В романе Чернышевского научно-социологическая мысль сама по себе становится структурно-художественным фактором, организующим жанр романа и его сюжетно-композиционные связи. Научная мысль входит в художественную систему произведения так естественно и закономерно, что мы можем говорить об особом типе художественного мышления писателя, при котором активность анализирующего и синтезирующего факторов, определяющих сюжетно-композиционные связи и систему образов, не скрыта от читателя, а, наоборот, служит источником эстетических переживаний.
Новаторски сочетаются обличительное и утверждающее начала, образные и научно-логические способы обобщения жизни, писатель исследовал ведущие тенденции в жизни передовой части русского общества, духовное становление мыслящего разночинца, овладевшего идеями социализма, демократии и революции. Оригинальный тип художественного мышления писателя, предусматривающий творческий анализ идеологического мироощущения героев, их социальных и революционно-практических деяний, воплощаются в идейно-художественной концепции романа. В ней - сквозная, проходящая через все произведение история формирования молодого поколения строителей новой жизни, включающая социальные, этико-философские и нравственно-психологические аспекты.
В повествование о жизни Веры Павловны естественно вписаны рассказы о Дмитрии Лопухове и Александре Кирсанове, Кате Полозовой и Насте Крюковой, Рахметове и спасенной им молодой вдове, «даме в трауре» и «мужчине лет тридцати». Становление личности новой женщины вобрало в себя не только любовно-интимные переживания героини, но и процесс приобщения ее к великому делу перестройки социальных, семейно-юридических и морально-этических отношений.
Таким образом, художественная оригинальность и монолитность жанровой структуры романа «Что делать?» достигается единством трех слагаемых: описания интимно-семейной жизни нового поколения молодежи, становления их социалистической идеологии и, наконец, практических революционных шагов к осуществлению личных и общественных идеалов. Однако и сейчас порой встречаются еще противопоставления друг другу этих составных, попытки вывести за пределы сюжета утопические картины социалистического будущего или эпизоды с Рахметовым и «дамой в трауре».
Для жанрового структурного единства немаловажно проявление авторской позиции, когда в роман вводится образ автора-повествователя. Все встречи героини с другими персонажами (в том числе с Рахметовым и «дамой в трауре») взаимосвязаны и входят в сквозной событийный сюжет, в котором личное, семейно-психологическое и идеологическое находятся в нерасторжимом художественном единстве.
«Сны» Веры Павловны представляют необычно смелую художественную интерпретацию событийного сюжета в узловых, переломных этапах личной и духовной жизни героини. В первых двух сновидениях завершен сюжет о взаимоотношениях Веры Павловны с «пошлыми людьми» из старого мира и прослежен переход ее в «общество .чистых людей», в третьем психологически обоснован сюжет о втором замужестве, а в четвертом раскрыт в целостном, конкретизированном виде духовный, социально-философский мир героини.
«Сны» цементируют и жанровую монолитность романа. В одном случае, это художественно-символические картины, утверждающие типологическое единство и взаимосвязь личного освобождения героини и освобождения вообще всех девушек из «подвала» («Первый сон Верочки»), женской эмансипации и социального обновления всего человечества («Четвертый сон Веры Павловны»); в другом — ретроспективное и предельно спрессованное изложение событий, повлиявших на мировосприятие и психологию героини и предопределивших новые сюжетные повороты. Именно благодаря «Второму сну Веры Павловны» читатель узнает о спорах в лопуховском кружке по поводу естественнонаучных трудов немецкого химика Либиха, о философских дискуссиях по поводу реальных и фантастических желаний людей, законов исторического прогресса и гражданской войны в Америке. В домашнем молодежном «университете», усвоив мысль о том, что «жизнь имеет главным своим элементом труд», Вера Павловна приняла решение организовать трудовое товарищество нового типа.
Обе разновидности художественно убедительны и оригинальны потому, что здесь психологически мотивировано поведение людей, находящихся в состоянии сна (отражение реальных событий, разговоров и впечатлений в фантастических гротескных образах или наслаивающихся, друг на друга картинах, причудливо смещающих временные и пространственные границы реальных первоисточников). Естественным в комплексе сновидений героини выглядит символический образ «невесты своих женихов», впервые возникший как смелая художественная аллегория революции в разговоре Лопухова с Верочкой во время кадрили (IV раздел первой главы), и ее младшей сестры — «Светлой красавицы», олицетворяющей Любовь-Равноправность («Третий сон Веры Павловны» и первая часть «Четвертого сна»). Примечательно, что как раз в этих вершинных сюжетных звеньях особенно наглядно проявилось жанровое структурное единство романа, взаимосвязь личного и идеологического, любви и революционной деятельности. И здесь же художественно обоснованы временные смещения настоящего и будущего, предопределившие творческую совместимость в романе истории и утопии, революционного трагизма и идиллии, реализма и романтики.
Таким образом, повествование о первом и втором замужестве Веры Павловны, о любви и счастье молодой женщины идет синхронно с историей ее духовного развития. Сюжетные повороты в истории взаимоотношений Веры Павловны, Лопухова и Кирсанова имеют внутреннее обоснование в новых морально-этических воззрениях героев (так называемой теории разумного эгоизма), по которым одинокого счастья нет, счастье одного человека зависит от счастья других, от общего благосостояния общества.
Урок человечности, нравственной стойкости и верности социальным идеалам дает героине Рахметов — центральный персонаж романа, появившийся в разделе «Особенный человек» (третья глава).
Естественно, что общение с миром «особенных людей» привело Веру Павловну к убеждению святости гражданского подвига. «Забудь, что я тебе говорила, Саша, слушай ее!» — взволнованно шепчет она мужу, потрясенная судьбой «дамы в трауре» и ее пламенными призывами:
Мой милый, смелее
Вверяйся ты року!
Так формировалась книга Чернышевского о любви, социализме и революции, в которой человеческие судьбы осмысливались в свете нового философско-этического кодекса. Таким образом, во «Что делать?» любовно-интимный сюжет перерастает в сюжетный вариант идеологического новообращения героини, а затем, с введением в повествование «особенного человека» Рахметова и «дамы в трауре»,— в сюжет, приоткрывающий их потаенную, революционно-практическую деятельность.
Очевидной становится типологическая дифференциация «новых людей» на обыкновенных и особенных, что предусматривает разные возможности участия в общественном прогрессе, начиная с мирного, просветительского, идеологического развития рядовой личности, доступного большинству («путь к этому легок и заманчив: развитие, развитие»), и кончая суровыми условиями борьбы авангардной части борцов.
Появление двух типов положительных героев романа имеет свои философские обоснования. Особенно часто в этой связи упоминается о влиянии философско-антропологических представлений Чернышевского в' трактовке «необыкновенных людей» как деятелей «особой породы», имеющих право на такое обособление вследствие прирожденных свойств индивидуальной «натуры». Влияние антропологизма на художественный метод автора «Что делать?» несомненно, но нет нужды его преувеличивать.
Некоторые критики, ссылаясь на антропологизм, тенденциозно отмечают в образе Рахметова даже «двойственность», «прямолинейность», «схематизм» и другие «недостатки» и отступления от реализма. Во многом это объясняется игнорированием связей романа с революционной действительностью 60-х годов, с одной стороны, и недооценкой художественно-логических возможностей воссоздания облика интеллектуального деятеля — с другой. В конечном счете обстоятельства жизни, социальное бытие, а не биологически заданные свойства человеческой натуры определяют поведение и мораль «новых людей» — и особенных и обыкновенных.
Дальновидность Чернышевского состоит в том, что, чутко уловив в жизни два аспекта общественной деятельности: легальной, «просветительской», и «подземной», революционной, он перевел их на уровень художественной типологии. Однако романист не противопоставлял «особенных» людей «обыкновенным», руководителей революционного подполья рядовым деятелям освободительного движения, а наметил диалектическую взаимосвязь между ними.
В сферу деятельности «обыкновенных людей» Чернышевский включил легальную просветительскую работу в воскресных школах (преподавание Кирсанова и Мерцалова в коллективе работниц швейной мастерской), среди передовой части студенчества (Лопухов мог часами вести беседы со студентами), на заводских предприятиях (занятия Лопухова в заводской конторе как один из путей «влияния на народ целого завода»), на научном поприще. С именем Кирсанова связана история столкновения врача-разночинца с «тузами» петербургской частной практики — в эпизоде лечения Кати Полозовой. Читатели узнают о научной деятельности Александра Матвеевича: его опыты над искусственным производством белковины приветствует Лопухов как «полный переворот всего вопроса о пище, всей жизни человечества».