Влачась в лазури, облака
Истомой влаги тяжелеют.
Березы никлые белеют,
И низом стелется река.
И Город-марево, далече
Дугой зеркальной обойден, –
Как солнца зарных ста знамен –
Ста жарких глав затеплил свечи.
Зеленой тенью поздний свет
Текучим золотом играет;
А Град горит и не сгорает,
Червонный зыбля пересвет,
И башен тесною толпою
Маячит, как волшебный стан,
Меж мглой померкнувших полян
И далью тускло-голубою:
Как бы, ключарь мирских чудес,
Всей столпной крепостью заклятий
Замкнул от супротивных ратей
Он некий талисман небес.
1904
РУССКИЕ ВИЛЫ
Когда Бонапарт приближался к Москве
И щедро бесплодные сеял могилы,
Победный в кровавом своем торжестве, —
В овинах дремали забытые вилы.
Когда ж он бежал из сожженной Москвы
И армия мерзла без хлеба, без силы —
В руках русской бабы вдруг ожили вы,
Орудием смерти забытые вилы!
…Век минул. Дракон налетел на Москву,
Сжигая святыни, и, душами хилы,
Пред ним москвичи преклонили главу…
В овинах дремали забытые вилы!
Но кровью людскою упившись, дракон
Готовится лопнуть: надулись все жилы.
Что ж, русский народ! Враг почти побежден:
— Хватайся за вилы!
Мой взор мечтанья оросили:
Вновь – там, за башнями Кремля, –
Неподражаемой России
Незаменимая земля.
В ней и убогое богато,
Полны значенья пустячки:
Княгиня старая с Арбата
Читает Фета сквозь очки...
А вот, к уютной церковушке
Подъехав в щегольском «купе»,
Кокотка оделяет кружки,
Своя в тоскующей толпе...
И ты, вечерняя прогулка
На тройке вдоль Москвы-реки!
Гранатного ли переулка
Радушные особняки...
И там, в одном из них, где стайка
Мечтаний замедляет лёт,
Московским солнышком хозяйка
Растапливает «невский лед»...
Мечты! вы – странницы босые,
Идущие через поля, –
Неповергаемой России
Неизменимая земля!
1925
МОЯ МОСКВА
Я, Москва, в тебе родился,
Я, Москва, в тебе живу,
Я, Москва, в тебе женился,
Я, Москва, тебя люблю!
Ты огромная, большая,
Ты красива и сильна,
Ты могучая такая,
В моем сердце ты одна.
Много разных стран я видел,
В телевизор наблюдал,
Но такой, как ты, не видел,
Потому что не видал.
Где бы ни был я повсюду,
Но нигде и никогда
Я тебя не позабуду,
Так и знайте, господа!
* * *
Словно помня подарков обычай,
Из Ростова в московскую стынь
От твоей от груди от девичьей
Я привез на ладони теплынь.
И пред зимней московскою стынью
Так и хочется песней запеть,
Что такою тугою теплынью,
Мнится, можно и мир отогреть.
Пролила ты груди сладострастье,—
И взлучаются мира черты.
Ах, какое ж откроется счастье
Кровным даром твоей красоты!
* * *
Пусть другим Тверские приглянулись.
Ну а мне, кажись, милей Кремля,
Скромница из тьмы московских улиц,
Улица Покровская моя.
Как меня встречают по-родному
Лица окон, вывесок, дверей
В час, когда домой или из дому
Я шагаю, полный дум, по ней!
Почеломкаться теснятся крыши,
Подбодрить стремятся этажи:
Ведь отсюда в шумный мир я вышел
Биться жизнью о чужую жизнь!
1925
ОСТАНОВКА У АРБАТА
Я стоял у поворота рельс, идущих от Арбата,
Из трамвая глянул кто-то красногубый и чубатый
Как лицо его похоже на мое, сухое ныне,
Только чуточку моложе, только чуточку невинней.
А трамвай как дунет ветром,
Вдаль качнется, уплывая,
Профиль юности беспечной
Промелькнет в окне трамвая.
Минут годы, подойдет он, мой двойник к углу Арбата
Из трамвая глянет кто-то красногубый и чубатый,
Как и он в костюме синем, с полевою сумкой тоже,
Только чуточку невинней, веселее и моложе.
Даже маленькие дети станут седы и горбаты,
Но останется на свете остановка у Арбата.
И не разу не померкнув, беспрерывно оживая,
Профиль юности бессмертной промелькнет в окне трамвая.
* * *
Что вздохнул, заглядевшись в белесую высь?
Лучше хлебушка, друг, накроши
голубям, поброди по Москве, помолись
о спасении грешной души —
по брусчатке трамвайного космоса, без
провожатого, чтобы к стихам
приманить горький голос с открытых небес —
как давно ты его не слыхал!
Помолчи, на бульваре продутом постой,
чтоб гортань испытать на испуг,
одержимый усталостью и немотой,
как любой из прохожих вокруг, —
лишь в молитву свою ни обиду, ни лесть
не пускай — уверял же Орфей,
что прочнее любви средостение есть
между нами и миром теней, —
уверял, и бежал от загробных трудов
по замерзшим кругам Патриарших прудов:
заживающий вывих, саднящий ожог, —
и летел от коньков ледяной порошок…
ИЗ ЦИКЛА «РОМАНСЫ ЧЕРЕМУШКИНСКОГО РАЙОНА»
Ух, какая зима! Как на Гитлера с Наполеоном
наседает она на невинного, в общем, меня.
Индевеют усы. Не спасают кашне и кальсоны.
Только ты, только ты! Поцелуй твой так полон огня!
Поцелуй-обними! Только долгим и тщательным треньем
мы добудем тепло. Еще раз поцелуй горячей.
Все теплей и теплее. Колготки, носки и колени.
Жар гриппозный и слезы. Мимозы на кухне твоей.
Чаю мне испитого! Не надо заваривать — лишь бы
кипяток да варенье. И лишь бы сидеть за твоей
чистой-чистой клеенкой. И слышать, как где-то в Париже
говорит комментатор о нуждах французских детей…
Ух, какая зима! Просто Гитлер какой-то! В такую
ночку темную ехать и ехать в Коньково к тебе.
На морозном стекле я твой вензель чертить не рискую —
пассажиры меня не поймут, дорогая Е. Б.
СЕНТЯБРЬСКОЕ
Моросит на Маросейке,
на Никольской колется…
Осень, осень-хмаросейка,
дождь ползет околицей.
Ходят конки до Таганки
то смычком, то скрипкою...
У Горшанова цыганки
в бубны бьют и вскрикивают!..
Вот и вечер. Сколько слякоти
ваши туфли отпили!
Заболейте, милый, слягте —
до ближайшей оттепели!
ВЕСНА МОЯ!
Весна моя!
Ты снова плещешь в лужах,
И вновь Москва расцвечена
Тобою в желть мимоз!
И я, как каждый год,
Немножечко простужен,
И воробьи, как каждый год,
Исследуют навоз.
Весна моя!
И снова звон орлянки,
И снова ребятня
«Стыкается», любя.
Весна моя!
Веселая смуглянка,
Я, кажется, до одури
Влюблен в тебя.
ВСТРЕЧА С МОСКВОЙ
Что же! Здравствуй, Москва.
Отошли и мечты и гаданья.
Вот кругом ты шумишь, вот сверкаешь, светла и нова.
Блеском станций метро, высотой воздвигаемых зданий
Блеск и высь подменить ты пытаешься тщетно, Москва.
Ты теперь деловита, всего ты измерила цену.
Плюнут в душу твою и прольют безнаказанно кровь,
Сложной вязью теорий свою прикрывая измену,
Ты продашь все спокойно: и совесть, и жизнь, и любовь.
Чтоб никто не тревожил приятный покой прозябанья —
Прозябанье Москвы, где снабженье, чины и обман.
Так живешь ты, Москва!
Лжешь, клянешься, насилуешь память
И, флиртуя с историей, с будущим крутишь роман.
ВАГАНЬКОВО
Хотелось бы мне на Ваганьково.
Там юность шумела моя…
Но ежели места вакантного
Не будет, то всюду земля…
Запри меня в ящик из дерева,
Найми грузовое такси
И вывези, выгрузи где-нибудь,
Названья села не спроси.
Пусть буду я там без надгробия,
Как житель чужого угла,
Чтоб ярость былая, недобрая
Колючей травой проросла.
Везде истлевать одинаково.
Давай поскорей зарывай…
…А все ж веселее Ваганьково,
Там тренькает рядом трамвай.
* * *
Быть может, это хлопья летят —
умирая, тают среди громад.
А может, это рота солдат
на парашютах спускается в ад.
Ну что ж, таково назначенье их канта,
такова безграничная ночь над Москвой.
И ясна авантюра того лейтенанта,
что падает вниз у окна моего.
Их деревья преисподней встречают сверчками,
и последние черти им честь отдают.
И не видно огней. Только звезды над нами
терпеливо построены в вечный салют.
ПРОВИНЦИАЛ
москвичи ушли из булошной в концерт
слушать своего арбатского карузу
пусто в центре. выдает акцент
фраера-провинциала
не привычного еще к чекистскому картузу
кожаному, в клиньях волевых…
что картуз! подстилка, половик
здесь наделены сознаньем пьедестала
чувством несклоненной головы.
а ему бедняге мало мало
мало власти недостаточно москвы
* * *
Вчера мы встретились с тобой,
и ты жестоко попрекала
и воздух темно-голубой
разгоряченным ртом глотала.
Потом, схватясь за парапет,
вдруг попросила сигарету.
Да я и сам без сигарет
и вовсе не готов к ответу.
Там ветер на глазах у нас
растрачивал в верхах кленовых
немалый золотой запас
в Нескучном и на Воробьевых...
Да если б кто и предсказал,
мы не поверили бы сами,
сколь непреодолимо мал
зазор меж нашими губами.
Сбегали вниз под пленкой льда
тропинки с поржавевшей стружкой…
И настоящая вражда
в зрачке мелькнула рысьей дужкой.
ИЗ ЦИКЛА «ПРЕРВАННАЯ ПОВЕСТЬ»
МЕЧТЫ О МОСКВЕ
Розовый дом с голубыми воротами;
Шапка голландская с отворотами;
Милые руки, глаза неверные,
Уста любимые (неужели лицемерные?);
В комнате гардероб, кровать двуспальная,
Из окна мастерской видна улица дальняя;