ресторан и узнает там, что обедал, расплатился за обед, но совсем не был похож на больного и ушел по направлению к своей конторе. Забвение его продолжалось около трех четвертей часа. Другой эпилептик в припадке своей болезни упал в лавке, но затем вскочил и выбежал оттуда, оставив шляпу и записную книжку. Меня нашли, рассказывает он, в расстоянии полукилометра от места, где случился припадок; я забегал во все лавочки, отыскивая свою шляпу, но совершенно не понимал, что делал, и пришел в себя лишь через десять минут на вокзале железной дороги. Труссо рассказывает, что один сановник, член ученого общества, во время заседания этого общества в Парижской Ратуше, вдруг встал, без шляпы вышел на улицу, дошел до набережной, затем возвратился, занял свое место и принимал участие в прениях, вовсе не помня о своем выходе из залы.
Часто в период автоматизма больной продолжает делать то, что начал в момент припадка, или говорить о только что прочитанном ... Очень часто в подобном состоянии бывают безуспешные попытки самоубийства, от которых после припадка не сохраняется никакого воспоминания. То же можно сказать и о преступлениях, совершаемых эпилептиками. Один башмачник в припадке эпилептической мании убил сапожным ножом своего тестя в день свадьбы. Через несколько дней больной пришел в себя: у него не было никакого подозрения относительно совершенного им преступления.
Мы думаем, что этих примеров достаточно и что они гораздо более, чем общие описания, могут способствовать составлению ясного понятия об эпилептической амнезии. Некоторый период умственной деятельности вовсе не доходит до сознания; о нем эпилептик узнает от других лиц или с помощью собственных смутных догадок.
Таков факт, относительно же его психологического объяснения возможны две гипотезы.
Можно допустить, или что в периоде умственного автоматизма сознания совершенно нет; в этом случае амнезию не надо и объяснять, так как если ничего не было произведено, то нечему и сохраняться и воспроизводиться; или же сознание сохраняется, но в такой слабой степени, что за ним следует амнезия. Мне кажется, что к огромному большинству случаев подходит вторая гипотеза.
Прежде всего чисто теоретические рассуждения с трудом допускают, чтобы очень сложные действия, имеющие различные цели, производились бы при полном отсутствии сознания, хотя бы перемежающегося. Если бы мы придали очень важное значение влиянию привычки, все же мы должны согласиться с тем, что сознание может не участвовать при однообразных действиях, но что оно необходимо при разнообразных...
Но эти рассуждения имеют характер только вероятности; решить же дело можно только посредством опыта. И действительно, некоторые факты доказывают некоторую работу сознания даже в таких случаях, когда больной не имеет никакого воспоминания о бывшем с ним припадке. «Некоторые эпилептики во время припадка отвечают коротко и с криком на такие вопросы, которые обращены к ним в отрывистом и повелительном тоне. По окончании припадка они совершенно забывают как то, о чем их опрашивали, так и то, на что они давали свои ответы. Одному ребенку во время припадков давали нюхать эфир или аммиак, запах которых он очень не любил. В это время он обыкновенно кричал: «уйди!, уйди, уйди!», а по окончании припадка совершенно ничего не помнил. Иногда эпилептики с трудом вспоминают некоторые факты, происшедшие с ними во время припадка и особенно в последние его моменты. Тогда состояние этих больных больше всего походит на пробуждение от тяжелого сна. Сначала они никак не могут вспомнить главных обстоятельств припадка, не признают фактов, которые им приписываются, но затем припоминают некоторые подробности, по-видимому, совершенно забытые.
Если подобные случаи указывают нам на присутствие сознания во время припадков эпилепсии, то можно предполагать, что оно действует и при многих других обстоятельствах. Но я не хочу утверждать, что так бывает всегда. Сановник, о котором мы уже говорили, довольно хорошо ориентировался на улице, избегая препятствий, экипажей и прохожих, что несколько доказывает некоторую работу сознания во время его припадка; но в аналогичном случае, ^приводимом Хайлингсом Джэксоном, один больной попал было однажды под омнибус, а в другой раз едва не упал в Темзу.
Как же можем мы объяснить амнезию в таких случаях, где сознание было сохранено? Очевидно, что причиной такого явления мы можем считать только крайнюю слабость состояний сознания. Умственное расстройство, наблюдаемое после припадка, по моему мнению, замечательно хорошо определено Джэксоном, который дал этому состоянию название «эпилептической грезы». Один из его больных, молодой человек девятнадцати лет, от которого никак нельзя было ожидать желания догматизировать подобный вопрос, сам однажды употребил то же самое выражение. После припадка он лег в постель и тотчас же стал разговаривать с воображаемым другом: «Подожди минуту, Вилльям, я иду». Он встал, сошел с лестницы, отворил двери и вышел на улицу в одной рубашке. Холод заставил его прийти в себя; тогда его удержал отец. «А, так это, значит, была греза», – сказал больной и снова лег в постель.
Будем сравнивать умственное состояние эпилептиков с сонной грезой, для того чтобы идти от известного к неизвестному. Чрезвычайно часто бывают такие сновидения, которые мы тотчас же забываем. Проснувшись ночью, мы обыкновенно помним прерванную грезу совершенно ясно, но к утру всякое воспоминание о ней исчезает.
Объяснить это явление очень нетрудно. Состояния сознания, составляющие сонную грезу, необыкновенно слабы. Хотя они и кажутся нам сильными, но это только потому, что в данный момент кроме них нет ни одного более сильного сознательного состояния, которое могло бы одержать верх над ними. Но, как только начинается состояние бодрствования, все в сознании занимает свое место. Внутренние образы слабеют перед внешними восприятиями, внешние восприятия – перед состоянием напряженного внимания, а это последнее – перед идеей, интересующей нас больше всего. Вообще сознание при большей части сновидений отличается минимумом напряженности.
Необходимо объяснить еще одно обстоятельство. Если амнезия обусловливается слабостью первичных состояний сознания, то как могут эти, по нашей гипотезе, слабые состояния требовать известных поступков? По Хайлингсу Джэксону «умственный автоматизм имеет причиной избыток деятельности нервных центров низшего порядка, которые при этом играют роль центров высших, направляющих». Следовательно, здесь мы находим лишь частный случай хорошо известного физиологического закона: эксцито-моторная сила рефлекторных центров увеличивается, когда нарушается связь их с высшими центрами ....[1]
По крайней мере, мы не видим противоречия в тем предположении, что нервное состояние, достаточное для совершения известных актов, в то же время не достаточно для пробуждения сознания. Возникновение какого-нибудь движения и возникновение какого-нибудь сознательного состояния – два совершенно различных и независимых факта; условия существования одного из них вовсе не составляют условий другого.
Переходим теперь к случаям временной амнезии разрушительного характера. Во всех приведенных нами примерах память, бывшая до начала болезни, сохраняется вполне: все дело заключается в том, что нечто, появлявшееся в сознании, проходит бесследно для памяти. В последующих же случаях часть памяти теряется. Такие случаи поражают всего сильнее. Возможно, что дальнейшее развитие физиологии и психологии воспользуется ими для выяснения сущности памяти. В настоящее же время, по крайней мере на мой взгляд, они не представляют нам никаких разъяснений.