После окончания «холодной войны» различные элементы могущества обретут, вероятно, большую гармонию и симметрию. Относительная военная мощь Соединенных Штатов будет постепенно уменьшаться. Отсутствие четко обозначенного противника породит давление изнутри, дабы переключить ресурсы на выполнение других первоочередных задач, не связанных с обо-[59] ронной сферой, причем этот процесс уже начался. Когда угроза более не носит универсального характера и каждая страна оценивает с точки зрения собственных национальных интересов угрожающие конкретно ей опасности, те общества, которые благополучно пребывали под защитой Америки, будут вынуждены принять на себя более значительную долю ответственности за свою безопасность. Таким образом, функционирование новой международной системы приведет к равновесию даже в военной области, хотя для достижения подобного положения могут потребоваться десятилетия. Еще четче эти тенденции проявятся в экономической сфере, где американское преобладание уже уходит в прошлое, - бросать вызов Соединенным Штатам стало более безопасно.
Международная система XXI века будет характеризоваться кажущимся противоречием: фрагментацией, с одной стороны, и растущей глобализацией, с другой. На уровне отношений между государствами новый порядок, пришедший на смену «холодной войне», будет напоминать европейскую систему государств XVIII - XIX веков. Его составной частью станут, по меньшей мере, Соединенные Штаты, Европа, Китай, Япония, Россия и, возможно, Индия, а также великое множество средних и малых стран. В то же время международные отношения впервые обретут истинно глобальный характер. Передача информации происходит мгновенно; мировая экономика функционирует на всех континентах синхронно. На поверхность всплывет целый ряд проблем, таких, как вопрос распространения ядерных технологий, проблемы окружающей среды, демографического взрыва и экономической взаимозависимости, решением которых можно будет заниматься только в мировом масштабе.
Согласование различных ценностей и самого разнообразного исторического опыта у сопоставимых с Америкой по значимости стран будет для нее новым явлением, крупномасштабным отходом как от изоляционизма предшествующего столетия, так и от гегемонии де-факто времен «холодной войны», причем каким образом это осуществится, постарается прояснить настоящая книга...
Европа, единственная часть современного мира, где функционировала система одновременного существования множества государств, является родиной концепций государства-нации, суверенитета и равновесия сил. Эти идеи господствовали в международных делах на протяжении почти трех столетий подряд. Но никто из прежних приверженцев на практике принципа rasion d'etat не силен до такой степени, чтобы стать во главе нарождающегося международного порядка. Отсюда попытки компенсировать свою относительную слабость созданием объединенной Европы, причем усилия в этом направлении поглощают значительную часть энергии участников этого процесса. Но если бы даже они преуспели, под рукой у них не оказалось бы никаких апробированных моделей поведения объединенной Европы на мировой арене, ибо такого рода политического организма еще никогда не существовало. [60]
На протяжении всей своей истории Россия всегда стояла особняком. Она поздно вышла на сцену европейской политики - к тому времени Франция и Великобритания давно прошли этап консолидации, - и к этой стране, по-видимому, неприменим ни один из традиционных принципов европейской дипломатии. Находясь на стыке трех различных культурных сфер - европейской, азиатской и мусульманской, - Россия вбирала в себя население, принадлежавшее к каждой из этих сфер, и поэтому никогда не являлась национальным государством в европейском смысле. Постоянно меняя очертания по мере присоединения ее правителями сопредельных территорий, Россия была империей, несравнимой по масштабам ни с одной из европейских стран. Более того, после каждого очередного завоевания менялся характер государства, ибо оно вбирало в себя совершенно новую, беспокойную нерусскую этническую группу. Это было одной из причин, почему Россия ощущала себя обязанной содержать огромные вооруженные силы, размер которых не шел ни в какое сравнение со сколь-нибудъ правдоподобной угрозой ее безопасности извне.
Разрываясь между навязчивой идеей незащищенности и миссионерским рвением, между требованиями Европы и искушениями Азии, Российская империя всегда играла определенную роль в европейском равновесии, но в духовном плане никогда не была его частью. В умах российских лидеров слива-' лись воедино потребности в завоеваниях и требования безопасности. Со времен Венского конгресса Российская империя вводила свои войска на иностранную территорию гораздо чаще, чем любая из крупных держав. Аналитики часто объясняют русский экспансионизм как производное от ощущения отсутствия безопасности. Однако русские писатели гораздо чаще оправдывали стремление России расширить свои пределы ее мессианским призванием. Двигаясь вперед, Россия редко проявляла чувство меры; наталкиваясь на противодействие, она обычно погружалась в состояние мрачного негодования. На протяжении значительной части своей истории Россия была вещью в себе в поисках самореализации.
Посткоммунистическая Россия оказалась в границах, не имеющих исторического прецедента. Как и Европа, она вынуждена будет посвятить значительную часть своей энергии переосмыслению собственной сущности. Будет ли она стремиться к восстановлению своего исторического ритма и к воссозданию утраченной империи? Переместит ли она центр тяжести на восток и станет принимать более активное участие в азиатской дипломатии? Исходя из каких принципов и какими методами будет она реагировать на смуты у своих границ, особенно на переменчиво-неспокойном Среднем Востоке? Россия всегда будет неотъемлемой составной частью мирового порядка и в то же" время в связи с неизбежными потрясениями, являющимися следствием ответов на поставленные вопросы, потенциально таит для него угрозу.
Источник: Киссинджер Г. Дипломатия. Пер. с англ. - М.: Ладомир, 1997. [61]
Джордж Буш, Бренд Скоукрофт. Мир стал иным (послесловие)
БРЕНТ СКОУКРОФТ
Все было кончено. Произошло событие, которое я раньше даже не мечтал увидеть в своей жизни. Я был ошеломлен и не верил в происходящее. Нет, не то чтобы я не видел его приближения. Я уже свыкся, даже стал немного равнодушным к зрелищу постоянно критикуемого Горбачева, но после путча все признаки стремительного заката были налицо. Нет, сами события формировали четкую тенденцию: это была скорее просто неспособность понять, что столь эпохальное событие может происходить на самом деле.
Моей первой реакцией на последний спуск флага СССР с флагштока Кремля была гордость за ту роль, которую мы в этом сыграли. Мы старались изо всех сил столкнуть Советский Союз в этом направлении в таком ритме, чтобы это не вызвало взрыва в Москве, тем более глобальной конфронтации, что исторически нередко случалось во время предсмертных судорог великих империй. Мы сыграли свою роль в подготовке благополучного исхода этой великой драмы, но главным актером в финальных сценах был, несомненно, Горбачев. Он не планировал и не хотел такого исхода. Он начал с попыток сделать Советский Союз более совершенной, более эффективной и более человечной версией самого себя. Он не мог понять, что в попытках навязать реформы сопротивляющейся системе он выдергивал нити из ткани самой этой системы. В конце концов, так и не реформировав систему, он уничтожил ее.
Несмотря на его блестящий ум, у Горбачева был фаталыгый недостаток. Он не мог принимать трудные решения и их придерживаться. Он стал мастером тонких маневров и лавирования. Когда нападали на него лично и припирали его к стене, он искусно и умело оборонялся. Однако когда приходило время выбирать и проводить в жизнь жесткую программу экономических реформ, он, подобно Гамлету, уклонялся от выполнения этой задачи. Хотя я охарактеризовал его склонность колебаться как недостаток, для нас она оказалась скорее благом. Если бы Горбачев обладал авторитарной, сталинского склада политической волей и решительностью его предшественников, возможно, нам бы до сих пор противостоял Советский Союз. Он был бы обновленным и помолодевшим, однако обладал бы, по крайней мере, некоторыми из тех качеств, которые делали его столь серьезной угрозой для стабильности и безопасности Запада.
Это был редкий, великий исторический момент. Внезапно настал конец эпохе тотальной и неумолимой враждебности. И, что самое невероятное, с обеих сторон не прозвучало ни одного выстрела.
Окончательное падение советской власти и распад империи привели нас на грань величайшей трансформации системы международных отношений после Второй мировой войны и завершили почти восемь десятилетий потрясений и конфликтов. Мир, который окружал нас в январе 1989 года, характе-[62]ризовался соперничеством сверхдержав. Борьба во время холодной войны сформировала наши представления о внешней и внутренней политике, наших институтах и процессах, вооруженных силах и военной стратегии. И вот в мгновение ока все это исчезло. Мы оказались в уникальной ситуации, не имея ни опыта, ни примеров, стоя в одиночку на вершине власти. Это была - и остается таковой - беспрецедентная ситуация в истории, которая предоставляет нам редчайшую возможность формировать лицо мира и налагает на нас величайшую ответственность делать это мудро, на благо не только Соединенных Штатов, но и всех остальных стран.