Между тем,— отмечает Маркс,— противопоставление человеку предмета и результата его деятельности возможно только потому, что отчуждению подвергается прежде всего сам труд. «Мог ли бы рабочий, противостоять продукту своей деятельности как чему-то чуждому, если бы он не отчуждался от себя в самом акте производства? Ведь продукт есть лишь итог деятельности, производства».[80] Жизнь любого животного неотделима от его активности; собственно, деятельность — это и есть его главная жизненная потребность. У человека же труд становится не удовлетворением потребности в труде, а простым средством удовлетворения других потребностей. Сама жизнь начинает осознаваться им как нечто, протекающее вне пределов труда. Кроме того, как предмет и продукт труда принадлежат не ему, а кому-то другому, не ему, а кому-то другому принадлежит и его труд. Вследствие этого и сам человек в процессе труда уже не принадлежит себе.[81]
Между тем именно деятельность во всех ее проявлениях составляет самое существо его родовой жизни, ведь именно ею создается все то, что отождествляется с человеческой цивилизацией; вот только теперь она становится «лишь средством для удовлетворения одной его потребности, потребности в сохранении физического существования».[82] Поэтому ее отчуждение — это отчуждение всего того, что, собственно, и делает человека человеком.
Наконец, все это вызывает и отчуждение человека от человека.[83] Словом, все, что расположено за пределами кожного покрова, становится угнетающей его силой, и даже духовное богатство человеческого рода — это такое же чужая и внешняя стихия, как состав атмосферы и климат.
Маркс объясняет феномен отчуждения разделением труда. Правда, действительная его первопричина кроется значительно глубже; как мы уже видели выше, в основе отчуждения лежит преобразование человеческой деятельности, вызванное вхождением в нее орудий. Собственно, отчуждение начинается уже с началом производства орудий с помощью других орудий, другими словами, когда в одном целевом процессе оказываются задействованными два технологически связанных друг с другом внешних предмета. Образование именно этих технологических связей становится этапным эволюционным рубежом, преодолеть который животное не в силах. Так что все начинается еще на переходном этапе от инстинктивной деятельности к деятельности, руководимой первыми проблесками сознания, и от полуживотного состояния «предчеловека» к первым формам социальности. Но это обстоятельство будет установлено в экспериментах с современными приматами только в 60-х годах прошлого века, т. е. через сто двадцать лет после «Экономическо-философских рукописей 1844 года».[84]
Образование сложных цепей технологически связанных друг с другом орудий с необходимостью влечет за собой разрушение унаследованной от животного состояния целевой структуры деятельности и появление на ее месте принципиально новой модели управления. Целью субъекта труда становится предмет, необходимый не ему самому, но кому-то другому, в свою очередь, и средством оказывается предмет, изготовленный не им же.
Результат орудийной деятельности, как правило, уже не может быть использован для удовлетворения сиюминутно испытываемых потребностей. Об этом свидетельствуют приведенные выше трудозатраты на производство сложных орудий. Заметим еще одно принципиальное обстоятельство. Становление развитых форм сознания отнюдь не предшествует орудийной деятельности, но является их следствием. А это значит, что возможность и способ практического использования орудия, которое требуюет столь значительного времени на свое производство, лежит далеко за подконтрольным биологическому субъекту горизонтом событий. Проще говоря, орудие производится им в «биологическое никуда». Сама необходимость искусственного изготовления материального средства определяется не потребностями индивида, но потребностями какой-то надындивидуальной формы существования. Отсюда вывод о качественном изменении всей системы управления предметно-практической деятельностью, возникновении новых — надбиологических — механизмов жизнеобеспечения напрашивается сам собой.
Внешними отличительными признаками того, что приходит на смену разрушающейся структуре руководимого инстинктом поведения, являются следующие:
— появление биологически немотивированных форм деятельности (т.е. форм, которые не служат удовлетворению сиюминутно испытываемых потребностей);
— производство биологически «ненужного» предмета (т.е. предмета, практическое использование которого в пределах обозримого горизонта событий вообще не просматривается);
— производство предмета в «биологическое никуда» (отчуждение продукта в некие «закрома» формирующегося сообщества);
— возможность свободного пользования возникающим из «биологического ниоткуда» (отчужденным) продуктом.
— появление внебиологических (технологических) связей между звеньями деятельного акта, которые могут быть разделены сколь угодно большим пространственно-временным интервалом;
— обособление разделенных в пространстве и времени технологически зависимых звеньев единого процесса как самостоятельных поведенческих структур, доступных выполнению разных субъектов.
Остается добавить, что, поскольку возникают новые механизмы управления поведением, разрушается повинующаяся инстинкту структура не только орудийной, но в конечном счете любой деятельности вообще, а следовательно, отчуждению подвергается и любой ее продукт, включая тот, который является предметом непосредственного потребления.
Таким образом, разделение труда оказывается следствием этих процессов. Однако все это нисколько не опровергает Маркса, более того, развивает его же собственные открытия: ведь обнаружение того факта, что именно орудие революционизирует всю жизнедеятельность эволюционирующего в сторону человека существа, принадлежит именно ему.
§ 21 Влияние отчуждения на развитие человека
Мысли, высказанные Марксом, — это не абстрактные конструкции оторванной от всего реального схоластики; отчуждение человека входит в его кровь, составляет сердцевину всего мироощущения индивида. Человек не живет своим трудом — он трудится, для того чтобы жить; в этом мироощущении жизнь противопоставляется работе и начинается там, где кончаются ее пределы. Счастливые исключения, конечно же, имеют место но, во-первых, только как исключение, во-вторых, только в виде особого психологического феномена.
Но отчуждение, как следует из сказанного, не сводится к психологии; его результаты деформируют не только ее, и в действительности поражают даже те упомянутые исключения, когда не испытывающий нужды человек может целиком посвятить себя любимому делу. Вдумаемся: чем большего достигает цивилизация в целом, тем меньше может каждый человек в отдельности, и вот даже не замечаемый нами парадокс: сегодня уже никому не придет в голову отождествить себя со всем человеческим родом. Веками накапливавшиеся богатства общечеловеческого духа — искусства, ремесла, науки ощущаются индивидом как какая-то внешняя противостоящая ему стихия, как своеобразный эфир, который решительно невозможно вместить в себя. Обладай она сознанием, даже капля воды едва ли противопоставила бы себя океану,— индивид же на фоне этого необъятного макрокосма ощущает себя чем-то вроде бесконечно малой величины. Проще сказать, дробью, в знаменателе которой стоит все человечество в целом, начиная с тех, кто предшествовал строителям первых культур Месопотамии и Египта, а в знаменателе — единица, ограниченная его собственным кожным покровом.
Представление о «частичном человеке», о дроби было введено в оборот в 1875 г. русским социологом Н.К.Михайловским в ставшем знаменитым очерке «Борьба за индивидуальность». Он писал: «...нормальное развитие общества и нормальное развитие личности сталкиваются враждебно. Аналогисты [то есть те, кто настаивает на аналогии физиологического и экономического или общественного разделения труда.— ЕЕ.] этого не понимают. Они твердят свое: общество, подобно организму, дифференцируясь, распадаясь на несходные части, прогрессирует. Хорошо, пусть общество прогрессирует, но поймите, что личность при этом регрессирует, что если иметь в виду только эту сторону дела, то общество есть первый, ближайший и злейший враг человека, против которого он должен быть постоянно настороже. Общество самым процессом своего развития стремится подчинить и раздробить личность, оставить ей какое-нибудь одно специальное отправление, а остальные раздать другим, превратить ее из индивида в орган».[85]
Между тем даже в обыденном лексиконе понятие «человек» означает не только отдельно взятого индивида, но и нечто собирательное, род синонима всего человечества в целом. Так, говоря: «человек полетел в космос», мы имеем в виду не только Юрия Гагарина (хотя, конечно, и его тоже), и даже не советскую космонавтику в целом, но население нашей планеты, ибо в той или иной мере все оно оказалось причастным к этому великому достижению. Именно там, где для человека, кроме сравнительно узкой сферы его собственного труда, становятся невозможными все остальные виды деятельности, доступные роду, и обнаруживается абсолютная явь отчуждения. Ведь в этих условиях достаточно только поставить рядом отдельно взятого индивида и весь человеческий род, как сознание первого тут же обнаружит их совершенную несопоставимость; «общечеловеческое» вытеснено из его жизни, из его мироощущения и предстает как противостоящая ему и господствующая над ним сущность.