— Вы, народ... лучше... двигайся... в Соборе скоро служба... уселись тут, давай место покупателям, — раздалось из киоска. Окно захлопнулось.
Богомольцы послушно поднялись, взвалили на спины свои мешки, кульки и свертки и заковыляли к Собору, неуклюжие в обмотанных кожухах, тулупах, платках, все еще тревожно озираясь на здание по другую сторону площади.
Ничто не указывало на опасность внутри здания. Через зеркальные стекла окон в нижней угловой комнате видно было, как несколько человек в белых фартуках, двигались около и вокруг четырех длинных столов, покрытых белыми скатертями. Мирный звук побрякиваемой посуды донесся изнутри, как только пансионеры завернули за угол и продолжали свой бег вдоль крыла здания. Как только ребята преодолели первый шок морозного утра, они заговорили:
— Смотри какие сосульки... на деревьях в парке... направо.
— Пушки все покрыты снегом.
— Пусти! — Один пытался вырваться от другого, уцепившегося за хвост его косоворотки, чтобы бежать «на буксире»...
— Кто хочет мою сдобную булочку за кубик масла?
— Я дам тебе мою кашу.
— Ноги мерзнут!
— Ничего, согреешь их около спальни Пэдро. Младшие сменяли свой бег: то прямо, то боком, подпрыгивая над сугробом около тротуара, с визгом и смехом взбивая ногами снежную пыль. Старшие бежали ровно, с прижатыми к телу локтями, обмениваясь краткими словами между собой или строгими, «берегись, мелюзга, а то раздавим», к веселящимся младшим,
У высокой, железной решетки, за которой был виден замерзший бассейн с фонтаном и покрытые снегом цветочные клумбы, один из старших, оглянувшись назад на далеко отставшего пыхтящего воспитателя, скомандовал:
— Дай ногу!
Кирпичи тротуара загремели под пятидесятые топающими в ритм ногами.
— Проснись... толстый Пэдро... может быть он отменит этот глупый пробег?
— Он рассердится и отменит наш субботний отпуск !
— Нет, мы это делаем давно... упрямый, потомок гетмана... притворяется, что он не слышит.
Чтобы дать отдохнуть своим теперь уже согревшимся ступням, молодые «бунтовщики» дворяне бегут спокойно до следующего двухэтажного корпуса.
— Салют воспитателям! — И опять трескучий топот подошв о тротуар откликнулся эхом из музыкального павильона в парке и вспугнул галок впереди. Миновав квартиры для воспитателей, воспитанники вбежали в свой двор.
— Попросим дядьку нас впустить... иногда булочки меньше, чем у других... можно... если прибежишь раньше в столовую, переменить, — толстячок соблазнял другого. Они остановились у наполовину застекленной задней двери Пансиона.
— Игнат, впустите нас! — За стеклом высокий широкоплечий мужчина с закрученными кверху рыжими усами затряс отрицательно головой:
— Приказ — есть приказ! Дирехтур казав — бежать два раза.
— Но мы голодны и замерзли, — просились ребята.
— Холодно, это правда, холодно, — в карих глазах Игната было поддельное сочувствие. — Но если вы побежите... побежите швитко, то будэ тепло, бегите за другими, — он указал на поток бегущих второй круг. — А если вы опознеете, то хлопцы за вашим столом скажуть, що вы в отпуску да съедять вашу порцию.
Ребята-просители оторвались от двери и ринулись, сверкая пятками, за другими. Столовая, с большими, почти во всю стену окнами, была открыта. Без всякого следа недавнего сна на их лицах, с оживленными глазами, бодро и весело перекликающиеся пансионеры заняли свои места за четырьмя столами. Служители-дядьки начали подавать пищу на столы.
Было что-то в этих коротко остриженных, круглых головах, склонившихся рядами над горячей овсянкой, что-то в их упитанных подвижных фигурах в белом, что-то в доминирующем розовом цвете их лиц и ушей, что побудило горожан города Чернигова назвать (и не без зависти) пансионеров — «Дворянские поросята».
ЗАПЯТАЯ
«889-й год — Призвание Варягов, 980-й, Крещение Руси; 1242-й — битва с татарами на реке Калке. Восемьсот восемьдесят девять... девятьсот восемьдесят... тысяча двести сорок два». Богомолец перестал шептать; он отвел глаза от учебника и глядя на ближайшую стену, шевелил губами, пытаясь запомнить исторические даты.
Он был одним из 12-ти воспитанников в классной комнате, Первого Отделения Черниговского Дворянского Пансиона. Разговоров не было. Слышен был только, как журчание родника, заглушенный хор молодых голосов, приготовлявших заданные на завтра уроки. Коротко остриженные головы, склоненные над черными отдельными столиками, были ярко освещены электрическими лампочками за зелеными абажурами.
«В 889-м году... варяги пришли править Россией, начал снова Богомолец. Помолчав, он перевел глаза на соседний столик, на котором Дерюгин сортировал свою коллекцию пишущих перьев. Легким ударом пера-битка он пытался перевернуть на спинку другое перо. Перо подпрыгивало, но упрямо ложилось, на ребро.
— Почему ты не ударишь его... так? — Богомолец сделал скользящий горизонтальный жест. — Это же Наполеон, его очень трудно опрокинуть. У меня было оно, но я выменял его у Зубка на яйцо снегиря.., У тебя есть другое?
— А. что ты мне дашь за него? — спросил Дерюгин не отнимая глаз от пера.
— Яйцо грача, — сказал, подумав, Богомолец. — У меня есть их два.
— А оно с трещиной?
— Нет, я проколол большую дырку, выдувая, но оно не треснуло. — Была некоторая пауза.
— Наполеон — перо редкое, — Дерюгин пытался удорожить ценность своего товара.
— А мне было тоже не легко взлезать на сосны в Святошине. Ветки ломались, грачи нападали... клевали. Спускаясь, я напоролся на сук головой в фуражке... А в ней раздавил половину выдранных из гнезд яиц.
— Даю Наполеона за твое обеденное сладкое.
— Не мороженное! Отдам тебе мой мясной пирог.. — Послышались чьи-то шаги. Дерюгин смахнул перья в ящик своего столика и открыл задачник. «В 889-м году три брата — Рюрик, Синеус и Трувер — пришли княжить», — начал Богомолец.
Служитель, дядька Игнат прошел в спальню с корзиной чистого белья. Шепча свои условия, Дерюгин и Богомолец возобновили предполагавшийся обмен. Их шопот влился в широкую волну смешанных звуков:
приглушенное бормотание запоминаемых цифр и фактов, шелест переворачиваемых страниц, звон стекла чернильниц, вздохи и зевки — все что создает звуковую атмосферу прилежной классной комнаты десяти-двенадцатилетних учеников.
Игнат вышел из спальни, выпугнув оттуда что-то жующих двух братьев Зоравко-Гокорских. Они не успели насладиться вдоволь вареньем, начатую банку которого, как и всякую пищу из дому, Игнат нес для обязательной сдачи эконому Пансиона. Оба брата — один гимназист, другой реалист, были сыновья бывшего морского атташе в Токио, поселившегося после Японской войны в своем имении в Черниговской губернии. Братья жили в Японии до 10 лет. От них мы научились некоторым японским словам и обычаям. Мы крепко запомнили вежливую манеру японцев приседать и низко кланяться приветствуя друг друга потому, что мы часто применяли этот обычай к братьям Зоравко для их «розыгрыша».
Взяв братьев в круг хоровода, «разыгрывающие» приседали, низко кланялись перед ними и с склоненной на бок головой, скошенными кверху глазами самыми нежными, заботливыми, сочувственными голосами гнусавили:
— Гокорчики-сан, Гокорячеки-сан, Гокорсики-сан, животики болят (хватаясь за животы), касторочки хотят. Одуматься пора вам и отдать все ваши коржики нам.
Близнецы-сластоежки Гокорские — были регулярными посетителями Пансионской больницы из-за частого расстройства желудков. Добродушные, дружественные, братья без всякой обиды на надоедливую шутку улыбались, доверчиво обсуждали свои недомогания и всегда приглашали всех на следующий дележ свежеприсланных из дому коржиков, сала, фруктов и варенья.
— Эй, Рыжак! Проверь мои ответы, — Стеценко положил географическую карту на столик рыжеволосого соседа.
— Что проверять? — спросил широкоплечий Рыжак, сонно глядя на карту.
— Спроси меня указать на этой немой карте губернские города и главные реки России, а сам проверяй мои ответы на этой другой карте с именами.
Рыжак, мигая белесыми ресницами, обдумывал задание.
— Хорошо, но за каждую ошибку получишь запятую.
— Ладно, — согласился Стеценко. — А за каждый мой правильный ответ я ковырну тебя дважды. — Он уселся так, чтобы видеть обе карты.
— Город Тула, — начал Рыжак, плотно покрывая ладонью местоположение города на именной карте.
— Тула... Тула, — повторил Стеценко. — Это н-е-т-руд-н-о... В Т-уу-ле делают самова-ары... да-а. — Его указательный палец с грязным ногтем медленно двигался в центре карты. — Вот он ! — Он указал на маленький кружочек и тотчас же ойкнул. Большой палец Рыжака жестко и больно крутнул знак запятой на короткоострыженном темени Стеценко.
— Стецка, ты показал Орел вместо Тулы, — объявил Рыжак с заблестевшими глазами.
— О, да, да. Это Орел, конечно — город с конными заводами чистокровных рысаков... Они оба эти города так близко один от другого... легко спутать. — Стеценко легонько чесал место наказанное за промах.
Глаза Рыжака бегали по всей карте. Сначала они прочесывали южную часть России. Он нашел там что-то привлекшее его внимание. Наклонив лицо совсем близко к карте, он шевелил губами.
— Ну, какой следующий город? — подгонял нетерпеливый Стецка. Его глаза внимательно следили за движениями глаз экзаменатора. Рыжак ответил не сразу. Теперь его глаза уставились в какую-то точку в северной части страны.
— Город Перекоп, — задал он, отвалившись на спинку стула с какой-то торжествующей искрой в своих глазах.
— О, Перекоп. Это в Крыму, я знаю... один момент... од-нуу секунду... и я покаж-жу тебе П-е-р-е-коп. — растянул Стеценко, водя пальцем по карте.