Буржуазные историки, в своем стремлении затушевать, скрыть классовую борьбу, изображают английскую революцию как религиозную борьбу, как столкновение идеи и вероучений[84]. В английской буржуазной резолюции XVII в. борющиеся силы действительно пользовались в своей борьбе религиозной фразеологией, библейскими образами и терминами. Но это лишь внешняя оболочка, за которой скрывались реальные интересы различных социальных слоев. Кромвель с особым искусством умел в политических целях пользоваться религиозной фразеологией[85]. Он всегда выступал ярым противником католичества и англиканской церкви. Насколько это было вызнано политическими мотивами, видно хотя бы из его отношения к двойным обрядам бракосочетания дочерей.
В своих официальных выступлениях в парламенте, перед солдатами, в манифестах и обращениях к народу, в переписке с государственными деятелями и даже со своими родственниками Кромвель любил изображать себя орудием божественного промысла, объяснять все свои успехи помощью бога. Однако в тесном кругу своих помощников, в деловой обстановке Кромвель часто отбрасывал библейскую фразеологию и обнаруживал чрезвычайно трезвое понимание реальных причин и следствий своих действий. Контраст между торжественными заявлениями протектора и действительными мотивами его действий с необычайной яркостью проявился в вопросе о войне с Испанией. В парламенте Кромвель говорил о богом предначертанной, «провиденциальной» вражде к Испании, о борьбе с папизмом, о защите интересов истинной реформированной религии и т. п. и ни словом не обмолвился о действительных причинах нападения на испанские колонии. В узком кругу членов Государственного совета Кромвель с цинизмом, достойным купца-авантюриста или даже пирата, рассчитывал, что выгоднее: демобилизовать военный флот после заключения мира с Голландией или использовать его для захвата и грабежа испанских колоний в Америке. Он утверждал, что добыча от грабежа испанских колоний покроет расходы разбойничьего предприятия. Он убеждал членов Совета, что Испания не решится на войну с Англией, так как занята войной с Францией. Но расчеты Кромвеля не оправдались. Испания не примирилась с нападением на ее владения и вступила в войну с Англией.
Актом, передававшим власть в руки лорда-протектора,— «Орудием управления» был установлен принцип веротерпимости. Однако этот принцип не распространялся па папистов и сторонников епископата. Обе кон- ституции протектората - 1653 и 1657 гг. - запрещали католическое к англиканское богослужения. Отличаясь с детства приверженностью к пуританизму, Кромвель в годы гражданской войны обнаруживал религиозную терпимость; ему нужны были честные и преданные делу солдаты, хотя бы они были и анабаптистами, сектантами. Он резко возражал тогда против преследований анабаптистов в армии; и в годы протектората Кромвель относился довольно безразлично к догматическим и организационным различиям между пресвитерианами и индепендентами, сторонниками пресвитерианского строя или независимых религиозных организаций или анабаптистских общин.
Выставляя себя борцом за свободу совести, Кромвель готов был иногда дать резкую отповедь сторонникам религиозной нетерпимости и религиозных преследований. Но идеалом Кромвеля была основанная на соглашении всех протестантских церквей, кроме епископальной, единая государственная церковь, поддерживаемая государством и поддерживающая государство, охраняющая существующий строй[86].
Из принципа веротерпимости, принятого согласно акту об установлении протектората, было сделано исключение для католиков и для сторонников епископальной церкви по чисто политическим мотивам: к римскому католицизму Кромвель относился очень враждебно. Выражая весьма распространенное мнение, Кромвель в 1656 г. заявил: «Паписты в Англии... всегда считались, с тех пор как я родился (надо прибавить — и даже много раньше), обиспанившимися... Так было и в Англии, и в Ирландии, и в Шотландии — никто в этом не может сомневаться... Этот испанский вопрос у нас в Англии усугубляет в значительной степени то опасное положение, в котором находится страна»[87].
Ненависть к католицизму в значительной степени определялась тем, что католическая Испания и римский папа, оплот феодальной реакции во всем мире, поддерживали врагов английской республики и протектората Кромвеля. Даже Джон Мильтон, противник всяких религиозных преследований, признавал государственную целесообразность исключения римских католиков из принципа религиозной терпимости. И все же положение католиков в Англии значительно улучшилось с тех нор, как власть перешла от пресвитериан к индепендентам. Последних даже обвиняли иногда в склонности к папизму. Возможно, что и Кромвель был склонен к заключению какого-либо соглашения с английскими католиками. Однако в апреле 1655 г. преследования католиков вновь усилились в связи с обострением англо-испанских отношений, приведших вскоре к войне с Испанией[88].
Так как католическое богослужение было запрещено, то католики могли собираться лишь тайком, но домам, или идти в одну из католических капелл при иностранных представительствах в Лондоне. В 1655 г. было восстановлено старое запрещение английским подданным посещать иностранные церкви. Ряд католиков в связи с этим был арестован. В защиту католиков пробовал выступить Мазарини. Кромвель ответил ему, что меры к ослаблению преследований католиков за их религиозные убеждения им предприняты и что он надеется достигнуть большего. В общем положение католиков в период протектората было все же значительна лучше, чем при прежнем правительстве, как это должен был признать и французский посол. Епископальная англиканская церковь выступала на стороне короля. Это была церковь кавалеров, старой знати, политических врагов протектората. Сближение семьи Кромвеля со старой знатью содействовало смягчению его враждебности к англиканскому вероучению. Более благоприятное отношение к англиканской церкви было одним из проявлений внутреннего кризиса протектората, стремления Кромвеля к реставрации монархии.
Что касается внутреннего положения в стране, то здесь можно выделить следующее: армия, на которую он опирался, войны, которые он вел, колониальные захваты и огромный флот требовали денег, все больше денег. Чудовищный финансовый дефицит постоянно увеличивался: летом 1658 года он превышал 500 тысяч фунтов стерлингов. Огромный государственный: долг тяготел над правительством - полтора миллиона фунтов[89]. Жалованье солдатам не платилось много месяцев. Терло, почти гениальный но части раскрытия всякого рода заговоров, признавался в своем полном бессилии. «Мы здесь до такой степени сбились с толку, - жаловался он Генри Кромвелю в апреле, - что я не знаю, что мы будем делать без денег»[90]. К июню стало еще хуже, и железный Терло близок к панике: «Я положительно думаю, что только одно провидение может устранить наши затруднения, если богу будет угодно сжалиться над нами»[91].
Торговля переживала плачевные дни: выгодные сношения с Испанией были прерваны войной, налоги и пошлины непомерно выросли. Безработица, обнищание со всех сторон вызывали жалобы и протесты. Сити отказывало протектору в займах.
Кромвель не мог не видеть, что в хозяйственной сфере режим его терпит фиаско. Ничего не оставалось делать, как думать о созыве нового парламента. Ни «Орудие управления», ни «Смиренная петиция», как показал опыт, не годились. Девять приближенных, избранных Кромвелем для совета по этой части, тщетно ломали голову над конституционными вопросами. Только авторитет Кромвеля спасал страну от смуты, от мятежа, анархии, от реставрации Стюартов.
В поисках выхода из внутренних затруднений в близких к протектору кругах снова был поднят вопрос о принятии Кромвелем королевского титула. Терло, Флитвуд и другие сторонники этого проекта убеждали Кромвеля согласиться принять титул; распространялись слухи, что лидеры республиканцев - Вен, Ледлоу и др.,- ввиду опасности со стороны кавалеров, станут сговорчивее.
Собравшийся в мае 1658 г. «Комитет девяти» (5 военных и 4 гражданских сановника) обсуждал вопрос о действиях будущего парламента, омерах, которые должны были избавить страну от угрозы, как со стороны
кавалеров, так и со стороны республиканцев.
Стоит отметить, что в это Кромвель стал все хуже себя чувствовать, его здоровье так же подкосила болезнь и смерть любимой дочери Бетти. Протектор чувствовал себя настолько разбитым, опустошенным и больным, что даже не поехал на похороны, состоявшиеся 10 августа. Через неделю сильный приступ его старого недуга, подхваченного еще в ирландских болотах, свалил его - началась лихорадка.
В последние дни протектора Оливера Кромвеля только один человек отваживался входить к нему с государственными делами - вернее, с одним-единственным важнейшим государственным делом, - и этот человек был Джон Терло. И дело, ради которого он донимал вопросами[92] умирающего было назначение преемника. Согласно последней конституции — «Смиренной петиции и совету» — протектор сам должен был назначить себе преемника.