Сканировал Леон Дотан ldnleon@yandex.ru
Корректировала Нина Дотан (Май 2001)
http://www.ldn-knigi.narod.ru
Дворянские поросята
Было что-то в этих коротко остриженных, круглых головах, склонившихся рядами над горячей овсянкой, что-то в их упитанных, подвижных фигурах в белом, что-то в доминирующем розовом цвете их лиц и ушей, что побудило горожан города Чернигова назвать
(и не без зависти) пансионеров — «Дворянские поросята».
г. Сакраменто Калифорния 1974 г.
Я буду рад, если читатель найдет эту книгу занимательной и узнает в ней о многих, ему малоизвестных и совсем неизвестных, фактах в описываемых годах. Это поможет ему не давать прошлому «зарастать бурьяном путаницы и недомолвок»... Автор
Все без исключения права сохранены за автором
1975
СОДЕРЖАНИЕ
Горы-горки
В вагоне
Как я стал дворянским поросенком
Утренний пробег
Запятая
Смутное время
Заколдованный круг
В Кафедральном Соборе
На Десне
Письмо Султану
«Симулянты»
Певцы
Директора, Воспитатели,
Дядьки.
Учителя гимназии
Воспитатели
Дядька Денис
Об одном из предков
В Монгольской тюрьме
В военном сумбуре
В Монголии с Унгерн-Штернбергом
Коронация Богдо-хана
Мои беседы с А. Ф. Керенским в 1966 г.
О трагедии на Лене
Заключение
ВВЕДЕНИЕ
С давних времен история и биография выступают как союзники...
Жизнь отдельных личностей помогла глубже и полнее уяснить смысл и ход исторических событий, делала хронологию более конкретной...
А. Уилсон.
Первая часть воспоминаний автора покрывает 1905-1913 г. г. В начале этого документального очерка — много упоминаний о смутном времени 1904-1905 годов и о волне восстаний, прокатившейся по всей России в то время.
Затем следует описание жизни молодого поколения — «Российских Дворян» в начале настоящего века. В смешанной форме скетчей, инцидентов и рассказов, читатель знакомится с детьми и юношами этого «благородного сословия», которое считало себя «Столпами Империи Российской».
Автор, бывший воспитанник Черниговского Дворянского Пансиона, описывает подробно о воспитании и образовании пятидесяти пансионеров: их игры, шалости, спорт и развлечения, их робкие шаги в любовных увлечениях; выводит типы их воспитателей, учителей и слуг — дядек, ответственных за умственное процветание и физическое благополучие молодых дворян, за их мысли, верования и надежды на пороге зрелости, в канун Революции 1917 года.
ГОРЫ — ГОРКИ
В то время, как мои старшие братья-гимназисты, Борис и Дмитрий уже были приняты в Черниговский Дворянский Пансион-Приют, я, в ожидании поступления туда же, жил с отцом и его второй женой Леночкой — моей мачехой, в уездном городе Могилевской губернии, Горы-Горки, где мой отец служил Земским Начальником.
Этот год, 1904-й, был началом политических и аграрных беспорядков, которые превратились в серьезные революционные восстания в 1905-м году, явившиеся, вместе с другими причинами, результатом неудачной войны с Японией.
Наша семья не избежала влияния этих беспорядков. Однажды вечером, сидя втроем за чайным столом, мы услышали стук в дверь, ведущую в канцелярию отца, которая была пристроена к дому. Письмоводитель и его помощник к концу дня ушли домой; кучер был у себя в помещении около конюшен, прислуга работала на кухне. Я пошел открывать дверь
Какой-то высокий парень в башлыке, закрывающем половину его лица, хотя снега и мороза в конце октября еще не было, молча сунул мне в руку письмо и тотчас же побежал прочь вдоль улицы...
Гордо, сознавая важность передачи письма, я вручил его отцу. Отец прочитал письмо, нахмурился и передал его своей жене; она прочла, взволновалась, подозвала меня к себе вплотную и, с горящим лицом, строго сказала, что это письмо — прокламация, наполненная сплошными ругательствами и мог ли бы я узнать человека в башлыке днем на улице?
Я, на которого возлагали обязанности некоторого сыска, почувствовал себя почти что взрослым и обещал глядеть в оба. Конечно, парень в башлыке никогда узнан не был.
Несколько дней спустя, мой отец, два члена Суда и Товарищ Прокурора возвращались по домам, после заседания сессии Могилевского Окружного Суда.
Улицы были пусты, только на тротуарах здесь и там, видны были кучки молодежи, поющей революционные песни. Отец и его спутники, предугадывая провокацию и для безопасности, сошли с тротуара и шли своей маленькой шеренгой, сжимая браунинги в карманах, посредине улицы под крики: «Царские собаки, кровопийцы, долой Самодержавие...».
Эти, впервые, такие дерзкие выкрики предсказывали беду... Через несколько дней, когда отец был в отъезде для разбора дел по волостям, несколько полупьяных крестьян разбили все окна нашей гостиной. Только уговоры письмоводителя, его помощника и кучера остановили это безобразие... И в ту же ночь, на подводах, с песнями и с присвистом, явилась рота солдат, вызванная местными властями из Орши.
Утром была слышна редкая стрельба, а в полдень, запыхавшаяся прислуга на кухне рассказывала: «В больнице... двенадцать убитых и раненных... прямо на полу в проходе... я подошла к одному... думала мертвый.., а он вдруг открыл глаза... я сама чуть не вмерла».
Присутствие солдат в городе вернуло спокойствие населению и хотя жизнь пошла по-прежнему, но веяние тревоги все-таки продолжало висеть над городом.
Каждое утро отец занимался разбором дел. Прихожая была полна крестьянами. Большинство дел было о кражах, потраве, просто драках или драках с увечьями, о побоях жены мужем, матери сыном... Сидя за тонкой перегородкой, в смежной с канцелярией кухне, я, в мои девять лет, выучил много отборных ругательств, которые повторялись Земскому Начальнику потерпевшими...
Одно дело было совершенно своеобразно. Ревнивая жена откусила у мужа кусочек носа. Я видел этот сизый комочек свалявшегося мяса, завернутый в газетную бумагу; он был приложен к делу, как вещественное доказательство.
Ежедневно я занимался уроками, подготавливаясь к экзамену в первый класс гимназии, после чего Леночка давала мне очередной урок игры на рояле. Остаток дня я проводил по собственному разумению. Посещал конюшню, где надоедал кучеру Андрею постоянным вопросом: «Что делают лошади?». Их было две. На что Андрей, с некоторой досадой, отвечал: «Что делают? Едят, пьют»... и добавлял еще два глагола, их повторить здесь неудобно.
Я смотрел на мирно жующих лошадей, малоподвижных в своих стойлах, и невольно вспоминал, как часто посещавший Андрея лошадник, подходя близко к яслям, щелкал кнутом — отчего лошади вздрагивали, закидывали головы кверху, поджимали зады и нервно переступали с ноги на ногу. На протесты Андрея, хохочущий барышник заявлял: «Теперь каждая из них выглядит на 100 рублей дороже». Затем, посидев на козлах экипажа с воображаемыми вожжами в вытянутых вперед руках, я перелезал на заднее сиденье, запахнувшись пахнущим дегтем фартуком. После чего посещение конюшни считалось законченным.
Изредка бывали развлечения большого размаха. Помню ярко один зимний день. Получив два рубля от бабушки из Могилева (она не одобряла брак моего овдовевшего отца с молодой, только что из института, Леночкой), я решил их истратить по-своему.
Андрей, во время поездок, часто давал мне вожжи и я гордо правил нашим серым в яблоках Соколом или Гнедым. Но мне хотелось править лошадьми в парной упряжке и поэтому, при помощи кучера, я уговорил местного парного извозчика дать мне напрокат его лошадей на целый час; он потребовал 90 копеек. Я успел купить общую тетрадь и карандаш, а оставшиеся деньги отдал Андрею, который, сделавшись моим кассиром, уплатил вперед требуемую извозчиком сумму.
Эта пара лошадей — белая и вороная — была запряжена в сани с меховой полостью. У белой был «козинец» (некоторая подогнутость, раздутость коленей передних ног), а вороная стояла в полудреме с отвисшей нижней губой.
Сначала мне было трудно заставить лошадей бежать рысью. Накричав «н-но, н-ноо» до хрипоты в голосе и, нашлепав их вожжами, я добился, что они лениво затрусили. Белая все тянула в сугроб у тротуара (только потом я узнал, что она была слепая на один глаз). Вскоре я наловчился правой вожжей притягивать ее ближе к дышлу. Так гордо стоя, я проехал по всем улицам этого уездного городка. Потом мне показалось скучным кататься без седока на заднем сидении.
Насилу я упросил нашу прислугу Нюту, поехать «за барыню». Ее хватило только на два раза вокруг нашего квартала; жалуясь на холод, она сошла у нашего дома, а я продолжал подгонять коней уже кнутом... Вороная, оказалось, могла, екая селезенкой, скакать галопом, Над ней появился пар. Владелец-извозчик, подкарауливший меня на одном из углов, потребовал, чтобы я пустил лошадей шагом, так как срок найма истекал.
Это мне не понравилось, да и к тому времени я уже достаточно поуправлял парой; я отдал лошадей извозчику и направился в пивную, где, по условию, я должен был найти Андрея.
В большой комнате, среди облаков табачного дыма, за столом восседал уже полупьяный кучер, окруженный своими собутыльниками... Мне был преподнесен полный стакан пива. Я с трудом отпил полглотка и этим как бы подтвердил свое участие в попойке... Очевидно, это входило в планы Андрея; он тут же заявил, что от моих денег не осталось ни копейки.
В ВАГОНЕ
— Двадцать один час! Подумайте, два-адцать один час, мы сидели на этой, Богом забытой, маленькой станции, приехав из Киева, — маленький человек, с седеющей головой, тряс указательным пальцем правой руки, в то время, как его карие глаза, с отекшей кожей под ними, уставились в своего компаньона по купэ. Он сидел на мягком сидении, слегка качаясь в такт колесам вагона, которые, перебирая стыки рельсов, выстукивали однообразный, укачивающий напев.
— Да и название этой станции кто-то умно придумал — «Круты»— точно крутая горка, через которую трудно перебраться. А все почему? — Он продвинулся вперед и тогда его ноги достали до пола:—По-о-тому, что эта железная дорога принадлежит частному предприятию, которое отказывается пустить два поезда в сутки. Экономят! Экономят на наших шеях! — Он еще повысил свой, и без того, высокий голос. — Но они забывают об экономии, платя жалованье, в астрономических цифрах, своим директорам правления. А возьмите скромное жалованье наших правительственных чиновников, военных, докторов — этих жрецов медицины, с мизерной оплатой их визитов, которым пациенты суют в темном коридоре при прощании, мятые рублевки... А они, эти... предприниматели, коммерсанты, владельцы дороги, преподносят своим Главноуправляющим премии в шестизначных цифрах... Это... это же, — он приподнял свои узкие плечи, пока подбирал необходимое для него слово, ...это просто... неприлично... получать такие суммы денег, в то время, как самый высокий оклад жалованья министрам в нашем Государстве не превышает 20-ти тысяч рублей в год.