Фроум и Мэтти прошли между жесткими кустами крыжовника к задней двери. Зина взяла за правило оставлять для них ключ под ковриком, когда они поздно возвращались из деревни. Итан стоял перед дверью, все еще погруженный в свои мечтания, и обнимал Мэтти.
- Мэтт...
Он сам не знал, что хотел сказать.
Она безмолвно выскользнула из его объятий. Итан нагнулся и пошарил под ковриком.
- Его здесь нет! - воскликнул он и резко выпрямился.
Мэтти и Итан силились разглядеть друг друга сквозь ледяную темноту. Такого раньше никогда не случалось.
- Может, она забыла, - испуганно прошептала Мэтти. Но они оба прекрасно знали, что Зина никогда ничего не забывает.
Какое-то время они стояли молча, внимательно прислушиваясь.
- Наверно, в снег упал, - предположила Мэтти.
- А, может, столкнул кто? – заметил Итан. Еще одна внезапная мысль пронзила его: "А что если здесь побывали бродяги, и что если..."
Итан снова прислушался. Ему показалось, что где-то в доме раздался шум. Он достал из кармана спичку, опустился на колени и осветил шершавый снег вокруг крыльца.
Под дверью промелькнул лучик света. Кто это бродит по тихому дому? Итан услышал на лестнице шаги – и вновь его пронзила мысль о ворах. Дверь открылась, и на пороге появилась жена.
В кухне за спиной Зины царила темнота, которая очерчивала ее высокую и угловатую фигуру. Одной рукой Зина прижимала к плоской груди лоскутное одеяло, а в другой держала лампу на уровне подбородка. Свет вырывал из тьмы ее морщинистую шею, кисть руки, которой она сжимала одеяло, а торчащие скулы и впалости на лице, обрамленном бигуди, в этом свете смотрелись еще причудливее. На Итана, одурманенного вечером с Мэтти, появление Зины подействовало отрезвляюще. У него было такое чувство, будто видит свою жену впервые.
Зина молча посторонилась. Мэтти и Итан прошли в кухню, которая после сухого ночного мороза казалась по-подвальному холодной и сырой.
- Забыла про нас? - спросил Итан шутливым тоном, стряхивая снег с сапог.
- Нет. Мне сильно нездоровилось. Не могла уснуть.
Мэтти подошла к ней, расстегивая пальто, губы и щеки ее зардели в тон платку.
- Бедняжка. Нужно что-нибудь?
- Нет.
Она отвернулась от Мэтти.
- Мог бы и на улице стряхнуть, - сказала она мужу.
Зина первой вышла из кухни и остановилась в коридоре, затем подняла лампу над головой, будто хотела осветить для них лестницу наверх.
Итан замешкался, сделав вид, что ищет крючок, на который обычно вешал свое пальто и шапку. Двери двух спален смотрели друг на друга через небольшой проход. В этот вечер мысль о том, что он зайдет в спальню за Зиной на глазах у Мэтти, была Итану особенно невыносима.
- Пожалуй, побуду еще внизу, - произнес он и повернулся, словно собирался вернуться на кухню.
Зина резко остановилась и посмотрела на него.
- Ишь чего удумал! Чего ты тут забыл?
- Нужно со счетами разобраться.
Она продолжала на него пристально смотреть. Абажура на лампе не было – и яркое пламя безжалостно высвечивало каждую черточку ее вечно недовольного лица.
- В такое время? Простынешь и умрешь. Камин давно погас.
Не сказав ни слова, Итан направился на кухню. Когда он проходил мимо Мэтти, их глаза встретились – во взгляде ее мелькнуло предупреждение. Через мгновение ресницы опустились, щеки ее полыхали. Мэтти первая пошла наверх.
- Да. Вправду холодновато, - согласился он, и с поникшей головой поднялся за женой и проследовал за ней в комнату.
Глава III
В этот день Итану нужно было перевезти бревна с дальнего участка леса, поэтому из дома он вышел рано.
Зимнее утро выдалось хрустально чистым. Восход полыхал на безоблачном небе. Деревья на опушке отбрасывали темно-синие тени. Островки леса за белым сверкающим полем казались окутанными дымкой.
Итану лучше всего думалось в этой утренней тишине, когда мышцы выполняли привычную работу, а легкие глубоко вдыхали горный воздух. Вечером, после того как за ним закрылась дверь комнаты, они с Зиной не сказали друг другу ни слова. Она накапала себе лекарства из какого-то пузырька, стоявшего на стуле около кровати, выпила, замотала голову желтым фланелевым платком и легла, отвернувшись от мужа. Итан быстро разделся и погасил свет, чтобы, ложась рядом, не видеть ее. Он лежал и слушал, как Мэтти ходит по своей спальне. Блеклый свет свечи проникал под дверь их комнаты. Он не сводил глаз с этой полоски света, пока тот не погас. Стало совершенно темно, стояла полная тишина, нарушаемая лишь астматическим дыханием Зины. Итан пребывал в растерянности. Ему многое нужно было обдумать, но усталый мозг будоражило лишь одно воспоминание: они с Мэтти идут плечо к плечу; и по его гудящим венам разливалось тепло. И почему он ее не поцеловал, когда держал в своих объятьях? Несколько часов назад такой вопрос и в голову бы ему не пришел. Даже несколько минут назад, тогда около дома, он не осмелился бы ее поцеловать. Но когда он увидел ее губы в свете лампы, почувствовал, что они принадлежат ему.
Лицо Мэтти стояло перед его глазами в бодрящем утреннем воздухе. Багрянец солнца, прозрачное мерцание снега – все вызывало ее образ. Как же Мэтти изменилась с приезда в Старкфилд! Он вспомнил, как впервые увидел ее на вокзале. Она была такой бледной, такой юной. Как она мерзла всю первую зиму, когда северные ветры сотрясали дощатые стены их дома, а снег, как град, колотил по дребезжащим окнам.
Фроум боялся, что она возненавидит эту тяжелую жизнь, холод и одиночество, но она ни разу никак не проявила недовольства. Зина считала, что Мэтти придется примириться с жизнью в Старкфилде: больше ей некуда идти. А Итан сомневался, что это остановит Мэтти, если она не выдержит. Сама же Зина так и не смогла здесь до конца прижиться.
Тем сильнее Итан жалел девушку, ведь к ним ее забросила череда несчастий. Мэтти Сильвер была дочерью кузена Зинобии Фроум. Он пришел из горного селения в Коннектикут, где женился на девушке из Стэмфорда и стал владельцем процветающей аптеки ее отца, - эта история вызывала как жгучую зависть, так и восхищение его родни. К несчастью Орин Сильвер, преследовавший грандиозные цели, умер, так и не успев доказать, что цель оправдывает средства. Его счета показывали только количество истраченных средств, – а сумма была такой, что, к счастью для жены и дочери, к изучению его бухгалтерских книг приступили только после его пышных похорон. Узнав правду о делах Орина, его жена не смогла этого пережить, и Мэтти осталась в двадцать лет сиротой с пятьюдесятью долларами в кармане, полученным от продажи пианино. Вот почему она умела делать многое, но мало что как следует. Она могла украсить шляпку, приготовить конфеты из патоки, продекламировать "Казни не бывать, если колокол будет молчать", сыграть известную песенку "Исчезнувшая струна" и попурри из "Кармен". Когда она попыталась научиться чему-то еще и занялась стенографией и бухгалтерией, то лишь подорвала здоровье. Потом полгода провела на ногах за прилавком, а это не лучший способ восстановить силы. Ее ближайшие родственники соблазнились предложением, которое им сделал отец Мэтти, и отдали ему свои сбережения. После его смерти они без колебаний решили исполнить христианский долг и отплатить добром за зло, но дело не пошло дальше советов, которые они давали его дочери; да и вряд ли стоило ждать помощи в виде денег. Когда врач посоветовал Зине нанять помощницу для работы по дому, родня сразу увидела в этом возможность спросить с Мэтти за грехи отца. Зинобия сомневалась, что от девушки будет какой-либо прок, но согласилась – можно было осыпать ее упреками, все равно не уйдет. Так Мэтти переехала в Старкфилд.
Хоть упреки Зины и были молчаливыми, но ранили больно. В первые месяцы Фроуму очень хотелось, чтобы Мэтти что-нибудь возразила, но в то же время он боялся последствий. Потом обстановка в доме стала менее напряженной. Часы, проведенные летом на чистом воздухе, сделали свое дело: к Мэтти вернулась жизнерадостность, девушка окрепла. У Зины появилось больше времени, чтобы заняться собственными серьезными болезнями, – она стала обращать меньше внимания на оплошности Мэтти. Итан, на котором тяжелым грузом лежала забота о ферме и убыточном лесопильном заводе, верил, что, наконец, в доме воцарился мир.
И действительно, до сих пор никаких явных доказательств обратного не было. Но прошлой ночью над горизонтом появилась мрачная туча тревожных предчувствий. Их породило упрямое молчание Зины, быстрый тревожный взгляд Мэтти, воспоминания о других мимолетных, почти незаметных знаках, предупреждающих, что утро может быть безоблачным, но к вечеру разразится гроза.
Это предчувствие пугало его, и, что вполне в духе мужчин, ему хотелось оттянуть объяснение с женой. До обеда работу еще не успели закончить. Нужно было отвезти бревна Эндрю Хейлу, старкфилдскому плотнику, Итан посчитал, что лучше отправить наемного рабочего Джотама Пауэлла на ферму пешком, а самому отвезти груз в деревню. Он взобрался на бревна и сел на них верхом ближе к своим серым лошадям – и вдруг перед его глазами возник образ Мэтти и ее тревожный взгляд.
В голову пришла неясная мысль: "А если что-то случиться? Я должен быть там."
Неожиданно для Джотама он распорядился распрячь лошадей и отвести их в стойло.
Путь домой через заснеженные поля оказался нелегким. Когда Итан и Джотам вошли в кухню, Мэтти снимала кофейник с огня, а Зина сидела за столом. Увидев ее, Итан замер. Вместо привычных одеяла и шали на жене было ее лучшее платье из мериносовой шерсти, на голову, поверх жидких завитых волос, она надела накрахмаленный капор, за который - Итан хорошо это помнил - он заплатил пять долларов в магазине Беттсбриджа. На полу у ее ног стоял чемодан и завернутая в газету коробка.