Речь старика приобретает иной оттенок, связанный с тайными запросами Элиса:
«Так знай же, что в ремесле его скрыта более, чем простая выгода. Роясь, как крот, чей слепой инстинкт перерезывает землю во всех направлениях, работая при бледном свете рудничных ламп, рудокоп укрепляет свой глаз и может дойти до такого просветления, что в неподвижных каменных глыбах ему, иной раз, представляются отраженными вечные истины того, что скрыто от нас там, далеко, за облаками!»
Прельщение усиливается при описании чувственных красот подземного мира:
«Подземные ходы описывал он, как аллеи волшебного сада; камни оживали от его слов; ископаемые животные начинали шевелиться; пирозмалиты и альмандины загорались дивным огнем; горные хрустали сияли и просвечивали всевозможными красками радуги. Элис слушал с увлечением; живая речь старика, описывавшего чудеса подземного мира такими яркими красками, как будто бы он сам находился посреди них, охватила все его существо; грудь его волновалась».
Необъяснимое волнение, охватывающее душу, становится следующей ступенью порабощения Элиса. Соблазн проникает внутрь (сочетание и сосложение).
д) Вещий сон.
Странный сон снится Элису той же ночью. Сон, который можно было бы назвать вещим.
В святоотеческой традиции проблема сновидений решается предельно просто: «кто верит снам, тот подобен человеку, который бежит за своею тенью и старается схватить ее»[20]. По мнению многих богословов, сновидение есть особая форма мечтательности, не приводящая ни к чему доброму. Источниками же пророческих или так называемых «вещих» снов являются духи тьмы: «Кто верит бесу, для тех он часто бывает пророком, а кто презирает его, перед теми всегда оказывается лжецом»[21]. Потому сновидение, содержанием которого становится та или иная форма чувственного соблазна, сладость, удовольствие, влекущее человека к тому или иному поступку наяву, пробуждающее самомнение и провоцирующее грех, никоим образом не соотносится с деятельностью ангельских сил, пусть при этом открытое во сне и сбылось на самом деле.
Единственной формой сновидения, достойной внимания, может стать сон, предостерегающий от грехопадения, однако если подобный сон приводит очнувшегося в отчаяние или уныние, то и его следует причислять к «бесовским»[22].
Разумно предположить, что именно к последнему типу сновидений относится и сон Элиса, хранящего в себе, безусловно, угрозу и предупреждение, но в равной степени и сладость, и эстетический мираж, и последующее отчаяние.
Он видит море и небо, но чем внимательнее вглядывается в структуру воды, тем очевиднее видит, что это не вода, а прозрачный минерал, а небо – скопище каменных масс. Элис оказывается замурован со всех сторон в этой в прекрасной клетке, напоминающей могилу:
«Увлекаемый точно волшебной силой, Элис сделал несколько шагов по этой прозрачной поверхности, но тут вдруг все зарябило у него в глазах, и из глубины, точно закрутившиеся волны, вдруг поднялись чудные цветы и деревья, сверкавшие металлическим блеском листьев, переливавшиеся всеми цветами радуги».
Гофман описывает удивительное состояния души, когда та понимает, что перед ней обман и в то же время уже не в силах от него отказаться. Это особое состояния неисчерпаемой тоски, которая никогда не будет утолена (пленение):
«Какое-то странное чувство счастья и вместе с тем боли охватило его сердце; жажда любви, страсти, бурных желаний вдруг закипела в его душе. "Туда, к вам, к вам!" - воскликнул он и как безумный бросился с простертыми руками в глубину кристального моря. Оно раздалось от его падения, и он поплыл в пучине какого-то легкого, мерцавшего эфира. "А ну, Элис Фребем! Как тебе эта красота?" - вдруг раздался возле него сильный, грубый голос. Элис оглянулся и увидел возле себя старого рудокопа, но чем пристальнее он в него вглядывался, тем более замечал, что фигура его все росла, росла и наконец достигла гигантских размеров, точно из раскаленного металла вылитая статуя. Старик крепко его схватил и воскликнул: "Берегись, Элис Фребем! Это царица! Берегись, Элис Фребем! Ты должен остаться верен царице, которой предался телом и душой!»
е) После этого сна мысли и чувства Элиса перевернулись. Он не нашел в себе силы отказаться от предложения старика:
«Какое-то странное чувство, какие-то неизъяснимые желания, в которых он не мог сам дать себе отчета, наполняли все его существо… А между тем ему очень хотелось еще раз послушать замечательные рассказы старика о подземном мире».
Как видим, рудокоп, еще недавно внушавший доверие и радость, постепенно приобретает зловещий черты. Однако, для самого Элиса, плененного фантастическим образом, уже не имеет значение, кем является на самом деле старый рудокоп. Жажда узреть еще раз невероятные видения наполняет все его существо, страсть застилает пред ним весь мир, всю вселенную, и Элис с трудом понимает, что происходит наяву:
«Три дня бродил Элис как помешанный по улицам Гетеборга, постоянно преследуемый видениями из своего сна и какими-то странными, незнакомыми голосами».
В конце концов, Элис, не замечая того, сворачивает на Фалунскую дорогу и движется навстречу собственной судьбе. Современная психиатрия назвала бы аналогичные состояния близкими к маниакальным, когда все силы сознания и ума сосредотачиваются на единственном предмете, подменяющем собой весь мир. На святоотеческом языке подобные переживания следовало бы назвать одержимостью. Но мы не станем забегать вперед, заранее признавая Элиса одержимым бесовскими силами. Состояние героя новеллы еще далеко от катастрофического, и в этом мы легко убедимся, когда обратимся к первому знакомству Элиса с рудниками Фалуна. В тот миг, когда Элис впервые обозрел рудничную котловину, он пережил самый настоящий ужас:
«Адская лощина рудника открылась перед его глазами, ему показалось, что кровь застыла в его жилах; так ужасен был вид этого мрачного, дикого разрушения. Черные скалы окружают его со всех сторон, сначала отвесно, а затем суживаются в глубине, как исполинская воронка»
Перед нами в буквальном смысле описание Дантовой воронки. И Элис совершенно спонтанно (что, впрочем, является одной их черт его характера) отрекается от собственных планов:
«Нет! Не буду я товарищем черных, роющих землю червяков! Никогда не привыкнуть мне к их безотрадной жизни!
Элис решился переночевать в Фалуне и завтра же ранним утром отправиться обратным путем в Гетеборг».
ж) Решение Элиса могло бы иметь вес и значение применительно к человеку с иным темпераментом, но, к сожалению, ни волевой стойкости, ни охлаждающей способности к рассуждению у Элиса не было и в помине. Вот почему спустя несколько часов мрачное настроение легко сменяется состоянием эйфории в кругу новых приятелей рудокопов, которые, «как назло», оказываются замечательными и добродушными людьми.
И эта не менее странная смена настроений может рассказать нам об Элисе много больше, чем его сны. В самом деле, гораздо сомнительнее для нас сейчас наивное прекраснодушие Элиса на краю гибели, его необъяснимая забывчивость и безразличие к событиям прошедших дней. С нашей точки зрения, подобная эйфория представляется несомненным плодом укоренившейся прелести, поврежденности души, стремящейся набросить искусственный покров опьяняющей радости на безрадостное положение дел:
«Он чувствовал себя как-то особенно хорошо; когда же молодые рабочие затянули стройными голосами, старую, хоровую песню, в которой призывалось благословение Божье на их тяжелый труд, он не мог удержать невольных слез».
В этот момент Элис как будто и не вспоминает, какая страшная разница существует между этими милыми и добродушными рудокопами, вся жизнь которых проходит между тяжелой изнурительной работой, кружкой эля и семьей, и им, Элисом Фребемом, цель которого заключена в совершенно иной плоскости, назначение которого – обрести самое настоящее духовное просветление в недрах Фалунских шахт наедине с подземной царицей и Торберном. Иными словами, он – единственный человек, по складу своего характера совершенной чуждый окружающим его людям.
Но неистовая стихия страсти ослепляет рассудок Элиса, и он на мгновение отождествляет себя с простыми рабочими и их интересами. Кроме того, он встречает прекрасную Уллу Дальсе, дочь владельца горной фрезы Пэрсона Дальсе, и, разумеется, влюбляется в юную красавицу так, как может влюбиться только поистине экзальтированная душа романтической эпохи.
«Элис, едва ее увидел, был мгновенно охвачен таким отрадным чувством мгновенной и глубочайшей любви, что, казалось, молния пронизала все его существо. Он тотчас узнал в ней ту самую женщину, которая протягивала ему руку спасения в его таинственном сне».
К несчастью, как окажется впоследствии, рука спасения будет отвергнута никем иным, как самим Элисом. Но пока он общается с отцом девушки, затем выпивает кружку эля и затем в приступе какого-то невероятного восторга заявляет окружающим о своем желании влиться в коллектив рудокопов:
«Элис, казалось, высказал его совершенно добровольно, так что потом, соображая все сказанное альдерману, он сам удивлялся, каким образом могло так вдруг сделаться его желанием то, о чем он прежде даже не думал».
з) Высказанное желание, однако, не сразу встречает поддержку Пэрсона Дальсе, и этот факт можно с полным основанием считать вторым предупреждением Провидения об опасности, стоящей на пути героя. Пэрсон Дальсе, подобно духовному наставнику молодого послушника, обращает внимание Элиса на соблазны, царящие под землей, пройти сквозь которые сможет лишь бесстрастный и невозмутимый дух: