Порой в революционерах-атеистах как будто просыпается воспоминание об их детской религиозности.
Когда в Доме Согласия раздался звонок, который, по общему убеждению, возвещал появление полиции, Бертольди, перед тем как открыть дверь, «в темноте перекрестилась».
«Ну, вынес Бог», - перекрестившись, говорит Райнер, когда возглавляемый им польский отряд благополучно перебрался через болото.
Как мы видим, нигилисты обращаются к Богу только в экстремальных ситуациях (подлинных или мнимых), когда в окружающем мире уже не на что надеяться. У Бертольди это обращение, может быть, имеет и бессознательный характер. Только страх, граничащий уже с суеверием, заставляет их перекреститься.
Своеобразно преломляется проблема нигилизма и религии в диалоге социалиста Райнера с неким китайцем, наблюдающим собрание в Доме:
« — Это жрец? — спросил китаец Райнера.
Райнер объяснил ему, что такое Белоярцев и женщины, которых они видят за столом.
Китаец мотнул головой...
- Это Фо; это значит, они принадлежат к религии Фо, - говорил он Райнеру...
- Вы ему разъясните, что это не все мы здесь, что у нас есть свои люди и в других местах.
- Да, это как Фо, — говорил китаец, выслушав объяснения Райнера. — Фо все живут в кумирнях, и их поклонники тоже приходят... Они вместе работают: это я знаю. Это у всех Фо...
- Да, это все как у Фо; Фо всегда вместе живут и цветы приносят».
Этот эпизод внешне носит комический характер. И комизм здесь не случаен: высокий замысел социальной коммуны никак не соответствует реальности Дома Согласия, ставшего ареной для честолюбивых устремлений Белоярцева. Не случайно тот же китаец принимает происходящее на собрании за «театр», «представление» - жители Дома не таковы, какими хотят казаться, они играют роли.
Исследовательница Н. Н. Старыгина мотив театральности, маскарада связывает с изображением сил зла. В таком значении этот мотив возникает и в других произведениях Лескова этого периода, например, в романе «Обойденные» (1865). В «Некуда» тема «представления» возникает не раз.
О революционере Арапове Дарья Афанасьевна говорит: «Актер он большой. Все только комедии из себя представляет». И действительно, Арапов перед домашними «обыкновенно печоринствовал».
«Здесь тоска, комедии и больше ничего», — говорит Лиза о Доме Белоярцеву.
«Маскарад» — так отзывается Райнер о русском революционном движении.
Мотив маскарада связан с проблемой «быть и казаться», а применительно к нигилистам - с вопросом о соответствии идеала и служения, с темой опошления идей. В некоторых случаях театральное поведение персонажей изображается с юмором (например, рисовка Зарницына), чаще — с горечью.
Таково изображение Ольги Александровны Розановой, которой, в сущности, все равно, к какой идее пристать. Знакомясь с Бахаревым, она разговаривает «тем самым тоном, которым... хорошая актриса должна исполнять главную роль в пьесе «В людях ангел - не жена». В то время как Лиза прилежно учится шить, чтобы начать работать, Ольга Александровна неожиданно объявляет: «Я думаю завести мастерскую... Никакой труд не постыден». Всем окружающим ясно, что это не более чем поза. Впоследствии Ольга Александровна с тем же пылом демонстрирует свою набожность, ходит молиться в Казанский собор и плачет перед образом Богоматери, хотя за три дня до этого она не знала, кто такая Юдифь, и нигде больше не видно следов ее религиозности.
Неискренность, готовность рисоваться и играть, используя при этом модные идеи, у многих героев «Некуда» вырабатывают способность к мимикрии, к самым неожиданным метаморфозам.
Демократ-фразер Зарницын женится на богатой вдове; скромный интеллигент-либерал Вязмитинов становится важным чиновником; ниспровергатель авторитетов Ипполит оказывается «очень искательным молодым человеком»; а «ценитель» цветов и женской красоты, «свободный художник» Белоярцев возглавляет «гражданское направление в искусстве».
В этих превращениях, однако, присутствует не только театральность. Есть в них и нечто более зловещее, своего рода «оборотничество», и здесь мы уже приближаемся к проблеме демонологии в романе. Недаром няня Лизы, Абрамовна, называет Ольгу Александровну «чертом с рогами». Спокойный и добродушный капитан Ярошиньский оказывается на деле мрачным фанатиком-иезуитом — каноником Кракувкой. Нафтула Соловейчик помогает революционерам - и он же готов написать донос. Соседям по дому он известен как Андрей Тихонович, а впоследствии предстает перед нами как барон Альтерзон.
Даже Райнер (с образом которого не связаны демонические мотивы) «оборачивается» паном Станиславом Кулей, сменив презрение к национальностям на защиту польской независимости (как известно, Лесков часто выражал изумление позицией русских демократов в польском вопросе).
Нигилизм в романе ассоциируется не только с идеей религиозного служения (подлинного или мнимого), но и с образом дьявола, нечистой силы.
«Плюнь да перекрестись. Се мара», — говорит Нечай Розанову о революционных идеях Арапова.
В услужении у Арапова и его единомышленников находится человек по прозвищу «Черт»: «Бог знает, что это было такое: роста огромного, ручищи длинные, ниже колен, голова как малый пивной котел, говорит сиплым басом, рот до ушей». Розанов «понимал, что этому созданию с вероятностью можно ожидать паспорта только на тот свет».
Слово «черт» еще не раз возникает в романе:
«Я, як провинцыял, думаю, что может тутейшая наука млодых уж я дьябла до услуг себе забрала», — шутит польский резидент.
«Что за черт такой!» — думает Розанов, слушая призывы Бычкова к кровавой революции.
Рациборский говорит о русских социалистах: «Эти готовы верить всякому, и никем не пренебрегают, - даже «чертом».
«Смел, как черт», - говорит Арапов о Соловейчике. «Где вы такого зверя нашли?» - спрашивает Арапова Розанов. (Уместно вспомнить, что Зверь в христианской литературе — это Антихрист.)
Соседка Арапова рассказывает после обыска в его комнате: «Только спустились двое хожалых в погреб, смотрим, летят оба. «Аи, аи! там черт, говорят, сидит...» «Впотьмах-то, дурак, на твоего барсука налез». Здесь обращение к теме черта носит уже сниженный, пародийный характер. Однако отметим, что темное подземелье араповского дома со злым цепным зверем, напоминающим Цербера, наводит на мысль о преисподней.
В рассказах маркизы де Бараль Бертольди «выходила каким-то чертом». Здесь уже чертовщина мнимая: в действительности Бертольди оказывается совершенно безобидным существом. По словам кухарки Афимьи, живущие у Райнера нигилисты - «это самые что есть черти».
Итак, мотивы маскарада, оборотничества и бесовщины прочно связывают столичных революционеров с «темным миром».
Впервые в русской литературе Лесков в «Некуда» дает целостный анализ нигилизма как политического движения, как идеологии и как психологии. Роман появился в начале пореформенного периода — в эпоху бурных споров о будущем страны.
Характеристика нигилистов в романе очень сложна, изображаются они по-разному: как силы зла, наводящие на мысль о дьяволе (иногда это носит зловещий, иногда— комический характер), -когда, например, Арапов и Быков мечтают залить страну кровью; как некое подобие религиозной общины — на страницах, посвященных Дому Согласия (здесь неизменно присутствует ирония, так как реальный Дом весьма далек от задуманного нравственного и социального идеала); как подлинные подвижники идеи — когда речь идет о Помаде, Райнере, Лизе (здесь уже, как правило, нет иронии, а звучат трагические ноты). Автор видит неоднородность, многослойность революционного движения. Возникновение этого движения, его идеологии он связывает с поиском интеллигенцией не просто общественной позиции, но целостного, по существу — религиозного мировоззрения, определяющего все человеческое поведение и человеческую жизнь на всех ее уровнях, с поиском «новой веры», «царства правды»!
Антинигилистический пафос романа "Некуда" обращен преимущественно против этического нигилизма в самой жизни, а не в романе "Что делать?", где Лесков такого нигилизма не находил. Тем не менее, намеченный в "Некуда" тип злободневного романного повествования на "текущие темы" (включая элементы личного памфлета и своеобразный "документализм") был подхвачен и использован беллетристами, превратившие нравственный антинигилизм Лескова в социально-политический рупор верноподданнических или плоско либеральных взглядов. Д. С. Лихачев заметил, что в новой литературе "каждое произведение - это новый жанр. Жанр обусловливается материалом произведения, - форма вырастает из содержания. Жанровая система как нечто жесткое, внешне накладываемое на произведение постепенно перестает существовать". Весь опыт развития русского романа в XIX в., и особенно романа 60-х годов, подтверждает это наблюдение. Прав исследователь поэтики русского реализма, когда говорит о главной черте, отличающей русский роман 60-70-х годов от романа предыдущих десятилетий: "Роман как никогда становится для читателя в это время явлением не только искусства, но и философии, морали, отражением всей совокупности духовных интересов общества. Философия, история, политика, текущие интересы дня свободно входят в роман, не растворяясь без остатка в его фабуле".